Каспар Прекль явился. Небритый, в поношенной кожаной куртке, он неловко присел на краешек роскошного стула, довольно далеко от Рейндля. Сутулясь, недоверчиво глядел своими глубоко запавшими глазами на шефа. Вынул проект, чертежи. Стал увлеченно, на диалекте, объяснять суть своего плана. Увидев, что Рейндль плохо понимает его, потерял терпение, начал кричать. Все чаще вставлял в разговор грубое, резкое "понятно?".
Как всегда, когда ему приходилось иметь дело с Пятым евангелистом, он чувствовал себя неуютно. Он прекрасно знал, что Рейндля не интересуют технические проблемы автомобильного завода. Непонятно, почему он принял его, а не директоров. Вообще зачем, собственно, его, Прекля, держат на заводе? Для чего ему поручают разработку все новых проектов, позволяют производить дорогостоящие опыты, если их результаты потом все равно не применяются на практике? Вот он бьется над созданием серийного автомобиля, который действительно способен затмить американские машины. Ведь должен Рейндль понять, какие грандиозные возможности таит в себе этот проект.
А бледное лицо этого чертова капиталиста с густыми распушенными усами оставалось непроницаемым. Рейндль ни слова не понимал и ни слова не произносил. Но молодой инженер не хотел замечать, насколько безразличны были его объяснения этому тучному, холеному человеку. Призвав на помощь все свое красноречие, он изо всех сил старался втолковать шефу вещи, о которых тот ничего не желал знать.
Тем временем г-н фон Рейндль печальными карими глазами с любопытством рассматривал дыру на кожаной куртке Прекля, у правого плеча. Он хорошо помнил, что та же дыра точно на том же месте была у Прекля и полгода назад. Побриться этот тип также не счел нужным. Правда, в его манере оставлять волосы на лбу есть даже доля наивного кокетства. Странно, почему этот молодой человек нравится женщинам? Актриса Клере Хольц, женщина умная, с тонким вкусом, от него без ума. А уж она-то не могла не заметить, какой у него неряшливый вид. Она как-то даже подшутила над этим. От малого пахло, как от солдат на марше. Его колючий едкий юмор тоже должен был раздражать женщин. От него веяло духом революции. Очевидно, он покорял женщин своими вульгарными балладами. Когда он пел их своим резким голосом, женщины буквально таяли. Несколько его приятельниц рассказывали об этом Рейндлю с особенным, подозрительным блеском в глазах. Собственно, он не прочь как-нибудь пригласить Прекля, чтобы тот спел ему несколько своих баллад. Но ведь он ему наверняка грубо откажет, этот малый.
А Прекль все распространялся о серийном автомобиле - сплошная окрошка из сцеплений и выхлопных газов. Должно быть, все это хитро придумано, он, несомненно, толковый, знающий инженер, иначе остальные не ругали бы его так яростно. Хваткий малый, жох, голова. А головы - редкость в их родной Баварии. Да и в производстве им трудно найти применение. И все-таки он, Рейндль, коллекционирует головы, - Пятый евангелист может себе позволить подобную роскошь, иногда ему даже удавалось извлекать из голов прибыль.
Удивительно, что такой талантливый человек, как Прекль, не имеет ни малейшего понятия о нем и о его делах. Должно быть, этот малый вообразил, что он, Рейндль, действительно интересуется его серийным автомобилем, всякими там сцеплениями и выхлопными газами. Эти коммунисты с умным видом разглагольствуют об "империализме", о "международном единении капитала", а на практике такой вот тип настолько далек от жизни, что наивно верит, будто его, Рейндля, интересуют сцепления или там выхлопные газы. Стану ли я выпускать серийный автомобиль или нет, это зависит, милейший господин Прекль, не от ваших конструкций, а от французского синдиката черной металлургии. Сейчас, в период инфляции, рабочая сила в Германии дешева, куда дешевле, чем вам кажется, мой милый. Теперь - самое подходящее время для того, чтобы одолеть иностранных конкурентов. Но тут есть одна тонкость, господин инженер: выпуск ваших простых, дешевых машин может осложнить отношения с американской автомобильной промышленностью. Ну, а решусь ли я осложнять эти отношения, будет зависеть от того, договорятся ли рейнские и рурские промышленники с французами. А ты, любезнейший, досаждаешь мне своими хитроумными сцеплениями!
Каспар Прекль, подыскивая все новые, убедительные доводы в защиту своего проекта, вдруг задал себе вопрос - а чего ради он так старается что-то втолковать этой жирной свинье? Да и вообще - полный идиотизм, что он до сих пор остается в этой стране. Почему он не уезжает в Москву? Там ему наверняка легче будет пробить свой серийный автомобиль. Ведь именно там нужны толковые инженеры, нужны такие люди, как он, убежденные марксисты. С какой стати он пытается убедить этого борова, вместо того чтобы выложить ему все начистоту.
Плотоядные губы тучного человека, уныло и грузно сидевшего перед ним, мгновенно разомкнулись, едва он, Прекль, сделал небольшую паузу в своих объяснениях, и шеф произнес:
- Послушайте, дорогой Прекль, вы мне как-то рассказывали о своем друге Крюгере. Видели вы его с тех пор?
Каспар Прекль знает, что г-н фон Рейндль вовсе не ради него говорит на верхнебаварском диалекте, но сегодня, как и прежде, его больше поражает не сам вопрос, а именно этот диалект. Он смотрит на массивного человека, с мечтательным выражением на лице сидящего перед ним. Затем вспоминает, что Иоганна Крайн на днях снова говорила ему, что, по ее сведениям, есть пять человек, каждый из которых при желании мог бы вызволить Мартина Крюгера из тюрьмы: архиепископ Мюнхена, министр юстиции Кленк, глава крестьянской партии и закулисный правитель Баварии старик Бихлер, кронпринц Максимилиан и барон Рейндль. Он, Прекль, однажды уже просил Рейндля вступиться за Крюгера, но безуспешно. Ему совершенно непонятно, для чего Рейндль вдруг задал этот вопрос. На всякий случай он отвечает грубым контрвопросом:
- Не понимаю, какое это имеет отношение к моему серийному автомобилю?
Рейндль теперь и сам удивляется, зачем он задал Преклю этот вопрос. Ведь его совершенно не волнует дело Крюгера. Разве не Крюгер съязвил как-то насчет "трехгрошового Медичи"? Он не собирается, конечно, мстить Крюгеру за эту остроту, но с какой стати именно ему, "трехгрошовому Медичи", вытаскивать этого человека из тюрьмы?
Но так всегда бывает, когда он встречается с Преклем, - каждый раз его снова подмывает затронуть в разговоре с этим молодым человеком какую-нибудь щекотливую тему.
- Дорогой Прекль, - после небольшой паузы примирительно говорит он тонким властным голосом, - я мало что смыслю в технике, но верю вам на слово, что ваши проекты хороши. Однако поймите - решение вопроса о том, есть ли смысл расширять сейчас производство, зависит не только от качества ваших проектов. Что же до вашего друга, доктора Крюгера, - продолжает он с непроницаемым видом, - то, насколько я помню, вы однажды уже говорили со мной о нем. В то время я не мог сказать вам ничего определенного. К сожалению, мне как раз пришлось тогда уехать в Москву. Кстати, с вашими товарищами при всем желании невозможно вести дела, мой милый. Чересчур утомительное занятие. Слишком много в них доктринерства и поистине мужицкой хитрости. В этом они несколько похожи на наших с вами земляков, дорогой Прекль.
Каспар Прекль глубоко запавшими, пронизывающими глазами посмотрел в мечтательные глаза шефа. Он вдруг обнаружил, что у Рейндля зловещий лоб, и решил не просить его вступиться за Мартина Крюгера - все равно пользы от этого не будет. Он молчал. Внезапно Рейндль высоким голосом очень вежливо произнес:
- Послушайте, дорогой Прекль, не дадите ли вы мне прочесть одну или две ваших баллады?
- Откуда вы о них знаете? - покраснев, мрачно спросил Прекль.
Выяснилось, что господин фон Рейндль слышал об этих балладах от актрисы Клере Хольц. Прекль, ничего не ответив, хотел было снова перевести разговор на технические темы, однако г-н фон Рейндль неожиданно повелительным тоном объявил, что у него больше нет времени. Даже для баллад господина Прекля, добавил он более мягко. Каспар Прекль подумал, что в данном случае шеф, должно быть, сказал правду.
Он попрощался отрывисто, грубо. Он немного злился на себя: ему следовало воспользоваться благодушным настроением Рейндля и, по совету своей подруги Анни, выжать из него что-либо реальное, ну хотя бы прибавку к жалованью. Но еще больше Каспара злил сам Рейндль, его самодовольная, невозмутимая наглость и чванство. И все-таки он не мог не признать, что при всей манерности Рейндля за печальной маской толстяка кроется довольно любопытный человек. Да и баварский говор шефа настраивал Прекля в его пользу. Покидая обставленный с раздражающей помпезностью кабинет, Прекль признался себе, что в случае переворота он не без некоторого сожаления велел бы пустить Пятого евангелиста в расход.
5
Fundamentum regnorum
Доктор Кленк и доктор Флаухер вместе возвращались с торжественного открытия авиационной выставки. Флаухер спросил коллегу по кабинету министров, есть ли у него сведения о поведении Крюгера в тюрьме. Да, он, Кленк, имел такие сведения. Заключенный Крюгер строптив, заключенный Крюгер ведет себя вызывающе.
- Похоже на него! - буркнул Флаухер. Ничего другого он от этого чужака и не ждал. Но в чем именно выражается это вызывающее поведение?
- Господин Крюгер улыбается, - пояснил Кленк.
На лице Флаухера отразилось изумление.
- Да, мне сообщают, что Крюгер вызывающе улыбается, - продолжал Кленк. - Его неоднократно предостерегали, но так ничего и не добились. Им не терпится его наказать.
- Похоже на него, - повторил министр просвещения и вероисповеданий Флаухер, оттягивая пальцем крахмальный воротничок.
- Лично я, - сказал Кленк, - не слишком доверяю проницательности тюремной администрации. Не думаю, чтобы инкриминируемая ему улыбка была умышленно провокационной.
- Она безусловно провокационна! - горячо настаивал Флаухер.
- Такое объяснение было бы чересчур упрощенным, - сказал Кленк, глядя на Флаухера. - Я распорядился не подвергать пока Крюгера наказанию за его вызывающую улыбку.
- И вы заражены гнусными бациллами гуманности! - сокрушенно воскликнул Флаухер, неодобрительно покосившись на долговязого, костлявого собеседника.
- Надо полагать, мы его когда-нибудь даже помилуем, - сказал Кленк, насмешливо прищурившись и с довольным видом поглядывая на шипящего от злости Флаухера. - Когда-нибудь, - успокоил он коллегу, увидев, что тот готов взорваться, - Не сегодня и не завтра. В конце концов, вы от него избавились, а мы ведь вовсе не мстительны.
С этими словами он высадил у здания министерства просвещения и вероисповеданий Флаухера, оставив коллегу в самом скверном расположении духа.
В приемной Кленка ожидал доктор Гейер. Адвокат при ходьбе опирался на палку. Он отрастил себе рыжеватые бачки. На бледном лице резко выдавался узкий с горбинкой нос.
"Разыгрывает из себя великомученика", - подумал Кленк.
Он охотно задирал ненавистного адвоката. Обычно Гейер являлся к нему три-четыре раза в год по делам, по которым Кленк других бы не принял. Собственно, их беседы ни к каким практическим результатам не приводили, тем не менее оба с нетерпением ждали очередной встречи.
На этот раз Гейер пришел по делу заключенного Трибшенера. Механик, специалист по точным приборам, Хуго Трибшенер в молодости, испытывая нужду, покусился на чужую собственность и двадцатилетним юнцом был приговорен к двум годам тюрьмы. Отбыв срок, он упорным трудом выбился в люди. Во всей округе не было часовых дел мастера искуснее, чем Хуго. Вскоре он поселился в небольшом северогерманском городке, где стал владельцем четырех часовых мастерских. В другом городке он открыл часовой магазин для своего отца, кормил мать, помогал всей семье. Но тут началась война, и часовых дел мастер Трибшенер, как и все лица, имевшие судимость, был взят под полицейский надзор, что означало постоянные явки к полицейскому комиссару, царившую вокруг него атмосферу подозрительности, полицию, с которой он сталкивался буквально на каждом шагу.
В начале войны среди населения господствовали самые пуританские настроения. Люди обрадовались возможности унизить человека, столь быстро добившегося благосостояния. Положение изгоя, торговый бойкот. Разорение. Дойдя до последней степени обнищания, вынужденный по приказанию органов надзора кочевать с места на место, он как-то купил у одного знакомого, с которым его свела судьба в приемной полицейского комиссара, краденые серебряные ложки. Его поймали с поличным, вновь предали суду. Случилось это в маленьком прусском городке. Закон давал судьям право покарать рецидивиста Хуго Трибшенера лишением свободы от трех месяцев до десяти лет. К несчастью для Хуго, среди потерпевших оказались и лица судейского звания, представшие на процессе в качестве свидетелей перед своими коллегами, которым надлежало вынести приговор. К тому же гуманность в период войны была не в моде. Суд счел нужным приговорить обвиняемого к десяти годам тюрьмы.
В военное время заключенным приходилось совсем не сладко. Даже те, кто находился на воле, получали урезанный продовольственный паек, что уж тут говорить о заключенных! Впрочем, сокращение пайка коснулось и охраны. Трибшенер был человек ловкий, и ему удалось совершить побег. Но в Гамбурге полиция напала на его след и после долгой погони по крышам сумела его схватить. Беглец, сорвавшись с крыши, был с переломом костей доставлен в портовый госпиталь; снова бежал и снова был пойман. Газеты на все лады расписывали "фантастические приключения короля грабежей и побегов". Разгневанные члены гамбургского суда к десяти прусским добавили от себя еще восемь гамбургских лет тюремного заключения.
Десятого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года революция распахивает двери его тюрьмы. Трибшенер добывает необходимые ему часовые инструменты и пытается бежать через закрытую границу в Голландию. Но тщетно. Его преследуют по всей Германии. Доведенный нуждой до крайности, он в эпоху всеобщей разрухи и хаоса, когда сотни тысяч других безнаказанно делали то же самое, купил краденое добро. Задержанный на баварско-чешской границе, этот "король грабежей и побегов" теперь уже от баварских властей получает сравнительно легкое наказание - еще четыре года тюрьмы.
Приговоренный в общей сложности к двадцати двум годам заключения, после бесчисленных переводов из одной тюрьмы в другую, проведя больше года в кандалах, часовой мастер Трибшенер попал, наконец, в вестфальский город Мюнстер. На этот раз ему повезло. Начальнику местной тюрьмы понравился спокойный и услужливый заключенный. Он позволил Трибшенеру заниматься любимой работой. И тут проявились необыкновенные способности арестанта Трибшенера. Он сумел починить часы, исправить которые не брался ни один мастер в стране. Вскоре его камера превратилась в самую популярную часовую мастерскую на сотни километров вокруг. Начальник тюрьмы не мог нахвалиться своим заключенным, немного спустя он разрешил ему без конвоя отправляться в город, чтобы закупать необходимый материал и выполнять всевозможные работы. Заключенный Трибшенер свободно разгуливал по городу и, преисполненный благодарности к начальнику тюрьмы, даже не пытался воспользоваться многочисленными возможностями для побега. Он подбирал необходимый материал, выполнял тончайшую шлифовальную работу, пригонял колесики, сгибал пружинки. Часы на башне мюнстерского кафедрального собора были разбиты анабаптистами, и вот уже четыре столетия, как их стрелки неподвижно застыли. Заключенный Трибшенер, на радость горожанам и на удивление специалистам, снова пустил их в ход.
История с часами Мюнстерского кафедрального собора наделала много шума и даже попала в печать. Пресса раструбила об этом на всю Германию и занялась расследованием дела часового мастера Трибшенера; она проливала слезы по поводу его злосчастной судьбы, превозносила его искусство, требовала помиловать беднягу. Пруссия объявила, что дарует заключенному свободу, Гамбург - тоже.
Однако предшественник Кленка не снял с человека, помилованного Пруссией и Гамбургом, баварского наказания, пожелав продемонстрировать этим силу баварского правосудия. В итоге помилование для часовых дел мастера обернулось переводом из довольно сносной тюрьмы в Мюнстере в куда менее приятную баварскую исправительную тюрьму. Теперь Гейер в качестве баварского защитника Трибшенера явился к министру Кленку, чтобы сообщить тому единодушное мнение всей Германии, сколь достоин помилования его подзащитный, и просить Кленка отменить решение своего предшественника.
Кленк принял Гейера весьма любезно, заботливо предложил ему самое удобное кресло, стал подробно расспрашивать о здоровье, спросил, не поступает ли тот неблагоразумно, столь быстро вновь принявшись за адвокатские дела.
Доктор Гейер, еще больше побледнев от едва сдерживаемой ярости, ответил, что чрезмерная радость некоторых лиц отнюдь несоразмерна той пустяковой неприятности, которая с ним приключилась. В ответ Кленк своим мощным басом пророкотал, что - да, позлорадствовать всегда приятно, и спросил, можно ли ему позавтракать в присутствии господина депутата. После чего велел дежурившему в приемной служителю принести ливерные сосиски и его любимое шерри-бренди, Гейер довольно неучтиво отказался принять участие в трапезе.
Что же до дела часового мастера Трибшенера, то для начала министр юстиции высказал несколько общих замечаний, не преминув поиронизировать над теориями адвоката Гейера. Лично он, сказал Кленк, испытывает сожаление, когда приятного самого по себе человека из политико-юридических соображений держат в заключении. Впрочем, приговор баварского суда сравнительно мягок. Да и кто может поручиться, что свобода пойдет Трибшенеру на пользу. А общие рассуждения, вроде приведенных Гейером доводов прессы, будто налицо тот случай, когда необходимо помиловать заключенного, на него, Кленка, не произвели особого впечатления. Он распорядился, чтобы с Трибшенером обращались как можно лучше. Лично ему, как он уже сказал, этот человек даже симпатичен, он намерен дать ему кое-какую работу. С часами на Мюнстерском кафедральном соборе Трибшенер справился превосходно. Но и в одном из некогда вольных городов баварской Франконии есть башенные часы, бездействующие еще со времен Тридцатилетней войны. У него, Кленка, есть снимок с этих часов. Не желает ли доктор Гейер взглянуть на снимок? Вот Трибшенер и сможет поколдовать над ними.