Справедливость, - говорил он, в то время как машина по диагонали пересекала плоскую равнину, направляясь к бледным расплывчатым горам вдали, - жажда справедливости во времена политических неурядиц - это своего рода эпидемия, которой следует остерегаться. Одного подстерегает грипп, другого - юстиция. В Баварии эта эпидемия особенно опасна. Мартин Крюгер предрасположен к болезни, именуемой жаждой справедливости, и ему следовало принять профилактические меры. Ему не повезло. Но для общества этот случай интереса не представляет, и трагедии здесь нет. Впрочем, все это он ей уже говорил. - И он стал объяснять различные тонкости управления машиной.
Ее удивляет, - сказала она немного позднее, так как была медлительна и часто отвечала лишь спустя какое-то время, - ее удивляет, что он еще не потерял желания встречаться с ней. Ведь ее мысли заняты почти исключительно судьбой Крюгера.
Жак Тюверлен искоса поглядел на нее. Она имеет на это полное право, невозмутимо заметил он, сосредоточенно и безупречно выполнив поворот. - Ведь это дело ее занимает. Единственным оправданием наших поступков является удовольствие, которое мы от них получаем. Стоит незаурядному человеку внести в какое-нибудь самое скучное дело элемент удовольствия, как оно сразу же становится интересным.
Его поросшие рыжеватым пушком, веснушчатые, мускулистые руки уверенно лежали на руле. Верхняя челюсть с крупными, здоровыми зубами, резко выдавалась вперед на странно голом лице, глубоко сидящие глаза над тонким носом окидывали все и всех быстрым взглядом, успевая следить за дорогой, местностью, встречными, за спутницей.
- Я люблю говорить обо всем с предельной откровенностью, - пояснил он своим высоким, скрипучим голосом. - Изыскивать хитроумные окольные пути - слишком долго и сложно, для нашего времени они не подходят, быстрее и удобнее - прямой путь. Итак, я вам сразу признаюсь, что однажды в своей жизни совершил большую глупость. Это случилось, когда я принял германское подданство. Сентиментальный жест из жалости к побежденной стране - глупость в квадрате! Впрочем, курс моих швейцарских марок и Лига Наций, повысившая доход с моей женевской гостиницы, позволяют мне, не отказываясь от жизненных благ, говорить то, что я думаю. Мои книги столь же высоко ценятся за границей, сколь мало - в самой Германии. Мне лично процесс творчества доставляет удовольствие. Я пишу медленно, с трудом, но читаю свои опусы с наслаждением и нахожу их превосходными. Прибавьте к этому, что я слыву богатым, и потому мне платят большие гонорары. По-моему, жизнь очень приятная штука. Я предлагаю вам, Иоганна Крайн, соглашение на деловой основе. Я, Жак Тюверлен, проявлю интерес к делу Крюгера, в которое вы вложили свое удовольствие, а вы заинтересуетесь тем, что доставляет удовольствие мне.
Они пообедали в деревенском кабачке. Им подали наваристый суп, большой кусок сочной телятины, приготовленной просто и бесхитростно, картофельный салат. Перед ними лежало озеро, широкое и светлое, горы позади него были окутаны туманом. Было безветренно, и старые каштаны в саду кабачка словно замерли. Иоганну удивило, с каким аппетитом ел Жак Тюверлен, худощавый на вид.
Потом они катались на лодке по озеру. Он греб не напрягаясь, вскоре вообще опустил весла, и лодка медленно покачивалась на волнах. Разомлев, они грелись на солнце. Тюверлен щурился и был похож на веселого, бесшабашного мальчишку.
- Вы считаете меня циником, потому что я обо всем говорю откровенно? - спросил он.
Иоганна рассказала ему о своем визите к доктору Гейеру. Жак Тюверлен находил, что мученики всегда немного смешны. Физическое насилие над доктором Гейером относится к издержкам его профессии. Мнение о том, будто мученики приносят пользу делу, в которое верят, - всего лишь модный предрассудок. Смерть человека ничего не говорит о его истинных достоинствах. Остров Святой Елены еще не делает человека Наполеоном. Неудачники обычно ссылаются на удары судьбы. Обагрить дело кровью, конечно, верное средство, но это должна быть кровь врага. Справедливость - лишь результат успеха. Победителей не судят.
Все это писатель Жак Тюверлен объяснял Иоганне Крайн, плывя по Аммерзее на старой, рассохшейся лодке. Иоганна слушала его, высоко подняв брови. Ее, истинную баварку, коробили его слова, ей был неприятен его бесцеремонный, деловой тон.
- Так вы согласны помочь мне в деле Крюгера? - спросила она, когда он умолк.
- Разумеется, - лениво ответил он, лежа на дне лодки и беззастенчиво оглядывая ее с ног до головы.
3
Посещение тюрьмы
Поездка в тюрьму Одельсберг, находившуюся в Нижней Баварии, была долгая и утомительная. Инженер Каспар Прекль вызвался отвезти Иоганну на автомашине, предоставленной ему правлением "Баварских автомобильных заводов". У этой машины был хороший мотор, но комфортабельной ее никак нельзя было назвать. Шел дождь и было прохладно. Плохо выбритый, мрачный и худой, в кожаной куртке и кожаной кепке, Каспар Прекль сидел в принужденной, некрасивой позе рядом с рослой, цветущей женщиной и весьма резко высказывал крайние взгляды. Иоганна не знала, как себя держать с ним. Его мысли отличались оригинальностью, остротой, фанатизмом, умом.
Молодой инженер, начисто лишенный светского лоска, создал себе теорию, согласно которой с людьми надо беседовать об их делах, а не о своих, и тем более не на общие темы. Ведь обычно люди хорошо разбираются в своих делах, а в чужих - ничего не смыслят, и уж тут от них вряд ли услышишь что-либо интересное и полезное. Поэтому с Иоганной Крайн он заговорил о женских делах - о браке, о женском труде, о моде. Он зло высмеивал брак, как нелепый капиталистический институт, издевался над представлением о том, будто человеком можно владеть. Заметил, что сейчас, после войны, смешно сохранять фикцию "культа дамы". Постепенно он разговорился, подобрел, стал живым и находчивым. Иоганна почувствовала, что лед взаимного отчуждения начал понемногу таять. Но тут Прекль затеял шумную ссору с возницей какой-то колымаги, который не расслышал его сигнала и вовремя не свернул с дороги, Прекль покраснел, стал кричать. Людей в повозке было больше, и настроены они были весьма воинственно: дело едва не кончилось дракой. Всю остальную дорогу Каспар Прекль был угрюм и молчалив.
Оформление пропусков длилось целую вечность.
- Вы родственница Крюгера?
- Нет.
Чиновник снова взглянул на фамилию в пропуске.
- Ах так…
Еще секунда, и Иоганна не выдержала бы и взорвалась. Затем им пришлось бесконечно долго стоять в мрачных коридорах и в холодной канцелярии под любопытными взглядами писарей и надзирателей. Сквозь зарешеченное окно был виден двор с шестью жалкими, замурованными деревьями. Наконец в зал свиданий первым вызвали Каспара Прекля.
Иоганна осталась ждать. Вернувшись, Прекль сказал, что не в силах больше оставаться здесь и подождет ее у главных ворот. Сейчас он казался Иоганне деятельным, оживленным, не таким мрачным, как обычно.
Увидев Крюгера, Иоганна испугалась. Она ожидала встретить человека опустившегося. Но ее испугало не то, что этот прежде крепкий, довольно полный человек стоял теперь перед ней изможденный, неряшливый и вялый, с поросшим густой щетиной серым лицом и угасшими глазами, а то, что он так мирно улыбался. Жалобы она бы перенесла, стерпела бы и слезы, но от этой спокойной улыбки на сером лице веяло чем-то замогильным. Безропотное приятие собственной погибели человеком, которого она знала таким жизнерадостным и темпераментным, привело ее в смятение, лишило дара речи.
Доктор Гейер рассказывал ей, что на второй день после перевода Крюгера в эту тюрьму он впал в буйство, что привело к сердечному приступу. Тюремный врач склонен был считать этот приступ симуляцией. Но так как за последнее время несколько случаев "симуляции", к удивлению врача, окончились смертью "симулянтов", Крюгера из предосторожности положили в лазарет. Доктор Гейер выяснил, что и после выздоровления Крюгера с ним обращались довольно осторожно. У него сложилось такое впечатление, объяснил адвокат Иоганне, что Крюгер так же ошеломлен своей участью, как зверь, попавший в неволю. Таким она и ожидала увидеть его. Но перед ней, отделенный решеткой, стоял совсем другой человек, посеревший, старый, опустившийся и совершенно чужой; он улыбался странной, умиротворенной улыбкой. И с этим человеком она путешествовала? Много раз! Спала с ним? Неужели это тот самый человек, который из озорства заставил бургомистра того провинциального городка произнести забавный тост? Тот самый, который в баре "Одеон" дал пощечину какому-то господину весьма импозантного вида только за то, что сальные замечания этого человека о писателе Ведекинде действовали ему на нервы?
Он очень рад ее приезду, сказал человек за решеткой. О своем теперешнем положении он старался не говорить. Нет, он не чувствует себя несчастным. Ему абсолютно все безразлично. По работе он не соскучился. Все написанное им прежде, по его мнению - сплошная ерунда. Есть лишь одно, о чем, возможно, стоило бы написать, он говорил об этом с Каспаром Преклем. Очень благородно, что Иоганна борется за его освобождение. Он уверен, что она и Гейер все сделают наилучшим образом. Он понимает, что со стороны его положение кажется хуже, чем здесь, в этих стенах. Его серое, худое лицо сейчас, когда он так спокойно ронял слова, казалось ей совсем не похожим на лицо человека, со страстью отстаивавшего прежде свои взгляды. Он говорил как-то вяло, миролюбиво, очень вежливо и туманно. У надзирателя не было ни малейшего повода вмешаться. Она даже обрадовалась, когда надзиратель объявил наконец, что время свидания истекло. Вялый, с землистым лицом человек протянул ей сквозь прутья решетки руку, несколько раз поклонился. Пораженная разительной переменой в нем, Иоганна только теперь заметила, что его еще и коротко остригли.
Почти бегом бросилась она по длинным коридорам к выходу, к главным воротам. Спокойствие Мартина было страшнее любого приступа бешенства. Она сбилась с дороги и вынуждена была вернуться назад. Через окно она снова увидела исхлестанный дождем двор с шестью жалкими, замурованными деревьями. Однажды сторож зоопарка объяснял ей, что звери не чувствуют неволи. Когда они, бегая взад-вперед по своей клетке, отмеряют десять тысяч раз подряд короткие шесть метров, они испытывают то же ощущение, как если б одолели расстояние в шестьдесят километров. Львица, родившая детеныша в неволе, весь день таскает его взад и вперед, очевидно, желая унести как можно дальше от логова, и тем самым спасти от прожорливого отца. Значит, для зверя важен путь, а не расстояние.
Вероятно, адвокат прав: Мартин Крюгер так же плохо представляет себе свое положение, как только что пойманный зверь.
Каспар Прекль все еще находился под впечатлением короткого разговора с другом. Его худое лицо с низко заросшим лбом выражало сильнейшее волнение. Он находил, что Мартин Крюгер в отличной форме.
- Он отыщет путь к истине, - убежденно сказал Прекль. - Вот увидите, он отыщет путь к истине.
Единственное, что продолжало занимать Мартина (об этом они с ним и говорили), это картина "Иосиф и его братья". Иоганна заметила, что для поисков исчезнувшей картины, наверно, следовало бы прибегнуть к помощи какого-нибудь сыскного бюро. Но выяснилось, что Крюгер категорически это запретил.
Иоганна никак не могла забыть о том, каким странным, деловым тоном говорил Мартин о ее хлопотах. "Она и адвокат Гейер все сделают наилучшим образом", - да, точно так он и сказал. Однако с Каспаром Преклем он беседовал об "Иосифе и его братьях".
На обратном пути она была куда менее разговорчива, чем ее спутник. А Каспар Прекль все пытался втолковать ей, что ему в книгах Мартина нравится и что нет. То, что Мартин назвал их "сплошной ерундой", конечно, преувеличение. Но совсем неплохо, что он теперь так считает. "Он отыщет путь к истине", - убежденно повторил Прекль, пристально глядя на Иоганну глубоко запавшими, горящими глазами.
Когда она, простившись с Преклем, поднималась к себе домой по лестнице, перед ее глазами все еще стояли три образа: миролюбивый, вялый, серолицый человек за решеткой, горящие, глубоко запавшие глаза молодого инженера, шесть жалких, замурованных деревьев на тюремном дворе.
4
Пятый евангелист
Барон Андреас фон Рейндль, генеральный директор "Баварских автомобильных заводов", взглянув на часы, увидел, что уже почти половина одиннадцатого. А он пометил в календаре, что ровно в половине одиннадцатого должен принять своих директоров Отто и Шрейнера. Сейчас на телефонном аппарате загорится сигнальная лампочка, и секретарь доложит об их приходе. Г-н фон Рейндль не испытывал ни малейшего желания проводить это совещание. Технологические топкости работы "Баварских автомобильных заводов" его не интересовали, и если он обсуждал их со своими подчиненными, то это была лишь простая формальность, скучная необходимость.
Он порылся в письмах и в вырезках из газет, которые уже лежали на его помпезном письменном столе. Окинул довольно безразличным взглядом карих глаз всю эту кипу бумаг. Наконец, извлек из пачки берлинский журнал в ядовито-зеленой обложке. Бледными, пухлыми пальцами перелистал его и остановился на статье "Пятый евангелист", жирно отчеркнутой карандашом. Он, видно, входит в моду у фельетонистов, пишущих на экономические темы. Общество явно проявляет интерес к его духовной жизни. По мере того как он неторопливо читал статью, его верхняя губа под иссиня-черными усами на одутловатом лице оттопыривалась все сильнее. В статье говорилось:
"Господин фон Рейндль, генеральный директор "Баварских автомобильных заводов" и "Дунайской пароходной компании", фактический владелец пивоваренного завода "Капуцинербрауэрей" и газеты "Генеральанцейгер", совладелец ряда других предприятий, безусловно занимающий ведущее положение среди баварских промышленников, несмотря на свою принадлежность к партии баварских автономистов, все же не соответствует обычному представлению о баварцах. Сейчас ему под пятьдесят, в молодости же он слыл тем, что в Мюнхене принято называть "фруктец" или же "блудный сын". Он много путешествовал, проявляя странные, необычные для мюнхенца пристрастия. Возвратившись в Баварию, господин фон Рейндль стал кумиром немногочисленных местных бонвиванов. Вероятно, именно с того времени и прилепилось к нему прозвище "Пятый евангелист". Это прозвище, несмотря на его туманный смысл, сохраняется за ним вот уже целых двадцать лет. Молодой человек необычайно красивой наружности, он со своими иссиня-черными волосами и пушистыми усами резко выделялся в среде мюнхенцев. Красоту он, вероятно, унаследовал от своей бабки, Марианны фон Плачотта, портрет которой король Людвиг Первый заказал для "галереи красавиц" в своей резиденции. В те времена фон Рейндль был предметом безграничного обожания всех без исключения мюнхенских дам, душою всех празднеств, начиная от великосветских балов и кончая пирушками простонародья в пивных погребках, и наряду с принцем Альфонсом - одним из самых популярных людей в городе. Однако, несмотря на изящество, светскость, успех у женщин, этот отпрыск богатой, старинной и аристократической семьи ни при дворе, ни в "Купеческом клубе", ни в обществе, ни в "Мужском клубе" никогда не пользовался особыми симпатиями".
Дойдя до этого пассажа, г-н фон Рейндль удивился - он прежде не замечал ничего такого, о чем писал берлинский журналист, и ни разу никто не говорил ему об этом. Но теперь, научившись с годами более трезво смотреть на прошлое, он нашел, что автор фельетона, пожалуй, прав, и улыбнулся не без некоторого удовлетворения.
"Характер и судьба Андреаса Рейндля, - читал он дальше, - резко изменились, когда после преждевременной кончины Рейндля-старшего в его руки перешло управление многочисленными предприятиями. С невероятной энергией он окунулся в деловую жизнь, не отказываясь, впрочем, и от личной, по-прежнему весьма бурной. Уволил ряд старых служащих, своевременно почувствовал неизбежность войны и вовремя перестроился. Вопреки всем мюнхенским традициям, установил выгодные связи с тяжелой промышленностью Запада".
Вспыхнул сигнал телефонного аппарата. Г-н фон Рейндль не обратил на него никакого внимания. Поднялся, и, тяжелый, массивный, заходил взад и вперед по комнате, не выпуская из бледных, пухлых рук журнала в ядовито-зеленой обложке.
"Этот глава баварских промышленников, - читал он дальше, - слабо разбираясь в технике, острым чутьем сумел уловить, откуда дует ветер. Он основал первое в Германии общество воздушных сообщений и немецкий автомобильный завод. Когда во время войны наиболее крупные промышленники делили между собой страну, "сферой влияния" г-на фон Рейндля была определена Юго-Восточная Германия. Но господам с Рейна и Рура не всегда удавалось удержать этого деятельного господина в пределах его "владений" и отстранить от других начинаний.
Фон Рейндль резко отличается от остальных крупных промышленников. Создается такое впечатление, будто он производит автомобили не для того, чтобы делать деньги, и еще меньше - для того, чтобы делать автомобили, а просто потому, что ему доставляет удовольствие самый процесс производства. В сущности, ему доставляет удовольствие производить в огромном количестве автомобили и пиво, вдохновлять националистические боевые союзы и бурлящую толпу, управлять судоходными линиями, газетами и гостиницами. Он оказывал большую поддержку искусству, исходя, впрочем, только из своих собственных пристрастий. Когда в недавнем прошлом парламент из тупого упрямства лишил дотации мюнхенскую картинную галерею, фон Рейндль выложил требуемую сумму из своего кармана. Он содействовал также покупке государством картины "Иосиф и его братья", вызвавшей столь шумные споры. Многие мюнхенцы видят в нем сумасброда. Дела, религия, любовные увлечения, произведения искусства в жизни Пятого евангелиста сплелись в один клубок. Для внимательного наблюдателя единственным бесспорным мотивом его действий, наряду с пресловутой смятенностью баварской души, были любопытство, жажда сильных ощущений, погоня за сенсацией".
Закончив чтение статьи, г-н фон Рейндль прошелся по просторному кабинету легкой походкой, сохранившейся еще с прежних лет, и как-то не вязавшейся с его отяжелевшей фигурой. Он взглянул на картину "Похищение Европы", приписываемую Джорджоне, и остался недоволен. Даже на знаменитый портрет своей матери работы Ленбаха он поглядел неприязненно. Вся комната внезапно показалась ему похожей больше на залу музея, чем на кабинет. Какая чушь! Он посмотрелся в узкое зеркало и нашел, что лицо его обрюзгло и что вообще у него нездоровый вид. Бросив на письменный стол ядовито-зеленый журнал, он произнес скорее со скукой, чем с раздражением: "Болван". Снова зажглась сигнальная лампочка телефонного аппарата. Он снял трубку. Секретарь спрашивал, может ли господин фон Рейндль принять директоров Отто и Шрейнера. "Нет", - властным и неожиданно тонким для такой массивной фигуры голосом ответил фон Рейндль и добавил, что просит зайти к нему инженера Каспара Прекля.
Оба директора будут, конечно, в обиде на него за то, что он отослал их и вызвал этого молодого бунтаря. Действительно, глупо, что он возится с этим парнем, когда его день забит делами до отказа. Прекль замучает его бесконечными техническими подробностями. Он наверняка припас что-нибудь новенькое насчет выпуска своего дешевого серийного автомобиля и тому подобной ерунды. Он, Рейндль, потратит впустую двадцать драгоценных минут. Было бы куда разумнее попытаться за это время вдолбить своим тупоголовым директорам наиболее важные положения.