Катарина стала подробно, с большим интересом расспрашивать его об увеселительной программе, которую он готовил для гармишского кабаре. Да, он, Пфаундлер, трудится не покладая рук: программа эстрадных номеров уже почти готова. Особые надежды он возлагает на выступления неизвестной пока в Германии русской танцовщицы Инсаровой, имя которой он произнес почти благоговейно и с весьма таинственным видом. Г-жа фон Радольная стала со знанием дела разбирать достоинства названных им артистов, а затем даже спела вполголоса коронную песенку одной из звезд кабаре. Г-н Пфаундлер вставлял дельные реплики, объяснял, что в исполнении этой артистки выглядит неэффектно, а что производит сильное впечатление. Потом попросил Катарину спеть песенку еще раз. Пышнотелая, красивая женщина без всякого жеманства согласилась. Своим низким грудным голосом она спела слащаво-непристойные куплеты, извиваясь и подергиваясь грузноватым телом в такт танцевальному ритму. В глазах г-на Пфаундлера зажглись похотливые искорки. Он весь загорелся и с живостью заметил, что как раз полнота г-жи фон Радольной придает песенке особую прелесть. Завязался спор о нюансах исполнения. Для сравнения прослушали граммофонную пластинку. Г-н Гесрейтер слушал молча, разглядывая две огромные вазы, которые украшали балюстраду террасы, выходившей на озеро. Здесь, в Луитпольдсбруне, в поместье Катарины, повсюду, в доме и в парке, на каждом шагу попадались изделия его керамической фабрики: то огромные фигуры, то фарфоровые безделушки. Как ни странно, но за все время их долголетней связи г-жа фон Радольная ни разу не полюбопытствовала, почему в его собственном доме на Зеештрассе нет ни одного предмета с маркой "Южногерманская керамика Людвиг Гесрейтер и сын".
Исполняя эстрадный номер, г-жа фон Радольная не испытывала никакого стеснения, хотя со стороны ее жесты и телодвижения при такой полноте выглядели довольно странно. Она и не подумала прервать пение, даже когда вошла служанка, чтобы убрать со стола, ей было, видимо, приятно, что девушка замешкалась, желая послушать.
Гесрейтер, которому ужины на террасе с видом на озеро всегда были по душе, сегодня чувствовал себя не в своей тарелке. Озеро мирно поблескивало в лунном свете, приятный ветерок шелестел в листве и доносил свежий запах лугов и лесов. Жареные сиги таяли во рту, вино было отменного букета и в меру холодное. Катарина, прекрасно одетая, крупная, соблазнительная, сидела рядом с ним. Пфаундлер, немало повидавший на своем веку, говорил о том, какую он видит связь между судьбой города Мюнхена и развитием событий в остальном мире. Обычно в такие вечера Гесрейтер, жизнерадостный, общительный человек, испытывал неизъяснимую умиротворенность и весь излучал благодушное веселье - он так и сыпал сочными, подчас весьма двусмысленными остротами. Но в тот вечер он с самого начала почти не принимал участия в разговоре, а потом и вовсе умолк. В сущности, он был даже рад, когда Пфаундлер наконец откланялся.
Пока шум удалявшейся машины был слышен в ночной тишине, Гесрейтер и Катарина продолжали сидеть на террасе. Неторопливо попыхивая сигарой, Гесрейтер обронил, что таким, как Пфаундлер, хорошо: он увлечен своей работой, вокруг него и благодаря ему что-то делается. А чем занят он, Гесрейтер? Раз в две недели наведывается на фабрику, которая и без него работала бы не хуже, и убеждается, что там выпускают все ту же безвкусицу, как и десятки лет тому назад. Его коллекцию мюнхенских антикварных редкостей с таким же успехом мог бы собирать дальше любой другой. Г-жа фон Радольная молча глядела на своего чем-то встревоженного друга, на то, как энергично он загребает руками, на его по-баварски длинные, ухоженные баки. Потом завела граммофон и поставила подряд две его любимые пластинки. Спросила, не хочет ли он вина. Он вежливо поблагодарил, отказался. Сигара погасла, он мрачно засопел. Минут пять они молча сидели рядом. Г-жа фон Радольная подумала, что неразумно двум людям проводить вместе слишком много времени. На днях она уедет в Зальцбург. Оттуда недалеко до Берхтесгадена, а в этом юго-восточном уголке Баварии живут сейчас ее друзья из придворных кругов. Да и с претендентом на престол она охотно повидается: ему - она это знала - нравится ее трезвый взгляд на жизнь, а она тоже очень его ценит.
Наутро, когда она спустилась к завтраку, выяснилось, что Гесрейтер уже успел искупаться в озере и уехал в город на заседание суда. Проезжая по Одеонсплац, он заметил, что Галерея полководцев опять в лесах. Он припомнил, что читал о новых чудищах, которые там собирались установить. И решил в ближайшее же время выпустить несколько керамических образцов по эскизам одного неизвестного молодого художника, которые хотя и не сулили коммерческого успеха, но казались ему весьма стоящими с точки зрения искусства. И прежде всего, скульптурную группу "Бой быков", вызвавшую неудовольствие у господ из фабричной администрации, - они считали ее чудовищной нелепицей.
16
Обнюхивают спальню
Свидетельница Крайн, двадцати четырех лет, баварская подданная, вероисповедания евангелического, родилась в Мюнхене, не замужем. Все время, пока она давала показания, ее слегка загорелое лицо сохраняло напряженное выражение. Она ничуть не пыталась скрыть сильного волнения. Серые глаза под темными ресницами горели решимостью, высокий лоб был гневно нахмурен.
Подсудимый Крюгер смотрел на нее со смешанным чувством. Совсем неплохо, конечно, что в это зловещее средневековое судилище вмешался наконец разумный человек. Но в то же время неприятно было сознавать, что по его вине Иоганна станет объектом дурацких пересудов всей Германии. А ему останется лишь беспомощно наблюдать, как миллионы обывателей будут трепать со имя. Даже если ты и не признаешь устаревших рыцарских предрассудков, все же порядочнее отказаться от такой жертвы. Собственно, он так и сделал. Но сегодня, при ярком свете дня, ему казалось, что он должен был воспрепятствовать этому более решительно.
Он давно не видел Иоганну. И сейчас, когда она в кремовом, хорошо сидевшем на ней платье взволнованно выступила вперед, уверенная в себе, непреклонная, его сердце наполнилось любовью и надеждой. Ее густые, темные волосы были красиво зачесаны над высоким лбом, и вся она казалась ему олицетворением здравого смысла, способного вырвать его из лап тупого мещанского фанатизма.
Такое же чувство охватило многих сидевших в зале мужчин, когда перед судьями предстала эта разгневанная женщина. Широко раскрытыми глазами, чуть приоткрыв маленький рот, с глуповатым выражением на пухлом лице, глядел на нее элегантный господин Гесрейтер. Стало быть, эта Иоганна Крайн, которой он однажды давал на графологический анализ почерк Катарины - любовница Крюгера. Незаурядная женщина, она понравилась ему еще в тот раз, когда он встретился с ней по поводу анализа. Она нравилась ему и сейчас. Он вспомнил о письмах девицы Гайдер и мысленно сравнил женские достоинства Анны Элизабет Гайдер и Иоганны Крайн. Нет, он не мог понять этого Крюгера, находил его неумным, неотесанным и несимпатичным. Не сводил со свидетельницы настойчивых, светлых глаз из-за толстых стекол очков и доктор Гейер, а его лицо с тонкой кожей то покрывалось краской, то снова бледнело. Волнение Иоганны поколебало его уверенность в успехе, но одновременно он возлагал большие надежды на то, что ее неподдельный гнев произведет сильное впечатление на присяжных. На скамье репортеров возникло движение. Сдержанно-торжествующий тон, каким Гейер потребовал вызова свидетельницы, обещал интересный поворот дела, и теперь главное - как можно полнее использовать в своих репортерских целях ее показания. Рисовальщики старались изо всех сил наиболее эффектно передать характерные черты ее выразительного лица: высокий лоб, вздернутый нос, решительный рот, гневную позу свидетельницы. Какой-то закоренелый скептик объяснял окружающим, что эта стройная особа живет якобы на доходы с графологических анализов. Анализы ей заказывают почти одни только мужчины, и еще неизвестно, только ли за ее профессиональные познания они платят.
В крайне неприятном положении из-за неожиданного вызова новой свидетельницы оказался прокурор. Едва ли на эту разгневанную женщину с твердым и смелым взглядом можно повлиять в духе, угодном баварским властям, вряд ли удастся сбить ее с толку ловко поставленными вопросами, вряд ли он сумеет навязать ей свою точку зрения по поводу виновности обвиняемого. Своей привлекательной внешностью она, очевидно, успела завоевать симпатии зала еще прежде, чем раскрыла рот. К тому же защитник доктор Гейер - в этом ему не откажешь - выбрал удачный с психологической точки зрения момент.
Председательствующий, глава земельного суда доктор Гартль, впервые за все время процесса, забеспокоился. Он несколько раз высморкался, после чего и присяжный Лехнер стал еще чаще вытаскивать из кармана клетчатый носовой платок. А еще г-н Гартль снял судейскую шапочку и вытер пот с лысины, чего раньше, несмотря на жару, ни разу не делал. Неожиданное появление новой свидетельницы внесло некоторые осложнения в процесс, доселе протекавший гладко, но вместе с тем открывало перед честолюбивым председателем суда возможность проявить свои способности в сложной ситуации: не ограничивая прав обвиняемого на защиту, в то же время обеспечить вынесение обвинительного приговора.
Свидетельница Крайн показала следующее: обвиняемый доктор Крюгер - ее друг. "Как это понимать?" Тут уже защита потребовала дальше вести заседание при закрытых дверях. Но поскольку председатель суда именно с помощью многочисленной публики надеялся запугать нежелательную свидетельницу, требование защиты было отклонено. Иоганне Крайн пришлось давать показания публично. - Не хочет ли она этим сказать, что была с обвиняемым в интимных отношениях? - Да. - Итак, что ей известно о событиях той ночи, когда доктор Крюгер был на вечеринке в доме на Виденмайерштрассе? - В ту ночь Крюгер приезжал к ней. - Присяжные, словно по команде вытянув шеи, уставились на свидетельницу. Даже на тупом, массивном лице почтальона Кортези отразилось напряженное внимание, мягкий рот учителя гимназии Фейхтингера, обрамленный черной, пушистой бородой, округлился от удивления, что прокурору было весьма неприятно видеть. Встревоженный произведенной показаниями свидетельницы Крайн сенсацией, прокурор спросил, не помнит ли она точно, в котором часу Крюгер пришел к ней тогда. В зале - ни звука, лишь громкое, прерывистое, напряженное дыхание. Да, четко ответила Иоганна Крайн, она помнит. Было два часа ночи.
В душном, переполненном зале стояла мертвая тишина. - Каким образом она сумела столь точно запомнить время? - чуть осевшим голосом спросил прокурор. Спокойно, уверенно, не слишком кратко, но и не вдаваясь в ненужные подробности, Иоганна Крайн рассказала о предполагавшейся прогулке в горы. Вначале Мартин не хотел ехать с ней, и они из-за этого поссорились, но потом, очевидно, раскаявшись, он уехал с вечеринки, явился к ней посреди ночи и разбудил ее. Вполне естественно, что она первым делом взглянула на часы. Потом они еще долго обсуждали, стоит ли наутро ехать в горы: ведь если тебя будят в два часа ночи, потом не очень-то приятно вставать в половине пятого утра. Подсудимый Крюгер слушал очень внимательно, он и сам почти поверил ее словам. Теперь она весьма сожалеет, закончила свидетельница Крайн свой рассказ, что не пошла вместе с ним на ту вечеринку: тогда не было бы и всего этого процесса. Последнее высказывание свидетельницы было доктором Гартлем решительно отклонено, "как к делу не относящееся".
Пока по требованию прокурора разыскивали шофера Ратценбергера, чтобы устроить ему очную ставку с Иоганной Крайн, бесконечно длинный допрос свидетельницы продолжался с прежней бесцеремонностью. Прежде всего ее спросили, была ли она с обвиняемым Крюгером в интимной близости в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое февраля. Доктор Гейер вновь потребовал провести дальнейший допрос свидетельницы при закрытых дверях, и вновь его требование было отклонено. Сильно побледнев, злым, отчетливым голосом, невольно перейдя на диалект, Иоганна подтвердила, что - да, и в ту ночь она принадлежала Мартину. Каждое ее слово, малейшее движение были проникнуты силой и прямотой, ее переполняла ярость к своим землякам. Учитель гимназии Фейхтингер испытывал самый настоящий страх перед гневным, решительным взглядом ее серых глаз. Следующий вопрос был, - одна ли она живет, и каким образом обвиняемый мог пройти к ней незамеченным. Иоганна ответила, что живет вместе со своей теткой Франциской Аметсридер, пожилой женщиной, которая ложится спать рано и всегда в одно и то же время. Ее, Иоганны, комнаты - изолированные. У Крюгера был ключ от дверей, и потому он мог незаметно и без помех приходить к ней. С лица легкомысленного присяжного фон Дельмайера исчезла язвительная усмешка, и он одобрительно и со знанием дела закивал головой. Прокурор тут же решил про себя, что не мешает проверить, не занимается ли сия почтенная тетушка сводничеством.
- Знала ли свидетельница Крайн, - продолжал допрос прокурор. - что доктор Крюгер находился в интимных отношениях и с другими женщинами? - Да, она об этом знала. Но это были мимолетные связи, и она смотрела на них довольно спокойно. Заявление свидетельницы произвело неприятное впечатление. Господин прокурор не преминул выразить свое крайнее удивление. Однако совершенно исключено, - продолжала Иоганна, чтобы Крюгер пришел к ней прямо из спальни другой женщины. - Гм, гм, - хмыкнул прокурор. Другие также поспешили выразить свое сомнение многозначительным хмыканьем. - Абсолютно исключено, - взволнованно, с силой повторила Иоганна. Председательствующий предложил ей проявлять большую сдержанность. Художнику из "Берлинер иллюстрирте цейтунг" удалось схватить тот эффектный момент, когда Иоганна в порыве гнева повернулась своим красивым лицом к прокурору и взглянула в его грубую физиономию; разговаривая с человеком, она всегда смотрела ему прямо в глаза. - На какие средства она существует? - задал очередной вопрос прокурор. - У нее есть кое-какие сбережения, - ответила Иоганна, - кроме того, определенный доход ей приносят и графологические анализы. Впрочем, она не понимает, какое это имеет отношение к делу? Председательствующий, доктор Гартль, в третий раз вежливо, но твердо призвал ее к порядку.
- Получала ли она от доктора Крюгера деньги? - вызывающе, с расстановкой продолжал задавать вопросы прокурор. Тут уж Мартин Крюгер, следивший за последними вопросами прокурора с мрачным, замкнутым выражением лица, не выдержал. Художники схватились за карандаши, но лишь одному корреспонденту "Лейпцигер иллюстрирте цейтунг" удалось запечатлеть выразительную позу Крюгера, который, в бешенстве замахав руками и подавшись вперед, впился в прокурора серыми выпуклыми глазами, сверкавшими из-под густых бровей. Прокурор с иронической усмешкой стоически выдержал этот бешеный взгляд. Он даже не потребовал от председательствующего, чтобы тот вмешался, но г-н Гартль, дождавшись, когда Крюгер окончательно выдохнется, сам мягко его пожурил.
- Итак, - невозмутимо продолжал прокурор, словно ничего не произошло, - итак, получала ли фрейлейн Крайн подношения в виде денег или других ценностей? - Да, - отвечала свидетельница, - она получала от Крюгера цветы, однажды корзинку со съестным, как-то - пару перчаток, а также книги. Придворный поставщик Дирмозер с интересом поглядел на крепкую, маленькую руку Иоганны. Во время принесения свидетельницей присяги он с неодобрением отметил, что ей не пришлось снимать перчаток, так как она пришла без них. Теперь он уже с куда меньшей неприязнью смотрел на Иоганну и Крюгера.
- Что же до ценности подарков, - спокойно вставил Мартин Крюгер, - то, если ему не изменяет память, корзина со съестным стоила восемнадцать марок пятьдесят пфенингов; впрочем, не исключено, что и двадцать две марки. Деньги так быстро падают в цене, что он уже не в состоянии вспомнить это точно. Председательствующий и сам натянуто улыбнулся, однако же выказал неудовольствие по поводу неуместного веселья в зале. - Не предъявлялись ли когда-либо Иоганне обвинения в шарлатанстве? - Нет, подобные обвинения ей никогда не предъявлялись. - Защитник предложил зачитать заключения экспертов о том, что графологические анализы свидетельницы научно обоснованы. Но суд не пожелал ознакомиться с этими отзывами, признав, что они не имеют значения для хода дела. В глубине души доктор Гартль злился на прокурора, который от неожиданности потерял, очевидно, всякую способность логически мыслить и прибегнул к тактике грубого нажима. Свидетельница явно завоевывала симпатии даже у тех, кого она вначале восстановила против себя независимой манерой держаться, и теперь пользовалась всеобщим расположением. К тому же она, все сильнее волнуясь, постепенно совсем перешла на привычный баварский диалект; ее речь, все ее поведение были таковы, что никому не приходило в голову заподозрить в ней пришлую, чужачку.
Делился ли с ней обвиняемый Крюгер подробностями своих отношений с другими женщинами? - упрямо продолжая идти явно ложным путем, спросил прокурор. - Нет, она никогда не спрашивала его об этом, и он сам никогда не касался этой темы. Она знала об этих отношениях лишь в самых общих чертах. - Не может ли тогда свидетельница, - продолжал прокурор, - сказать что-либо относительно писем покойной девицы Гайдер, в частности, известны ли Иоганне эротические наклонности доктора Крюгера? - При этих словах зал неодобрительно загудел. Бледный молодой человек, пустопорожний фон Дельмайер глупо захихикал, но под полным безграничной ненависти взглядом доктора Гейера смешался от испуга, буквально подавившись своим идиотским блеющим смешком.
Но тут, тяжело дыша и резко взмахнув рукой, поднялся присяжный заседатель Гесрейтер. Эта смелая баварская девушка была ему симпатична. Он считал недостойным так вот травить женщину. "Когда бодрый дух полнит мужеством грудь", - вспомнил он слова из некогда популярного стихотворения баварского короля Людвига Первого, не зная, правда, отнести ли эти строки к себе или к Иоганне. Внушительно возвышаясь над всеми, он непривычно твердым голосом заявил, что считает вопрос прокурора совершенно неуместным и надеется, что остальные присяжные разделяют его мнение. Присяжный заседатель, антиквар Лехнер, неторопливо и решительно кивнул головой в знак согласия. Ему с самого начала не понравилось обращение со свидетельницей Крайн. С ней обошлись просто неприлично. Он вспомнил покойную жену Розу, в девичестве носившую фамилию Хубер и работавшую кассиршей. Он был глубоко убежден, что нельзя так грубо обращаться с женщиной, как обращается с Иоганной Крайн прокурор. Подумал он и о своей дочке, негоднице Анни; кто знает, не попадет ли она когда-нибудь в такое же положение, как эта свидетельница Иоганна Крайн. Но с особой болью он подумал о сыне, о Бени, которого упекли в тюрьму: сейчас баварская юстиция не слишком-то ему, Лехнеру, нравилась. Председательствующий тоном вежливого порицания заявил, что решение о допустимости того или иного вопроса целиком относится к компетенции суда. Свидетельница Крайн сказала, что вопрос ей не совсем понятен. Прокурор ответил, что этого ему вполне достаточно.