Гейер слушал молча, его душила ярость. Он побывал у заключенного Трибшенера. Это был спокойный, худощавый человек с густыми волосами, такими светлыми, что трудно было понять, белокурые они или седые. "Верно, все-таки седые", - подумал сейчас Гейер. Он хорошо разбирался в том, что такое справедливость и человечность, но плохо разбирался в отдельных людях. Не исключено, что Кленк прав, и сознание этого вызывало у Гейера чувство бессильной ярости. Он ничего не ответил на любезные и одновременно покровительственные слова Кленка и разом отмел их, невежливо пожав плечами.
Кленк и бровью не повел, продолжал спокойно сидеть, терпеливо ожидая, нет ли у Гейера к нему других дел. И адвокат Гейер, крепко сжимая тонкими пальцами палку, чтобы как-то унять дрожь в руках, не очень уверенным голосом неожиданно спросил, имеет ли какие-либо шансы на успех прошение о помиловании доктора Крюгера, если таковое будет подано. Кленк, помолчав, вежливо ответил, что он уже и сам об этом подумывал, но оппозиционная пресса чрезвычайно затруднила ему, Кленку, возможность вмешаться в это дело, ибо теперь оно столь раздуто, что без санкции всего кабинета министров он, Кленк, не рискует что-либо предпринимать. Костлявый, гигантского роста человек с хитро улыбающимися карими глазами на удлиненном, обветренном лице с благодушной издевкой глядел на тщедушного изможденного адвоката, у которого от еле сдерживаемого гнева на щеках выступили красные пятна.
Служитель подал аппетитные ливерные сосиски и бутылку шерри. Министр юстиции сказал, что ему как должностному лицу нечего больше сообщить господину депутату, но он не прочь дружески побеседовать с ним. С позволения доктора Гейера, он переоденется. В этой черной хламиде он чувствует себя неуютно. И, сняв сюртук, надел свою любимую грубошерстную куртку. Затем, вновь предложив адвокату отведать сосисок, налил себе стакан ароматного, золотистого вина, неторопливо набил трубку. Так вот, он читал превосходную статью доктора Гейера в "Монатсхефте". В подобного рода абстрактных рассуждениях и теоретизировании мало проку. Тем не менее на охоте, сидя в засаде, или по утрам, принимая ванну, да и во время длительных поездок на автомобиле он иногда ради спортивного интереса пытается глубже осмыслить вопросы, которые интуитивно уже решил так, как подсказывала ему совесть. Он высасывал мякоть из кожуры сосисок, вытирал жирные губы, маленькими глотками с наслаждением попивал вино. Если говорить начистоту, то у него создается впечатление, что некоторыми своими едкими формулировками общего характера доктор Гейер метит в него, Кленка. Но он зря старается. Его, Кленка, это мало трогает. Надо признать, что в его положении, да еще живя в этой особой части планеты, совсем непросто принять единственно верное решение: Бавария или всегерманский союз, государство или право, гарантия безопасности или справедливость. Можно даже сказать: сколько слов - столько проблем. Но для того, чтобы разобраться в этих проблемах, ему нет даже нужды искать опоры в католической философии права, которая в наш век политики насилия одна имеет смелость не всегда подчиняться жестокой логике фактов.
Доктор Гейер разволновался, шумно дышал, был не в силах усидеть на стуле. Он встал и, опираясь на палку, заковылял по комнате, пока наконец даже не прислонился, а буквально приклеился к стене в какой-то неестественной позе. Министр Кленк, не переставая есть и пить, продолжал небрежно и невозмутимо излагать свои воззрения. Он, Кленк, с уверенностью естествоиспытателя может сказать: то, что он делает, полезно для его Баварии. Это нужно и полезно стране так же, как ей нужны и полезны ее леса и горы, ее люди и электростанции, ее кожаные штаны и картинные галереи, ее карнавалы и ее пиво. Это истинно баварское, достойное ее правосудие. Между правом и этикой, утверждал известный северогерманский философ по имени Иммануил Кант, нет ни малейшей связи. А вот он, Отто Кленк из Мюнхена, убежден, что право и почва, право и климат, право и народ составляют двуединое и нераздельное целое. Не исключено, - он говорит это конфиденциально, как частное лицо, а не как государственный чиновник, - что доктор Крюгер и не давал ложной клятвы. Вообще сам он по многим причинам считает защиту истинности присяги сомнительным занятием и вполне сочувствует доктору Крюгеру. С точки зрения строгого правопорядка, вероятно, было бы правильнее, если б он, Кленк, самолично пришел к обвиняемому и сказал: "Ты, Мартин Крюгер, вреден для страны Баварии, и, к сожалению, я должен тебя расстрелять". При нынешних обстоятельствах он, Кленк, твердо убежден, что его баварское правосудие - лучшее из всех мыслимых в этой стране. Он берет на себя полную ответственность. Правосудие - основа государства. Но как раз поэтому правосудие каждого отдельного государства должно быть из того же самого материала, что и оно само. Он, Кленк, с чистой совестью и абсолютной убежденностью представляет юстицию своей страны. И в то время, как доктор Гейер еще сильнее подался назад, чуть не вдавившись в стену, министр закончил свою тираду словами: господин депутат может не волноваться. Он, Кленк, спит спокойно, хотя доктор Крюгер и часовых дел мастер Трибшенер томятся за тюремными стенами.
Он так и сказал "томятся", он высасывал губами мякоть сосисок, сидя верхом на стуле, в своей грубошерстной куртке, и его веселые карие глаза благосклонно и простодушно смотрели на толстые стекла очков, из-за которых за каждым его движением следили голубые, проницательные глаза адвоката. И чем больше адвокат Гейер вслушивался в бездушные фразы, которые выплевывал энергично жующий рот высшего судебного чиновника этой страны, тем сильнее его охватывало чувство отвращения, стыда и омерзения, отчего рвущиеся наружу слова застревали в горле. Он заметил, что еще недостаточно окреп для философских споров, поблагодарил господина министра юстиции за разъяснения и удалился, тяжело опираясь на палку. Кленк, больше не улыбаясь, отодвинул в сторону тарелку с недоеденными сосисками и углубился в бумаги.
6
Необходимы законные основания
Некто Георг Дурнбахер попросил Иоганну Крайн сделать графологический анализ одного почерка. На Иоганну этот человек произвел неприятное впечатление. Она отказалась, сославшись на то, что завалена работой. Однако господин Дурнбахер настаивал. В конце концов Иоганна дала свое заключение. Она довольно осторожно перечислила все отрицательные свойства, обнаруженные ею при анализе почерка, и охарактеризовала человека, чей почерк исследовала, как субъекта, наделенного болезненным воображением, склонного обманывать не только самого себя, но и других.
Впоследствии выяснилось, что Иоганна анализировала почерк государственного советника Тухера. Рьяный сторонник старого режима и уже потому враг Иоганны Крайн и Мартина Крюгера, он, собственно, и не стремился получить результаты исследования своего почерка, а лишь преследовал цель проверить компетентность Иоганны. И поскольку графологический анализ в завуалированной форме аттестовал безупречного государственного чиновника как афериста, это само по себе вполне убедительно доказывало, что так называемое графологическое искусство Иоганны - просто надувательство. Государственный советник обвинил лжеграфолога Иоганну Крайн в шарлатанстве. Немецким законодательством такое правонарушение не предусматривалось. Тем не менее баварская полиция оставила за собой право наказывать в уголовном порядке за подобные действия. Против Иоганны Крайн было возбуждено судебное дело по обвинению в шарлатанстве, и ей на неопределенный срок было запрещено заниматься графологией.
Доктор Гейер, когда Иоганна заговорила с ним об этом, особого интереса к ее рассказу не проявил. Он выглядел очень усталым и, отвечая, снял очки, прищурился и даже прикрыл глаза. Это дело, объяснил он, как и все, что касается ее и Мартина Крюгера, давно уже из сферы юридической перешло в сферу политическую. А так как ни он, ни она не пользуются достаточным влиянием, остаются только те светские связи, о которых он, Гейер, уже упоминал. Впрочем, он не думает, что ее действительно собираются преследовать в судебном порядке. Скорее всего это лишь предостережение. Власти хотят показать, что против нее есть оружие на тот случай, если она вздумает поднять шум. Но если она все-таки решится протестовать, то вместо безобидного дела о шарлатанстве против нее могут выдвинуть обвинение в лжесвидетельстве. Там, где правосудие вершит доктор Кленк, этот бессовестный властолюбец (тонкокожее лицо Гейера исказилось болезненной гримасой), возможно любое беззаконие.
- Значит, остаются лишь светские связи, - задумчиво подвела итог Иоганна.
Она давно выучила наизусть список из пяти имен, которые продиктовал ей Гейер тогда, во время своей болезни. Однако эти пятеро - их лица она видела лишь в газетах, - и сами, и круг их друзей были для нее недоступны. Она не знала, с какой стороны взяться за это дело. В памяти снова и снова всплывало лишь пухлое лицо присяжного заседателя Гесрейтера.
Доктор Гейер молчал. Он опять, но теперь скорее с досадой, отметил про себя сходство этой рослой девушки с той, умершей.
Да, - произнес он наконец, - светские связи. Совет весьма неопределенный, но другого, увы, он дать не может.
Иоганна злилась на доктора Гейера. Ей сказали, что для ее дела лучшего адвоката не найти. Но сейчас он казался ей человеком вялым, нерешительным. Она поднялась. Крепкая, плотная, она стояла перед Гейером и, глядя в его подергивавшееся от нервного тика лицо, рассказывала о бесконечных придирках властей. Посылки Крюгеру возвращаются назад либо попадают к нему, когда продукты уже успевают испортиться. Разрешение увидеться с ним было получено лишь с огромным трудом. Всякий раз ее спрашивают, на каком основании она хлопочет за Мартина.
- Действительно, на каком основании? - с мрачной усмешкой спросил Гейер. - Быть может, из человеколюбия? Или во имя вашей дружбы с Крюгером? Подобные причины для баварских властей недостаточны. Чтобы связь между мужчиной и женщиной была признана властями, ее требуется узаконить в бюро записи актов гражданского состояния.
Иоганна закусила верхнюю губу. Тонкая ирония Гейера раздражала ее. Манера держать себя, светло-рыжие бачки - все раздражало ее в этом человеке.
- Я выйду за него замуж, - сказала она.
Помолчав, Гейер заметил, что тут ее ждут определенные трудности. Однако, какие именно формальности требуется выполнить и в чем ей могут помешать, он точно не знает. Иоганна попросила его как можно скорее и энергичнее предпринять все необходимые шаги.
Оставшись один, доктор Гейер устало откинулся на спинку кресла, смежив покрасневшие веки. Крепкие желтые зубы еще резче обнажились в неприятной усмешке. Казалось бы, подозрения насчет Эриха не подтвердились, и с этой историей покончено раз и навсегда. А на самом деле ничего не кончено, и, верно, было бы лучше, если б он рассказал следователю о том, как перед ним за миг до удара, свалившего его на землю, мелькнуло фатально знакомое лицо.
За последнее время доктор Гейер сильно изменился, уже не так старался совладать со своими нервами, утратил прежнюю уверенность в делах. Давал волю едкому, полному сарказма красноречию. В разговорах его звучали мрачные, тревожные нотки, он не в состоянии был унять дрожь в руках, веки его нервно подергивались. Заботы о еде, квартире, одежде и даже о денежных делах он все больше перекладывал на плечи экономки Агнессы. Порой на него наваливалась страшная усталость, - и тогда он сидел с потухшим взором, бессильно свесив руки. Впрочем, такие приступы слабости, как правило, быстро проходили. Он все чаще подумывал, не отказаться ли ему совсем от адвокатской практики и даже от парламентской деятельности, ограничившись только литературной работой.
Уж не нападение ли так изменило его? Нет, он всегда знал, что его деятельность сопряжена с опасностью, и был готов к худшему. Должно быть, суть происшедшей с ним перемены лежала глубже. Это было нечто совсем иное - внезапное озарение, нечаянный взгляд.
Взгляд на мощный, жующий рот доктора Кленка, взгляд в его простодушные глаза, взгляд в самое нутро неприкрытого насилия, - вот что потрясло доктора Гейера. После той беседы с Кленком он надолго ушел в себя, его прежде проницательный взор потускнел, утратил живость. Он анализировал свои действия, подводил итоги и убеждался, что строил расчеты на песке. Собственно, он давно знал о положении дел в области правосудия, не раз произносил об этом речи, высказывал умные, тонкие мысли. Но своими глазами увидел произвол впервые лишь сейчас. Отныне он понял - ему нет дела до Мартина Крюгера, его не волнует судьба часовщика Трибшенера. Все триста случаев, приведенные в его книге "История беззаконий в Баварии", будь они даже проанализированы вдвое тщательнее и понятнее для последних болванов, не имели решительно никакого значения. Такими примитивными средствами невозможно одолеть "исконно-народную и национальную" юстицию Кленка.
Он, Зигберт Гейер, обязан бороться тем же грозным оружием, что и Кленк. Его больше не должна интересовать судьба отдельного человека. Стремление помочь отдельному человеку, жертве насилия - просто сентиментальность. Он направит свой удар против самого беззакония.
В глубине души он знал: уедет ли он во имя своих идей в Берлин или даже в Москву, - символом насилия и произвола для него навсегда останется облик одного-единственного человека: маленькие, самодовольные глаза на обветренном, кирпично-красном лице, крупный, энергично жующий рот и грубошерстная куртка.
Гейер поник в своем неуютном кресле, но затем неимоверным усилием воли взял себя в руки, кряхтя, достал объемистую папку с бумагами: "История беззаконий в Баварии с момента заключения перемирия 1918 года до наших дней. Случай номер 237".
7
Господин Гесрейтер ужинает в Мюнхене
Иоганна Крайн стояла на трамвайной остановке и ждала один из тех голубых, крытых лаком вагонов, который отвезет ее в Швабинг к г-ну Гесрейтеру. Вечер был пасмурный и прохладный. В одной из зеркальных витрин в свете дуговых фонарей отразилось ее лицо, наперекор моде ненакрашенное и лишь слегка напудренное.
Кто-то прошел мимо, вежливо и равнодушно поклонившись ей. Иоганна никак не могла вспомнить имя этого человека. Такие лица были в те времена у многих представителей правящего класса - умные, немного скучающие, пытливые глаза под широким лбом. Лицо человека, знающего, сколь преходящи и условны все суждения этой эпохи. Люди с такими лицами, признавая, что Мартин Крюгер - жертва возмутительной истории и достоин всяческого сочувствия, тем не менее не проявляли ни сочувствия, ни гнева, ибо такие случаи, увы, встречались на каждом шагу. Иоганна знала их образ мыслей, знала людей и жизнь, но постичь этого не могла. Потому что сама она, какими бы привычными ни становились несчастья, которые несла людям целиком подчиненная политическим целям юстиция тех лет, так и не очерствела душой. Она беспрерывно возмущалась, каждый раз снова бросалась в схватку.
Подошел ее трамвай. Она устроилась в углу, машинально протянула кондуктору билет и вновь попыталась разобраться в создавшемся положении. Хотя Гесрейтер и не входил в число тех пяти "всемогущих", которые в состоянии были вызволить Мартина Крюгера из тюрьмы, он мог оказаться очень полезным. Разве когда она, теряя мужество, перебирала в уме своих бесчисленных знакомых, перед ее глазами не вставало неизменно лицо Гесрейтера? То самое лицо, которое она впервые увидела в огромном, битком набитом людьми зале суда. Озадаченное и от этого даже немного глупое лицо. Но затем приоткрылся маленький чувственный рот, он-то и защитил ее от гнусного вопроса прокурора.
Нет, она правильно сделала, позвонив ему и без колебаний приняв его несмелое приглашение поужинать с ним. Сидя в углу трамвайного вагона, она испытывала сейчас смутное беспокойство. Ужин с этим чудаковатым г-ном Гесрейтером был для нее своего рода дебютом, преодолением некоего рубежа. До сих пор, встречаясь с людьми, она беседовала с ними о делах, о работе или просто болтала о всякой всячине. Теперь она внезапно столкнулась с необходимостью просить что-то у совершенно чужого ей человека, просто так, за красивые глаза. Ей, рано привыкшей к самостоятельности, было неприятно сознавать, что она не в состоянии сама справиться с чем-то. А завязывать светские связи - занятие не из приятных. Да и вообще, как их завязывают? И можно ли принимать услугу, не давая ничего взамен? Она отправлялась на поиски светских знакомств, как другие отправляются в неведомую страну на поиски приключений.
Мартин Крюгер иногда говорил, что ей недостает хорошего воспитания. Пожалуй, так оно и есть. Ей вспомнился безалаберный образ жизни в доме отца, где она провела свою юность. Ей-богу, скорее уж она воспитывала этого вспыльчивого, талантливого человека, чем он ее. Стремясь любой ценой осуществить свои идеи и планы, явно опережавшие время, он не удосуживался подумать о таком пустяке, как хорошие манеры. А мать тем более. Бог ты мой! Ленивая, обожавшая обывательские сплетни, она кидалась из одной крайности в другую; то вдруг судорожно начинала навязывать дочери свои сумасбродные манеры, то столь же быстро забывала о ней. В смысле воспитания ей еще повезло, что мать, уже немолодой женщиной, вторично вышла замуж за колбасника Ледерера, и это позволило Иоганне окончательно с ней порвать. Она не могла без содрогания вспомнить о том, как жила эта стареющая женщина, окружившая себя множеством злоязычных сплетниц, ее бесконечные ссоры, ее лень, суетливость, вечное нытье. Нет, немногому можно было у нее научиться. Тут ни о каком воспитании не могло быть и речи.
Иоганна поглядела на ногти своей небольшой грубоватой руки. Она не очень-то следила за ними. Однажды она сделала маникюр в парикмахерской. С большой неохотой. Ей было неприятно, что чужой человек подстригает, подпиливает и красит ее ногти. Но лучше, если б они были не такими некрасивыми, квадратными.
Сойдя на нужной остановке, она несколько минут шла пешком по довольно тускло освещенным улицам, пока не добралась до дома г-на Гесрейтера, прятавшегося за каменной оградой и старыми каштанами у самого Английского сада. Дом был невысокий, старомодный, построенный, должно быть, в восемнадцатом веке каким-нибудь придворным. Слуга провел ее по длинным коридорам. Хотя в убранстве комнат все дышало стариной, дом был тем не менее оборудован всеми современными удобствами. Это своеобразное уютное строение показалось Иоганне довольно забавным и даже симпатичным.
Господин Гесрейтер встретил гостью очень радушно и, рассыпаясь в любезностях, крепко сжал ее руки в своих. У себя дома он выглядел еще более внушительным и элегантным и был неотделим от него, как рак от своего панциря. Карие с поволокой глаза на пухлом лице хитро глядели на Иоганну. Он сказал, что приготовил для нее сюрприз, но сначала надо поужинать.