На суде эксперты спорили об ответственности истопника. Соответствовала ли установка эксплуатационным нормам? Обязан ли был по закону Антон Горнауэр заранее проверить, не работает ли кто-либо в люке? Было ли ему известно, куда попадает выпускаемый им пар? Обязан ли он был это знать? Завод "Капуцинербрауэрей", на котором произошло несчастье, был известен во всем мире. Он экспортировал пиво во все уголки земного шара. Безупречная работа этого завода и соблюдение всех правил безопасности было вопросом чести не только для его дирекции, но и для всей баварской промышленности. Страна была удовлетворена, когда суд признал, что ответственность за несчастье несет один человек, а не старинное, пользующееся всеобщим уважением предприятие, приносящее тридцать девять процентов прибыли. К тому же дирекция по собственной инициативе, помимо обычного пособия, обязалась ежемесячно выплачивать семье заживо сварившегося рабочего двадцать три марки и восемьдесят пфеннигов. Виновный в случившемся истопник Горнауэр был приговорен к шести месяцам тюрьмы.
Он принял этот приговор с тупой, безразличной покорностью человека, который так ничего и не понял. Ведь он столько лет проработал на пивоваренном заводе и все эти годы два раза в день поворачивал рычаг. У него была хворая жена и двое хилых детишек. И вот теперь на министерском столе лежало прошение о его помиловании.
Директора и кое-кто из главных акционеров пивоваренного завода состояли членами аристократического "Мужского клуба", где иной раз проводил вечера и сам Кленк. Это дело носило более личный характер, чем дело Прокопа Водички. Если истопник Горнауэр не виновен, значит, виновны тайные советники Беттингер и Дингхардер, уважаемые, солидные люди, крупные буржуа. Правда, тогда вина падает и на Рейндля, чему Кленк был бы только рад. Собственно, тот числился всего лишь членом наблюдательного совета "Капуцинербрауэрей", но фактически, - и это знали все, - был там полновластным хозяином.
Неплохо бы избавить от нескольких месяцев тюрьмы несчастного истопника, да еще при этом попортить кровь Рейндлю. Но, с другой стороны, речь шла о старинном предприятии с весьма солидной репутацией, о важнейшей отрасли баварской промышленности, об интересах всей Баварии. Нет, Кленк не может позволить себе это маленькое удовольствие.
Мысли министра юстиции в то время, как он механически, крупными, четкими буквами выводил: "Отклонить. К", были уже далеко, они сосредоточились на речи, с которой ему предстояло выступить по радио в тот вечер. Он любил слушать себя. Его густой, добродушный бас располагал к нему аудиторию, и он это знал. Его положение и манера говорить как нельзя лучше сочетались друг с другом. Тема речи была: "Идеалы современного правосудия". И теперь перед окончанием процесса Крюгера, уже почти год стоя у власти, министр Кленк решил противопоставить идеалы подлинно национального правосудия ложно понятым идеалам застывшего, косного, абсолютного римского права.
19
Речь в суде и голос в эфире
Речь в защиту обвиняемого надо было построить так, чтобы она подействовала на чувства присяжных. В Верхней Баварии глупо было бы апеллировать к здравому смыслу присяжных заседателей, скорее следовало бить на их эмоции. Гейеру было бы легче с неумолимой логичностью и математической точностью доказать, как слабы доводы в пользу виновности Крюгера и как сильны - в пользу его невиновности. Но он знал, что не следует рассчитывать на здравомыслие толпы, а здесь, в Баварии, особенно. Он представил себе лица присяжных - Фейхтингера, Кортези, Лехнера - и твердо решил держать себя в руках, не выказывать открыто отвращения ко всей этой государственной системе. Правильнее всего говорить самые банальные вещи, доступные их пониманию. Если депутату Гейеру и еще больше Гейеру-гражданину сердце повелевало громко, на весь мир кричать о чувстве стыда, отвращения и гнева, которое вызывает у него официальная баварская юстиция, то Гейер-адвокат обязан был добиваться одного - оправдания своего подзащитного, и только. Поэтому благоразумие диктовало ему единственно верную линию поведения: скрепя сердце попытаться установить контакт с присяжными заседателями.
Он позволил себе немного отвлечься. Теперь он может разрешить себе и такую роскошь: ведь план защитительной речи уже готов. Его рабочий кабинет, несмотря на все старания экономки Агнессы, снова приобрел неуютный и неприбранный вид. Повсюду были разбросаны бумаги, книги. Грязные ботинки он снял здесь, в кабинете, вместо того чтобы снять их в прихожей, и они стояли прямо посреди комнаты. Пиджак бросил на спинку стула. На столе под бумагами лежала плитка шоколада, на батарее стояла недопитая чашка остывшего чая, все кругом было усыпано пеплом от сигарет.
Гейер прилег на оттоманку; заложив нервные руки под голову, уставился в потолок. Зачем он взялся защищать обвиняемого Крюгера? Что ему Крюгер? И вообще, стоит ли защищать отдельных людей? Разве у него нет более важных дел? Кто такой этот Крюгер, чтобы ради него не щадить себя, опустошать душу, пытаясь шутовскими приемами произвести впечатление на кретинов-присяжных? Он еще сильнее замигал, машинально закурил сигарету и, часто затягиваясь, задымил, лежа на спине.
Что ему вообще нужно в этом городе на редкость тупых, нелюбопытных людей? Ведь этот народ вполне удовлетворен своим дремучим невежеством и прекрасно себя чувствует в гнилом болоте всевозможных предрассудков. Господь наделил этих людей равнодушным сердцем, что, впрочем, огромное благо на нашей планете. Он был на представлении комика Бальтазара Гирля, мрачного шута, который с меланхолической псевдологичностью упрямо копается в самых нелепых проблемах. Когда, к примеру, его спрашивают, почему у него очки без стекол, Гирль отвечает, что это все же лучше, чем ничего. Ему объясняют, что не оправа, а стекла улучшают зрение. "Зачем же тогда носят оправу?" - спрашивает он. "Чтобы держались стекла", - отвечают ему. "Ну вот, - удовлетворенно заключает он, - я и говорю, что это лучше, чем ничего". Он очень популярный комик, и его знают далеко за пределами Мюнхена. У него, Гейера, он вызывает омерзение. Но здесь все таковы, как этот человек в очках без стекол. Этих людей вполне устраивает пустая оправа правосудия, даже если она больно врезается в тело. Внутреннего смысла им не нужно. И ради таких вот людишек он изнуряет себя. Зачем? Стоит ли стараться очистить грязную машину юстиции, если сами потерпевшие прекрасно чувствуют себя в дерьме? Ему, Гейеру, свойственны неподвластная законам логики и разума фанатичная потребность в безупречности правосудия, стремление к абсолютной ясности. Хорошо понимая негодность всего аппарата, он хочет, чтобы этот аппарат, по крайней мере, действовал с математической точностью. Зачем? Все равно "спасибо" ему никто не скажет. Он напоминает хозяйку, которая из кожи вон лезет, стараясь прибрать дом, где жильцы чувствуют себя уютно лишь в душных, грязных комнатах. Он похож на свою экономку Агнессу. Этих людей вполне устраивает "национальная юстиция" их Кленка.
Вот он лежит на оттоманке, смертельно измученный, безмерно уставший от непрестанного нервного напряжения, от постоянной необходимости сдерживать себя. Разве не умнее было бы в полном уединении завершить работу над "Историей беззаконий в Баварии?" О книге "Право, политика, история" он даже и не мечтает.
Он лежит на спине, сигарета погасла. Глаза его закрыты, но он слишком устал, чтобы снять очки. Веки за толстыми стеклами покраснели, все в прожилках. Он тяжело дышит. Тонкая кожа лица, несмотря на красные пятна, кажется дряблой и, оттого что он плохо выбрит, топорщится редкой щетиной.
Так он лежит некоторое время, стараясь ни о чем не думать, но услужливая память подсовывает ему все новые и новые мысли и образы: стихи о справедливом судье из старинной индийской пьесы, умствования популярного комика, рассуждения Мартина Крюгера в одном из его эссе о взаимосвязи фламандской и испанской живописи, лица присяжных на процессе. И среди них лицо фон Дельмайера. Пустое, бледное, заостренное книзу лицо страхового агента фон Дельмайера, помимо воли, всплывает в памяти усталого человека, лежащего на оттоманке. Узкое, с мелкими острыми зубами лицо это напоминает крысиную морду. Да и тонкий, глупый смех присяжного заседателя фон Дельмайера имеет что-то общее с крысиным писком. Весь этот человек - прожорливая, отвратительная крыса. А за ним, из-за его плеча выглядывает еще более бледное лицо. Гейер тяжко вздыхает, и вздох его звучит как подавленный мучительный стон. Усилием воли он заставляет себя подняться. Нет, так не отдохнешь. Он потягивается, зевает, блуждающим взглядом окидывает неприбранный кабинет. Время совсем не позднее. Пожалуй, можно еще отшлифовать кое-какие места своей защитительной речи. Нет, хотя сейчас и рано, разумнее лечь спать, чтобы завтра быть свежим. Почти машинально он надевает наушники; ему хочется на сон грядущий послушать немного музыки. Внезапно лицо его напрягается, взгляд становится острым, злым, сосредоточенным. Он слышит густой, благодушный, насмешливый бас министра Кленка: "Человеку не дано достичь абсолюта. Изменить нормы, пронизав их насквозь национальным духом, помня, что они обретают плоть и кровь лишь в применении к живым людям, - вот наш идеал".
Адвокат и депутат ландтага Зигберт Гейер неторопливо снимает наушники, очень бережно кладет их на место. На лбу у него проступают пятна. Тыльной стороной руки он вытирает пот; теперь он уже не выглядит усталым. Извлекает из-под груды бумаг рукопись в синей папке, на обложке которой выведено: "История беззаконий". Эту рукопись он всюду таскает за собой: из конторы домой, из дому снова в контору. Он перелистывает страницы, сосредоточивается, что-то перечеркивает, пишет. В комнату осторожными, крадущимися шагами проскальзывает экономка Агнесса; хриплым, нервным голосом она ворчливо бубнит, что опять он не ужинал, а завтра у него тяжелый день, так никуда не годится, пусть он наконец поест. Он поднимет голову, невидящим взглядом смотрит куда-то мимо нее. Она начинает кричать. Он продолжает писать. В конце концов она удаляется. Проходит два часа. Он все еще сидит и пишет.
На другой день во время выступления в суде он держался превосходно. Его руки не дрожали, щеки не подергивались и не вспыхивали внезапным румянцем. Резкий голос звучал не очень приятно, но он владел собой и говорил не слишком быстро. Видел лица людей, следивших за движением его губ. Но чаще всего устремлял пронизывающий взгляд в напряженное лицо антиквара Лехнера, и по тому, как часто тот пользовался клетчатым носовым платком, определял, не сбился ли он с курса. Все стрелы его ораторского красноречия попадали в цель.
Правда, такой дока, как адвокат Лёвенмауль, заметил, что Гейер дважды отклонился в сторону. Первый раз он слишком долго распространялся о соблазнах современной эпохи, о распущенности нравов, о легкомысленной, опустошающей и в сущности бесстрастной погоне за наслаждениями. Он с трудом вернулся к основной теме речи, и совершенно зря, даже во вред подзащитному, отметил, что Мартин Крюгер тоже поддался жажде наслаждений, но что у него она во многом претворялась в любовь к искусству. Адвокат Лёвенмауль не заметил, что во время этой гневной филиппики Гейер, оторвав глаза от лица антиквара Лехнера, впился взглядом в бледное, прыщеватое лицо страхового агента фон Дельмайера, который, однако же, не отвел скучающего, насмешливого, нагло-вызывающего взгляда от быстро шевелившихся губ адвоката. Немного позже, как отметил про себя адвокат Лёвенмауль, его коллега вновь отклонился в сторону и увлекся анализом общих проблем, о которых он первоначально говорить явно не собирался; он принялся рассуждать, кстати весьма темпераментно, об этике правосудия, что, однако, было бы более уместно в парламенте, чем в суде перед присяжными заседателями. А случилось это в тот момент, когда в зале неожиданно появился министр юстиции.
Но оба раза доктор Гейер быстро овладел собой. Даже враждебно настроенные газеты вынуждены были признать, что речь в суде известного адвоката Гейера произвела на присутствующих сильное впечатление.
20
Несколько хулиганов и один джентльмен
На следующий день после вынесения Крюгеру обвинительного приговора Иоганна Крайн отправилась к доктору Гейеру. Она шла бульварами вдоль берега реки Изар. Платье фисташкового цвета, узкое и короткое по моде того времени, не закрывало ее сильных ног, слишком полных для вкусов тех лет. Времени у нее было достаточно, и она шла медленно, не торопясь. Под ногами в туфлях на низком каблуке похрустывал песок. Дул свежий ветерок, в ярком свете баварского солнца город был виден как на ладони, и Иоганна испытывала к нему сейчас чувство нежной привязанности. Она наслаждалась дорогой и не без удивления отметила, что гнев ее прошел. Статная, высокая, она шла по аллее, опушенной молодой зеленью, вдыхая аромат раннего лета. Внизу быстро и мощно несла свои воды река. Иоганна была спокойна, полна готовности продолжать борьбу.
На боковой дорожке показались четверо парней, громко болтавших о чем-то. На одном была спортивная куртка серо-зеленого цвета. Они оглядели Иоганну с ног до головы, один из них помахал тонкой тростью. Затем, весело насвистывая, обогнали ее, несколько раз оглянулись, громко, с преувеличенной веселостью засмеялись и шумно расселись на скамейке. У Иоганны мелькнула мысль, не повернуть ли ей назад и не перейти ли на другую дорожку. Но эти четверо не спускали с нее глаз и явно выжидали, что она предпримет. Не ускоряя шага, Иоганна прошла мимо них. "Конечно, это она!" - сказал тот, что был в куртке. Другой, с тростью, смерив ее взглядом, громко присвистнул. Едва она прошла, все четверо поднялись и последовали за ней. Навстречу ей шли двое маленьких детей, дальше никого на дорожке не было. Она шла все так же медленно, на ее высоком лбу обозначились три гневные морщинки. Еще минуты три хода, и эту дорожку пересечет другая, да и на этой должен же в конце концов кто-нибудь появиться. Четверо за ее спиной отпускают скабрезные замечания так громко, что она не может их не слышать. Они явно ждут какого-нибудь ответа с ее стороны, и тогда наверняка затеют скандал. Нет, она проявит выдержку и не будет им отвечать. Ведь как только на дорожке кто-нибудь появится, эти мерзавцы от нее отстанут. Вон там, впереди, уже мелькнула чья-то фигура, кажется, прилично одетый человек. Она смотрит прямо перед собой, на мост, узкой лентой протянувшийся над рекой, и на пелену тумана за мостом. Идущий навстречу человек быстро приближается. Четверо юнцов неотступно преследуют ее, чуть не наступая ей на пятки. Их грубые, циничные голоса звучат у нее в ушах, похоже, они выпили. Встречный, должно быть, заметив что-то неладное, ускоряет шаги.
- Барышня, вы что, с утра пораньше решили подыскать себе кавалера на ночь? А из нас никто не подойдет? Мы и четыре раза можем, и уж поверьте, не осрамимся. Ну хоть бы одним глазком на нас поглядели. Понятно, вам сначала нужно представить справку, что мы уже принесли ложную присягу.
Все это время она шла все так же спокойно и неторопливо. Но теперь, когда незнакомец уже близко, она ускоряет шаги и даже бежит ему навстречу так быстро, что развевается на ветру юбка. У худощавого незнакомца, одетого в хороший серый костюм, острые черты лица и светло-рыжие волосы.
- В чем дело? - спрашивает он скрипучим фальцетом. - Что вам угодно от этой дамы?
Полураскрыв от волнения рот, Иоганна Крайн стоит совсем рядом, протянув к нему руку, словно собираясь ухватиться за него, сейчас она уже скорее испугана, чем разгневана.
- Ну, на шлюху, которая вышла на промысел, смотреть пока еще можно, - поясняет один из парней. Сказано это было спокойно, почти добродушно и немного смахивало на отступление. Но незнакомец уже бросился на парня. Однако подставить парню подножку ему не удалось. Очевидно, господин обучался приемам джиу-джитсу, но недостаточно серьезно. Во всяком случае, он тут же очутился на земле, а четверо негодяев набросились на него и стали изо всех сил пинать ногами.
- Вы-то чего лезете? - кричат они.
- Верно, кот этой дамочки? - вопит один из них.
Позади них на дорожке показалась пожилая супружеская чета, и навстречу идут люди. Светловолосый господин молча и неподвижно лежит на земле. Иоганна Крайн отчаянно кричит, кричит в голос. Люди, идущие навстречу, ускоряют шаги, супружеская чета, видимо, боясь быть замешанной в драку, останавливается, затем поворачивает назад.
А те четверо смотрят на лежащего человека. Он по-прежнему недвижим, весь в грязи, изрядно помят, по руке и лицу текут струйки крови. Глаза его закрыты, но он дышит, хотя и очень слабо.
- Получил сполна, идиот, скотина, - не слишком уверенно говорит один из парней.
- Вам, барышня, вовсе незачем было так орать, - замечает тот, что в куртке. - Эти дамочки вечно орут, будто их режут!
- Никто вас не собирался трогать, - подает реплику третий.
Но четвертый, взмахнув тросточкой, весело и нагло бросает на прощание: "Уж не взыщите, барышня!" После чего все четверо отступают в полном порядке, однако весьма поспешно, в том самом направлении, куда удалилась супружеская чета, и как раз до того, как успевают подоспеть люди, идущие навстречу.
Иоганна Крайн опускается на колени рядом с лежащим, песок колет ей кожу. Подходят люди, вдруг собирается много народу: приятного вида рабочий, влюбленная парочка, должно быть, из мещан, девочка-подросток с портфелем, двое юношей, видимо, студенты, пожилая дама, опирающаяся на палку.
Светловолосый господин чуть приоткрывает один глаз.
- Они ушли? - негромко спрашивает он. Затем, с некоторым усилием выговаривая слова, своим высоким, скрипучим голосом добавляет: - Вы испачкаетесь.
- Вы в состоянии подняться? Не позвать ли врача? Скорую помощь? Полицейского? Что, собственно, произошло? - сыплются со всех сторон вопросы.
Незнакомец с оханьем и стоном, поддерживаемый со всех сторон, становится на ноги.
- Благодарю вас, но мне не требуется больше никакой помощи, - говорит он.
- Так отделать человека! - возмущается пожилая дама с палкой. - Такой прекрасный костюм!
- Вот если б достать щетку, - говорит светловолосый господин, тщетно пытаясь оттереть носовым платком кровь. Иоганна протягивает ему свой носовой платок. - Нет, дамские носовые платки для этого не годятся, - деловито замечает он. Он стоит, слегка пошатываясь, окруженный тесным кольцом зевак, его руки и лицо в крови, но, похоже, это его нисколько не смущает.
- Мне, право же, ничего не нужно, дамы и господа, - наконец говорит он, - там у моста всегда стоят такси. Тут всего пять минут ходьбы, и я вполне смогу добраться до них сам. Да и потом мне ничего, кроме воды и щетки, не нужно.