Из-за отвода дивизий на пополнение опять произошло столкновение мнений Острогорова и Балашова. Острогоров хотел в первую очередь усилить наиболее ослабленные дивизии центра, истрепанные последним наступлением. Балашов же считал, что в первую очередь следует пополнить именно те дивизии, которые сохранили свой командный состав, дисциплину и технику, поэтому прежде всего наметил к отводу обе фланговые дивизии: левую - Чебрецова и крайнюю правую - Мушегянца, с тем чтобы Чебрецов, пополнившись, сменил Мушегянца. Командарм согласился с Балашовым.
Истощенная долгими оборонительными боями, начиная с боев за Смоленск, дивизия Чебрецова больше полутора месяцев без пополнений сдерживала пехотные и танковые атаки, подвергалась почти круглосуточно артналетам и воздушным бомбардировкам и несла большие потери в личном составе, но сохранила боеспособность. В последнюю неделю боев она получила нищенские пополнения из охотников или необученных ополченцев. Теперь ее, испытанную, но усталую, наконец приводили в порядок. Позавчера в нее влили свежие силы.
"Ох, Чебрецов на меня распалится, просто дружба навеки врозь!" - думал Бурнин, направляясь в бывшую свою дивизию.
Когда был начальником штаба в дивизии Чебрецова, Бурнин дружил со своим командиром и мог предсказать заранее, что поручением строить дороги вызовет его неприязнь и раздражение. Передать Чебрецову этот приказ и объяснить задачу Бурнин считал исключительно неприятной миссией. Но что было делать!
Бурнин справился по телефону, "дома" ли командир и комиссар.
Он знал, что накануне генерал Острогоров приказал Чебрецову готовиться через пять дней к выходу на передний край, на смену правофланговой дивизии Мушегянца, которую отведут на их место. Чебрецову казалось, что времени и так слишком мало, что бойцы не будут готовы, как он хотел бы их подготовить, что за эти дни дивизии предстоит провернуть работу, которой хватило бы и на две недели: новые пулеметчики еще не успели освоить всех случаев устранения пулеметных задержек, стрелки-ополченцы в своих прежних частях, занимаясь саперной работой, даже не сдали учебные стрельбы; кроме того, Чебрецов решил непременно во всех подразделениях заставить людей полежать в окопах под настоящими танками, "без дураков", как он выражался: "Пусть поутюжат, пусть брустверы обомнут, землицею их позасыплет!.. И молодым танкистам полезно, и нашей царице полей тоже, матушке, польза великая будет!"
Танковые атаки за эти дни он успел провести только в двух наиболее полнокровных батальонах. Результатом этих учений Чебрецов был доволен. Теперь ему приходилось вести напряженные учения на дневные и ночные противотанковые бои. И вот оба они, и Чебрецов и его комиссар Беркман, не, выбирались из частей и подразделений.
Так или иначе - что успеть, что не очень успеть, - но дивизия была полностью укомплектована, артиллерия получила пополнение материальной части и в общем должна была выдвинуться на передний край в добром порядке, чтобы дать передышку и время для пополнения дивизии Мушегянца.
На противотанковых учениях Чебрецова штаб армии приказал присутствовать представителям из других дивизий, как на поучительных предметных уроках.
Бурнину ответили на телефонный запрос, что Чебрецов и Беркман находятся оба на "огневом рубеже", на учебных занятиях, куда вызван почти весь командный и политический состав и где присутствует генерал-майор Острогоров…
Бурнин выехал к Чебрецову с приказом о назначении двух его батальонов на дорожные работы.
Как он и ждал, этот приказ вызвал плохо скрытое раздражение и злость командира дивизии. Впрочем, какой командир не был бы раздосадован тем, что у него отнимают людей в такую ответственную минуту!
Чебрецов принял Бурнина холодно и официально, как представителя штаба армии.
С одной стороны, официальность приема обусловливала заранее деловой характер беседы и четкость выполнения задачи. С другой - холодность Чебрецова была неприятна Анатолию просто как человеку, который чувствовал, что невольно создает лишние трудности и огорчения боевому товарищу.
Работа в штабе дивизии вместе с Чебрецовым заняла у Бурнина часа два. Зная людей дивизии, Бурнин осторожно подсказывал их имена, так, чтобы не обидеть командира дивизии. Но Чебрецов раздражался.
- Ты, кажется, хочешь на тыловое задание назначить последних и лучших кадровиков дивизии! - не удержавшись, с досадой сказал Чебрецов. - И так их осталось - по пальцам счесть! А главное - кто их у нас отбирает?! Бывший начальник штаба! Не так бы ты относился, если бы оставался в дивизии, а не стал начальством!
- Я, товарищ полковник, могу всего-навсего подсказать. Приказываете ведь вы! - возразил Бурнин. - Советую - вот и все. Выполнение этих работ для вашей дивизии важно не меньше, чем для других частей…
Наконец все было улажено, заместитель командира полка с двумя командирами выделенных батальонов получили задачу, и батальоны тотчас выступили на выполнение задания.
Оставшись в своем блиндаже наедине с Бурниным, Чебрецов прорвался:
- Не ко времени эта затея, Анатолий Корнилыч! В первый раз за все время войны у бойцов настоящий подъем. Пополнение же нуждается в боевой подготовке. Ох как нуждается! Готовились действовать гранатами - и вдруг на лопаты их заменяем, лезем в тылы… Подумай сам - что за прицел! Опять оглядки назад да назад! - Чебрецов понизил голос до шепота: - Беспокоюсь я, понимаешь…
- Что же тут делать, Гурий Сергеич, ты же ведь знаешь наши дороги! Надо их выправить, - возразил Бурнин. - Ночью опять колонну бомбили.
- Я не о том говорю, - сказал Чебрецов, - я возражаю против того, чтобы ставить эту задачу как самую главную и неотложную… Тут отношение к делу важно, вот что! Новый наштарм эту задачу ставит на первый план. Как будто все боевые дела не впереди у нас, а в тылах… Острогоров нашего нового генерала знает давно. Он по-дружески мне сказал: "Был Балашов в гражданскую молодцом, а послужил в Германии и пошатнулся". Техники европейской он испугался, что ли… В наши, в советские силы не очень он верит. Вправляли ему мозги, да, значит, не очень вправили…
- Значит, товарищ полковник, по-вашему получается, что в Генштабе тоже сидят люди, которые в советские силы не верят, если его назначили? - едко спросил Бурнин.
- А ты, Анатолий, словами меня не стращай. Я ведь тебе говорю по-дружески. Подольше я тебя в партии и в армии тоже подольше! Я всякого навидался… - И Чебрецов понизил голос: - Ты знаешь, откуда генерал Балашов явился в штаб армии?.. То-то! А дыму, как прадедам было известно, без огня не бывает. Потому-то и нам с тобой, коммунистам, нужна осторожность…
- А ты думаешь, что Генштаб не знает, откуда он прибыл?! - спросил Бурнин вызывающе, продолжая сопротивляться уже шевельнувшемуся в душе сомнению в отношении Балашова.
- Опя-ать ты свое! - скучающе возразил Чебрецов.
Попрощавшись, Бурнин вышел.
Шорох дождя сразу окутал брезент плащ-палатки. Неприютные капли на пороге блиндажа капнули за ворот, самая крупная угодила на огонек папиросы. Бурнин поежился. Разглядел в сумерках леса ожидавшую машину.
- Клава снится, товарищ ефрейтор? - шутливо спросил Бурнин, забираясь в "эмку".
В расположении штаба армии Бурнин размещался не в блиндаже, а в уютном доме, богатом двумя молодыми красивыми девушками, с которыми шофер его, Вася Полянкин, лирически коротал вечера.
- Никак нет, не дремал, товарищ майор! - бодро отозвался водитель.
Они поехали той же нудной, ухабистой дорогой, под всплески глубоких луж. Временами мокрые ветки хлестали по лобовому стеклу. Смеркалось.
- Осень дальше пойдет - ух и раскиснет эта дорожка, товарищ майор! Насидятся на ней, кому доведется ездить! - предсказал Полянкин.
Разговор с Чебрецовым заставил Бурнина возвратиться мыслями к Балашову.
"Что могло быть у него за плечами? Никак не похоже было на то, чтобы этот спокойный генерал с тяжелой, угловатой головой и умными, печальными глазами, герой гражданской войны и соратник Фрунзе, был паникером. А может быть, все же не очень скрытая неприязнь Острогорова порождена не личными соображениями и чувствами, как заподозрил Бурнин? Может быть, тут принципиально различные взгляды на вещи? Может быть, слух о преклонении Балашова перед Западом не напрасен?.. Вот хоть спор о значении Ельни… Может быть, в самом деле начальник штаба не очень верит в победу… - размышлял Бурнин. - Однако, с другой стороны, вряд ли ненадежному присвоили бы генеральское звание… И в Генштабе считают, что месяца через два он получит армию. И командарм на его стороне. А ведь Рокотова все знают еще с Монголии… И член военного совета Ивакин считается с Балашовым и ценит его… Да, черта с два, допустил бы Ивакин против своей воли начальника штаба к себе в армию! Уж он настоять умеет…"
- Вот и приехали! - произнес Полянкин, нарушив ход мыслей майора. - Домой, товарищ майор?
- Нет, надо в штаб, доложить. А вы - домой. Будьте свободны, - отпустил шофера Бурнин.
Балашов по-прежнему сидел в штабе. Бурнин доложил ему о выполнении задания.
- Ну что же, товарищ майор… К вечеру все на фронте утихло. Вы хорошо поработали, можете, думаю, часика три отдохнуть, если не возражает генерал Острогоров. А меня в штаб фронта зачем-то зовуг, - сказал Балашов. - Сейчас выезжаю.
- Мне не прикажете с вами?
- Не прикажу. Отдыхайте. Кто его знает, что там! Может быть, что-нибудь будет приказано срочно. Тогда потребуются ваши свежие силы и ваша свежая, не усталая голова.
Балашов уехал.
Отпущенный Острогоровым отдыхать, Бурнин добрался наконец до своей избы. После поездки в Москву и напряженного дня работы его так манило завалиться спать, но днем он успел позвонить Варакину, сообщил, что видел в Москве Татьяну Ильиничну и привез от нее письмо, а у него самого тоже-де есть для Варакина важные новости.
- Если сумеешь заехать, то заезжай, а нет - так вышлю тебе письмо Татьяны Ильиничны и от себя кое-что добавлю.
- Нет, я вечерком к тебе лично сумею на час, - обещал Михаил.
И, возвратясь к себе, несмотря на усталость, которая манила заснуть, Бурнин решил дожидаться друга.
Михаил в это время трясся по какой-то кривой дороге от госпиталя, уже в темноте. Еще бы не выбрать времени! Ведь Анатолий видел Таню и говорил с ней только вчера. Он, конечно, мог рассказать о ней то, чего она не напишет сама в письме. "Счастливец! Ездит в Москву, видит московские улицы, тыловую жизнь… Какая она, "тыловая"?" - думал Варакин.
В штабе Анатолия не оказалось. Связной из штаба довел Варакина до избы, которую занимал Бурнин.
В чертовой непроглядной темноте Варакин, носком кирзового сапога нащупывая высокие деревянные ступени, поднялся на крыльцо и шагнул в сенцы, а затем уже в избу, освещенную лампочкой, подключенной к автомобильному аккумулятору. Он ожидал войти в штаб, услышать стук телеграфа, телефонные разговоры. Но изба оказалась жилой.
В просторной "холодной" половине дома с бревенчатыми незакопченными стенами, увешанными открытками и лубочными картинками, в кителе с расстегнутым воротником и с гитарой в руках сидел Анатолий Бурнин.
- Миша! Здорово! - гулко воскликнул майор. Он вскочил навстречу, отбросив на койку гитару. - Товарищ Полянкин, кормить-поить гостя! - гаркнул Бурнин.
- Есть, товарищ майор, кормить-поить гостя! - весело отозвался шофер, приведший Варакина с улицы.
- И себя кормить, и меня вместе с вами, - добавил майор.
- Так точно, и вас и себя вместе с ними! - по-прежнему живо подхватил Полянкин.
Со скамьи от стола при входе Варакина вскочили две красивые, плотные деревенские девушки, смущенные прибытием нового человека.
- Куда же вы, Клавочка, Лиза?! - удерживал их Бурнин. - Знакомьтесь, это мой старый друг, доктор Михаил Степаныч. Это, Миша, хозяйские дочки, знакомься…
Девушки сунули гостю влажные от нахлынувшего смущения руки и все-таки выскочили за дверь и упорхнули к себе, в зимнюю половину избы, где жили со своими родителями.
- Ты мне сейчас напомнил картинку толстовских, что ли, времен. Старый гусар какой-то! - улыбнулся Варакин. - Расстегнутый ворот, залихватская шевелюра, гитара с бантом, а глаза-то горят! "Очи карие!.."
- Вот то-то и есть, что гусар-то старый! - усмехнулся майор. - Хозяйские дочки в гости ходят, гитару даже ко мне притащили. Играю - слушают, песни со мной поют, а целоваться - так небось не со мной, а с Полянкиным! И "карие" их не берут!.. Эх, мама, где моя молодость! - заключил Анатолий с комическим вздохом и рассмеялся. - Ну, садись. Видишь, я прав был - тебя в ближайшие дни отзовут для завершения научной работы…
Большой, много шире и выше Варакина, майор обнял друга за плечи и усадил рядом с собой на скамейку.
- Ты что, не рад, не доволен, а?! - спросил Бурнин.
- Ну что ты! Если это действительно нужно… Только боюсь, что получается что-то вроде штабной протекции… - смущенно сказал Варакин.
Майор качнул головой.
- Тебе, Михаил, нельзя без корректировщика: неправильно бьешь, не по цели, - ответил Бурнин. - Ты что думаешь, я волшебник, или сам Главсанарм, или кто там… Я только добрый вестник. Случайно узнал эту новость, Татьяну Ильиничну, разумеется, ею порадовал, письмецо для тебя прихватил. На, читай да кланяйся скорому почтальону.
Бурнин посмотрел на часы и налил из фляжки водку в граненые стаканы, пока Варакин читал письмо.
- Я тут, тебя поджидая, и сам не ужинал, а теперь с тобою стаканчик на радости хлопну, - сказал майор. Он еще раз взглянул на часы и зачем-то понюхал водку. - Давай пока "предварительную" с хлебушком да с сольцей, а потом под консервы или что там дадут. А то у меня всего часа два-три на отдых. Боюсь, что не "выдохнусь", агенерал мой из фронта вернется - уж очень не любит, когда от кого душок. Хорошо ты хоть в этом не так уж принципиален!
Тут вошли Полянкин и одна из хозяйских девиц с закуской, с шипящей на сковородке яичницей.
- Разрешите быть свободным, товарищ майор? - спросил Полянкин.
- А сами-то что же с нами? Садитесь. И Клавочка с Лизой…
Но Лиза успела опять порхнуть за порог, а Полянкин хитро усмехнулся.
- Разрешите мне там, у хозяев, товарищ майор. Клава просит, нельзя отказаться.
- Ну конечно нельзя, неудобно, товарищ ефрейтор! - в тон ему с легкой усмешкой ответил Бурнин. Он и рад был остаться вдвоем с Варакиным.
- Ну, я рад, что теперь у тебя все устроится. До твоего отъезда, пожалуй, и не увидимся, Миша. Привет передай Татьяне Ильиничне. За ее здоровье! - сказал Бурнин, подливая водки.
Оба выпили.
- Одинок я, Миша! А хочется мне быть… не лишним, что ли! - продолжил Бурнин. - Несколько раз собирался жениться. Не вышло… А тебе везет! Хорошая женщина тебя любит… В прошлый раз я хотел тебя спросить, да что-то стеснялся… про Катю. Помнишь, портрет у тебя стоял на столе… Какая девчурка была! На карточке и то было можно влюбиться. Я все, глядя на эту карточку, завидовал тебе, Миша. Когда в академию в тридцать шестом приехал, шел к тебе, думал - она мне отворит дверь…
- Первая любовь была Катя. На первых любовях редко женятся люди, - сказал Варакин. - А ты чудак! - в живых не влюбляешься, а карточку на десять лет запомнил!
- Бывает! - серьезно сказал Бурнин. - Сам ты ее расписывал, а я слушал… Ну, последнюю выпьем, за первые наши любови! - добавил он, поднимая стакан.
Вдруг в дверях с каким-то испуганным лицом появился Полянкин:
- Товарищ майор! Лейтенант к вам из штаба.
- Просите сюда, чего же вы испугались? - спросил Бурнин. - Что случилось?
- Не знаю, товарищ майор. У нас ничего…
- Почему же у вас такой голос странный и лицо какое-то…
- Спросонок, товарищ майор. В машине мне задремалось, а лейтенант внезапно сбудил…
Бурнин усмехнулся:
- Значит, опять в машине с Клавой сидел, обнимался? Эх ты, жених Вася! Донжуан окаянный!.. Где же лейтенант?
Лейтенант с эмблемами связи на петлицах уже вытирал у двери ноги.
- Здравия желаю, товарищ майор!
- Что там такое? - спросил Бурнин.
- Партизаны прошли через фронт, товарищ майор. Их задержали, доставили разом в разведку. Генерал Острогоров вам приказал отправиться к ним и все уточнить… Говорят, почти рота вышла, - добавил от себя лейтенант.
Наскоро попрощавшись с другом, Бурнин через четверть часа был в помещении молочной фермы, где размещалась красноармейская кухня.
При свете маскировочных лампочек насыщались горячей пищей изголодавшиеся, усталые, бородатые, покрытые струпьями лихорадки, разно обмундированные бойцы. Некоторые из них были даже в гражданских ватниках, на двоих были вместо пилоток кепки, хотя и со звездочками. Были среди них и раненые, с грязно-кровавыми повязками. Все они были с оружием, кто со своим, кто с трофейным. Им налили по полному котелку еще не остывшей похлебки, дали досыта хлеба, и вот они с жадностью восстанавливали свои силы и старались согреться.
- С боем вышли, товарищи? - спросил Бурнин у того из них, который, как он заметил, окончил еду и пошел под кран вымыть свой котелок и ложку.
- Нет, так пробрались, товарищ майор, - охотно ответил тот. - Сутки почти в болотце лежали, обстановку изучали, измокли, издрогли, насилу дождались, когда стемнеет.
- Мы, товарищ майор, в прорешку пролезли болотцем, - вмешался другой, с лицом, покрытым сплошь струпьями, заросший густой бородою боец, который, окончив еду, тоже подошел мыть посуду. - Там километров на десять, пожалуй, никакого фронта: ни наших, ни немца нет! Товарищ майор, разрешите у вас попросить папиросочку… Мох с дубовым листом все курили…
Бурнин протянул коробку.
- Берите, товарищи, - поощрил он еще двух бойцов, чьи глаза с жадностью скрестились на папиросах.
Черные, загрубелые пальцы протянулись со всех сторон. Сразу еще десяток людей повлекло сюда как магнитом.
Все они были возбуждены переходом фронта, тем, что все-таки вырвались, выбрались из фашистских тылов и наконец-то попали к своим.
- Как же так, говорите, нет фронта? - с некоторым недоверием, в смутной тревоге спросил Бурнин. - В каком это месте? Как это может быть?! - добавил он.
В этих вопросах для него была и безопасность фланга и вопрос личной ответственности.
- Ей-богу, ни наших нет, ни фашистов! Целой дивизией ничего не стоит пройти! - заговорили бойцы. - Знаете, где красная церковь разбитая, а позади болото и речка Топь. Тут целой дивизией можно в их тыл…
- Ну, это палка о двух концах! Дивизию в окружение совать - дураков нема! - возразил Чебрецов, вдруг оказавшийся тут же. - Товарищ Усманов, - обратился он к лейтенанту-порученцу, приехавшему сюда вместе с ним, - мчись сейчас в штаб дивизии, к Мушегянцу, а если увидишь, что путают да туманят, то прямо туда, на правый фланг, в полк. Разузнай досконально. Дьявол их знает, что у них там за "прорешка" за красной церковью. Если там в самом деле дыра, то нашей дивизией прикажут латать… Не понимаю, как это могло случиться! Вихрем лети!
- Слушаюсь, вихрем! - откликнулся лейтенант и исчез.