- А кто эта Нина? Нет, вот если бы на Татьяне Ильиничне, я бы сразу женился. Но ты меня обогнал, злодей! Не везет мне, Татьяна Ильинична! Вот и Вера Ильинична уже занята! - с шутливым отчаянием воскликнул Бурнин - А как прекрасно играет муж вашей сестры, - сказал он серьезно, - и такой сам простой - даже не верится, что он лауреат всяких там конкурсов… Да, это жизнь! А у нас все изо дня в день одно да одно:
Стоим на страже
всегда, всегда
Но если скажет
страна труда, -
Прицелом точным
врагу в упор,
Дальне-восточ-ная -
тихонько пропел Бурнин.
Даешь отпор! -
подхватил Варакин.
- Ведь это про нас, Миша! Почетное, необходимое, но и утомительное до предела это занятие - стоять "на страже всегда, всегда"!.. Знаешь, даже и легче, когда приходится немного подраться… А быть там, должно быть, уж скоро ба-альшущей драке, - задумчиво заключил Бурнин.
- К большущей драке нам, пожалуй, приходится быть готовыми всюду, - возразил Варакин. - По Пирогову, война - это травматологическая эпидемия… Я лично тоже "стою на страже": работаю нынче над темой, которая связана с этой, к сожалению пока неминуемой, "эпидемией". В этом смысле я тоже отчасти мобилизован…
- Вы, друзья мои, как хотите, а мне утром в театр, на работу. Я лягу, - сказала Татьяна и поднялась с места.
- Не смею вас больше мучить. Спасибо, что побыли с нами, - ответил Бурнин. - А мы с Мишей еще посидим за партией. Поговорим немного…
Татьяна легла, но долго еще за затворенной дверью слышала их приглушенные голоса, временами тихий звон рюмок да изредка едва слышное падение на доску неловко передвинутой шахматной фигуры.
Михаил и Бурнин расстались тогда, вероятно, часов в шесть утра.
- Ну, твой "душка-поручик" не слишком деликатен, - ворчливо скачала Татьяна утром.
- Ведь около пяти лет мы не виделись, Таня. За столько лет в первый раз… Не гнать же человека! Я и сам ему рад, - возразил Михаил.
Тут было нечего возразить: ведь в самом деле это был друг Мишиной юности и пять лет в самом деле очень порядочный срок, чтобы отдать старому другу целую ночь, на этот раз отложив и работу и отдых.
На другой день, вернее - в тот же самый день, потому что он ушел рано утром, Бурнин пришел опять.
Он принес вино, шоколад и фрукты. Сказал, что явился по делу: у него родилась идея свести Михаила с одним солидным военно-медицинским авторитетом, работающим в той же области…
После обеда, торопясь в мастерскую, уже накинув пальто и в шляпе, Татьяна улучила минутку, шепнула на ухо Михаилу, чтобы он отвязался от друга и сел за работу. Когда же она поздно вечером возвратилась, Бурнин продолжал сидеть в кабинете Варакина и между ними опять лежала шахматная доска…
Таня была возмущена. Едва поздоровавшись с Бурниным, больше она не сказала ни слова.
Между Таней и Михаилом из-за этого произошла даже ссора. Миша ее упрекал в нечуткости, но она заупрямилась и не сдалась. Может быть, это была ревность. Но Анатолия она не могла видеть.
Анатолий, казалось, понял свою вину и ушел довольно поспешно. На другой день Татьяна получила к обеду букет.
После этого Анатолий не являлся в течение нескольких дней. Он и сам был занят в академии. А когда неделю спустя он позвонил в их квартиру, ему отворила дверь Татьяна.
- Извините, Анатолий Корнилыч, Михаил за работой, а я сейчас уезжаю, - сказала она с любезной улыбкой, но не умея скрыть неприязнь.
Однако Бурнин отнесся без обиды к отказу принять его дома, так же как к отказу от его приглашений в театр. Он взял интимный, полумальчишеский тон, был с Таней мил и упорно-навязчив, льстил ей, носил цветы и, брызжа здоровьем и радостью жизни, прямо и просто добивался общения с их семьей, а Татьяну дразнил, называя Цербером.
- Слушайте, душка-поручик! Это же дерзость и грубость? Ведь Цербер - это собака! - шутливо обиделась Татьяна.
- Цербер не просто собака, а собака божественного происхождения и особого назначения! - возразил Бурнин. - Между собакой и Цербером разницы столько же, сколько между душкой-поручиком и старшим лейтенантом РККА.
Месяца два спустя после начала их знакомства Татьяна сдалась.
- А он обладает "сценическим обаянием", твой Анатолий, - сказала она мужу. - Мне даже жалко, что я с ним была неприязненна и сурова. Боюсь, что я его чем-то обидела: не был уже дней десять.
И когда Бурнин к ним пришел, Татьяна с упреком сказала ему:
- Куда же вы так запропали, душка-поручик, - ни слуху ни духу?
- Неужели лед тает, божественная собака?! - с искренней радостью воскликнул Бурнин.
Когда события тридцать девятого года призвали Бурнина покинуть Москву, он, уже с капитанскими петлицами, зашел к Варакиным попрощаться.
- Не таите, Татьяна Ильинична, дурных чувств к бывшему соседу, - сказал он, целуя руку Варакиной. - Я вас очень, по-братски, люблю. А если три года назад был надоедлив, то потому только, что до чертиков наскучался по людям…
- Я тоже вас полюбила, Анатолий Корнилыч, - может быть, эгоистично, за то, что вы искренне любите Михаила, - призналась она. - Непременно пишите оттуда, где будете…
Но писал Бурнин вообще редко и мало, а после начала войны и совсем не писал.
Предстоящая встреча с Бурниным волновала Татьяну Он теперь казался ей таким близким, почти родным человеком, точно брат ее Миши.
Она приготовила скороспелый, но вкусный обед, выставила даже бутылку вина и уже с полчаса дожидалась без всякого дела у телефона, когда позвонил Бурнин и сказал, что заехать не сможет, однако же Татьяна Ильинична не пожалеет, если захочет встретиться с ним на улице. Он назвал адрес дома, в котором будет, и намекнул, что может сказать что-то очень ей интересное…
- Вот так сюрпри-из вам, Татьяна Ильинична! Вот так сюрприз!.. Ах, как это все здорово получилось! Ах, как здорово-вышло! - радостно бормотал про себя Анатолий. - Всегда и во всем мне везет!..
С этими мыслями быстрым шагом он приближался к дому, у которого в прошлый приезд ожидал в машине Балашова.
- Анатолий Корнилыч! - почти у ворот неуверенно окликнул женский голос.
- Родная моя, здравствуйте! Непостижимо уму, как вы меня обогнали! - воскликнул Бурнин, увидев Татьяну. - Миша жив и здоров. Я уверен, что вы очень скоро увидитесь… Милая, продолжение нашего разговора следует через десять - пятнадцать минут на этом же месте. Я обещал передать в этот дом письмо. А если их не застану дома, то буду ваш через две-три минуты.
- Разумеется, я вас дождусь, даже если бы сутки пришлось… Уж такая женская участь, - сказала Татьяна, проводив его по двору до крыльца. - А что же Миша письма не прислал?
- У меня было время связаться только по телефону. Внезапно пришлось. А то бы заехал, конечно, к нему… Ну, вы меня извините. Я постараюсь скорее…
Анатолий дернул за ручку старозаветного проволочного звонка, услышал за запертой дверью звон колокольчика и женские поспешные шаги.
Девушка лет двадцати, в поношенном домашнем платье, с половой щеткой в руках, отворила дверь.
- Ксению Владимировну Шевцову могу я…
- Мама! Тебя! - вместо ответа крикнула девушка в глубину квартиры и пригласила его войти.
Бурнин отрекомендовался пришедшей на зов высокой худощавой женщине с ранней сединой в волосах.
- Вам письмо от Петра Николаевича. Я вместе с ним заезжал в прошлый раз, когда он не застал вас дома, - пояснил Бурнин.
- Да, мы только вчера появились обе. Дочь была от райкома на оборонных работах, а вот я в первый раз в жизни, что называется, поехала на курорт. Представьте себе, приезжаю туда двадцать второго, узнала - война. Я - на станцию за обратным билетом и вдруг тут же ногу сломала! - нервно-торопливо рассказывала Ксения Владимировна, пока Бурнин извлек письмо Балашова из полевой сумки. Было заметно, что женщина сдерживает сильное волнение.
Она взяла в руки конверт, и пальцы ее дрожали, щеки покраснели пятнами. Но она не распечатывала письма, а смотрела то на конверт, то в лицо Бурнина.
- Спасибо вам. Что же Петр Николаевич? Где? Что с ним? - спрашивала она в какой-то растерянности.
- Я видел его вчера в штабе армии. Да вы не волнуйтесь, он совершенно здоров! - по-своему поняв ее нервное состояние, поспешил сказать Анатолий.
- Он изменился? Очень? - жадно спросила женщина.
- Простите, я раньше не знал товарища генерал-майора, - ответил Бурнин.
- Генерал-майора?! - пробормотала она и вдруг пошатнулась, схватившись за спинку стула, и опустилась на старенький, просиженный диван. - Зина! Зиночка! Зина! - позвала она, будто на помощь, и разрыдалась.
Дочь вбежала в испуге.
- Письмо от Петра… Он… на фронте… - сказала сквозь слезы женщина.
- Ранен? - в тревоге спросила девушка, прямо глядя в лицо Бурнину.
- Товарищ генерал-майор совершенно здоров! Я расстался с ним ровно сутки назад! - возразил Бурнин.
- Видишь! Видишь! Ты слышишь! - так же, как мать, неожиданно теряя самообладание от этих успокоительных слов, воскликнула девушка.
Она бросилась к матери и стала ее целовать. Обе плакали и смеялись, взглядывая в одинаково сияющие глаза друг друга.
Бурнин отвернулся к окну и сквозь прозрачную шторку смотрел на осенний двор с облетающими деревьями. От дома к воротам, поджидая его, медленно шла по мощеной кирпичной дорожке Татьяна Ильинична.
"Сколько женщин так же радостно плакали бы сейчас, доведись им узнать, что их близкие живы, хотя "сутки назад" вовсе не означает, что жив и сейчас, - думал Бурнин, деликатно пережидая и невольно оставаясь свидетелем этой сцены. - В этом несчастливом и трудном начале войны оказалось уже так много людей не только убитых, но просто безвестно пропавших, людей, которые не могли подать о себе никакой вести, и о них никто ничего не мог сообщить их семьям. Исчезли - и всё… И, может быть, это и есть самое мучительное для близких…"
- Ну, успокойся же, мама! Ты же сама всегда говорила, что он не может быть в чем бы то ни было виноват… Ну вот все и кончилось, вот все и кончилось, вот все и ясно! - бормотала дочь матери за спиной Бурнина.
"Значит, его обвиняли в чем-то, - догадался Бурнин. - Так вот почему он четыре года не видел семью… Так вот оно в чем, "щекотливое дело", о котором сказал Иван!"
После слов своего штабного приятеля о том, что Балашов был в Германии, Бурнин подумал, что заграничная служба генерала и послужила причиной отрыва его от семьи. Значит, это не так…
И Бурнин ощутил неловкость, как будто он заглянул в чужую семейную жизнь через замочную скважину.
- Простите меня, - обратился он виновато к обеим женщинам. - Ведь у меня очень мало времени. Я сейчас же обратно на фронт. Если хотите со мной передать письмо…
- Да, конечно! Вы извините… У всех свои радости, свои беды… Я очень быстро, - заторопилась Ксения Владимировна. - Зиночка, ты бы поставила чай, - сказала она и, разрывая конверт, вышла в соседнюю комнату.
- Товарищ майор, - подойдя к Бурнину, осторожно произнесла Зина и вдруг увидала в окно Варакину, которая сделала Анатолию знак нетерпения. - Это вы жену заставили ждать во дворе?! - воскликнула Зина с упреком. - Как же так можно?!
- Это жена фронтового товарища. Я к ней не успел заехать и назначил встречу у ваших ворот…
- Да как же так можно! Как ее звать? Я сама позову…
Не дождавшись ответа, Зина стремительно выскочила во двор.
- Идите, идите в квартиру, пожалуйста! - услышал Бурнин ее голос.
И пока мать с дочерью в соседней комнате перечитывали письмо Балашова, усевшись с Татьяной на тот же диванчик, Бурнин рассказал ей об отзыве Варакина в институт.
Татьяна сжала его руку.
- А я ведь завтра могла уехать черт знает куда из Москвы! Как хорошо-то, что вы подоспели! Такое спасибо, что не забыли меня! - радостно говорила она.
Ксения Владимировна вошла в комнату с начатым письмом и пером в руках.
- Посоветуйте, как же мне быть теперь, Анатолий Корнилыч! Зина эвакуируется с заводом, а мне что же делать? Вдруг Петр Николаевич сумеет приехать или мне разрешат к нему… Ведь почти что четыре года… - она растерянно оборвала себя и умолкла.
- Мне очень трудно вам посоветовать, - замялся Бурнин. - Товарищ генерал завтра получит ваше письмо и, конечно, сам примет меры. Он очень тревожился, что не знал ничего ни о вас, ни о сыне…
- Вы, товарищ майор, извините, - перебила девушка, - мы с мамой немножечко растерялись… Конечно, тут никаким советом помочь нельзя. И отец написал всего десять строчек… Вы правы, пусть он решит. Я поеду с заводом, а мама останется тут… Иди же, мама, дописывай! - поощрила девушка, взяв за плечи мать и выводя ее снова из комнаты…
И вот с письмами, адресованными Балашову и Варакину, Бурнин стоял на платформе. Татьяна Ильинична провожала его. В непривычных сумерках, без фонарей, торопливо искали военные люди свои вагоны.
- А вы всегда меня агитировали за брак, Татьяна Ильинична! - полушутливо сказал Анатолий. - Нет, холостому куда спокойнее, чем вам, женатым… Вдруг попал в переделку, не можешь письма написать, а там слезы льют! Даже в этом мне в жизни везет, что никто обо мне не плачет…
- Милый вы человек, Анатолий Корнилыч, уютный и добрый! И как это вышло, что вы пропадаете в холостых, непонятно! - с искренней теплотой сказала Татьяна. - Ведь в вас на троих женатых заботливости, внимания и души… Давайте я вас поцелую на счастье, за всех, которые вас прозевали в жизни!
Глава третья
Бурнин отрапортовал о своем возвращении и подал Балашову письмо.
- Всегда мне везет, товарищ генерал! И Ксению Владимировну и Зину застал дома в добром здоровье!
Генерал пожал ему руку и в волнении взял письмо.
- Спасибо. Располагайтесь, товарищ майор, А мне разрешите прочесть, - сказал он, отойдя к окну и разрывая конверт.
Бурнину хотелось видеть лицо Балашова, когда тот читает это письмо, сопоставить его выражение с лицами его дочери и жены. Но природная деликатность не позволила ему оглянуться, и он стал рассматривать лежавшую на отдельном столике карту, знакомясь с пометками, которые были нанесены за последние сутки, в его отсутствие.
- Ну вот, Анатолий Корнилыч, - весело произнес Балашов, - с вашей, как говорится, легкой руки я, кажется, все семейство свое разыскал. Посмотрите-ка адрес сына - знаете эту полевую почту?
Бурнин взглянул на номер.
- Это какая-то ополченская часть, невдалеке от нас, как я понимаю, - сказал он. - Сейчас прикажу разобраться.
- Если будете так любезны… Но, может быть, после…
- Зачем же откладывать! Одному лейтенанту, я знаю, это доставит большую радость.
Бурнин взял телефонную трубку и вызвал кого-то.
- Ленечка, я приготовил тебе роскошное поручение, - сказал он. - Мигом слетай на мотоцикле к отлично тебе известному начальнику почты воентехнику Вале Мироновой, расшифруй этот адрес и точно узнай дорогу. Только долго работать ей не мешай. Возвратишься - доложишь мне результат.
Бурнин положил трубку.
- Вот и все. Адрес будет получен, а двум молодым существам радостно будет, что повидались… Люблю!
- Что любите? Или кого? - спросил Балашов.
- Люблю, когда люди счастливы, - сказал Бурнин.
Балашов дружелюбно взглянул на него:
- Ну, а что там, в Москве? Угадал я, зачем вас звали?
- Так точно. Соблазняли масштабами, лицезрением всех фронтов и историей в полный рост. А я человек практических действий, мне грандиозное не по характеру. Я уклонился.
- За оперативный отдел нашего штаба я радуюсь, что так получилось, то есть что вам позволили "уклониться", - сказал Балашов. - А я приготовил для вас задание. Сядьте.
Генерал придвинул к себе какую-то папку.
- Карту видели? Понимаете, ведь растет напряженность! Кажется мне, что скоро нам придется стоять в тяжелых боях, Анатолий Корнилыч, - объяснил Балашов. - Какие у нас дороги, вы знаете. Почему-то так у нас принято, что к тому, что за нашей спиной, мы относимся вяло, бездумно, и как-то всегда в тылу у нас и четкость не та, и дисциплина слабее, и люди как будто второго сорта! И вот доигрались мы с вами: застряла колонна боепитания, забили большак, к утру не успели его разгрузить, и всех разбомбили… Больше этого допускать нельзя. Надо немедленно починить мосты, устроить дренажи, гати, паромы, понтоны - хоть черта в стуле, но чтобы колеса не вязли! Все должно не стоять, а ехать, и без всяких заторов. Наметьте, где надо какие работы. Разведка дорог проведена. У начинжа уже есть план и расчет на материалы и рабочую силу. Бегло я просмотрел и согласен. Но вы тут изъездили все вдоль и поперек. Просмотрите все с точки зрения оперативной необходимости. А также где можно привлечь население, что возложить на начальника тыла, какую работу должны провести войска. Доложите мне через три часа.
Бурнин явился к нему действительно через три часа с наметкой работ, в которые внес свою долю знакомства с местностью.
- Очень рад, Анатолий Корнилыч, что в эту работу включил именно вас, - тепло сказал Балашов. - Я бы хотел всегда работать с таким помощником. Вы к жесткому сроку работ подходите реалистично. Иногда такая на вид вполне будничная работа должна быть рассчитана по часам, чтобы быть эффективной…
- А в данном случае? - осторожно спросил Бурнин.
- В данном случае тоже, - просто сказал Балашов. - Например, вот эти две переправы, которые вы наметили так остроумно, - они же заменят нам тридцать километров дороги, а протяженность спрямлений по полевым дорогам меньше пяти километров. Значит, вполне разумно бросить туда батальон, даже два, если надо, на борьбу с заболоченностью. И преимущества явные противник этих дорог не знает, на картах их нет, - значит, их и бомбить не будут. А на том берегу резервная армия, ополченцы за тот же срок потрудятся в лесах.
- Полезно бы съездить с утра к их начальнику тыла, - высказался Бурнин. - Тут части Пахомова, - кстати, те самые части, где служит ваш сын. Доставлю себе удовольствие привезти его к вам. Надеюсь, отпустят!.
- Об этом потом, Анатолий Корнилыч! Вы лучше срочно подготовьте приказ о роизводстве работ в этом районе, где вы надумали переправы. Строить силами дивизии Чебрецова.
Дело срочное. Тут одних саперов не хватит. Пусть Чебрецов еще выделит два батальона стрелков, - коротко приказал Балашов.
Дивизия Чебрецова, откуда чуть более месяца тому назад отозвали Бурнина с должности начальника штаба, только три дня как была отведена для пополнения и переформирования именно в тот район, где Бурнин наметил две переправы, за которые его так похвалил генерал.