Господин Пфаундлер удовлетворенно сопит и с улыбкой раскланивается. Он гордится своим безошибочным чутьем. Даже денежные неудачи огорчали его не столь сильно, как те редкие случаи, когда его подводило чутье - ведь оно было самым большим его даром. Сегодня этой Инсаровой он снова всем доказал, что у него превосходный нюх.
Едва он отошел, как Гесрейтер спросил у Иоганны:
- Правда, что вы собираетесь замуж за доктора Крюгера? - Задавая вопрос, он не смотрел на Иоганну, взгляд его больших с поволокой глаз блуждал по залу, холеные пухлые руки поигрывали бокалом. Иоганна молчала. Свет люстры отражался в ее сверкающих лаком ногтях, она смотрела прямо перед собой, и нельзя было понять, о чем она думает. Гесрейтер не уверен даже, расслышала ли она его вопрос. Но зачем притворяться перед самим собой? Конечно же, он знает, что она слышала. Знает также, что эта рослая девушка волнует его больше, чем ему того хотелось бы. Но он не желает признаваться себе в этом и даже мысли не допускает, что с ним такое может случиться. Закоренелый жуир, он предпочел бы совсем другое и поэтому, обращаясь к Иоганне, небрежно отпускает циничное замечание насчет одной из голых девиц, которые честно отрабатывают свой хлеб на сцене г-на Пфаундлера.
С непроницаемым видом Иоганна заявляет, что устала. Но когда Гесрейтер, слегка задетый ее словами, предлагает проводить ее домой, появляется г-н Пфаундлер. Он просит их непременно заглянуть в игорные залы, и, прежде всего, в боковую гостиную, пока там идет игра. Он уговаривает, чуть не умоляет до тех пор, пока Иоганна не уступает его просьбе.
В боковой гостиной Гесрейтер быстро нашел хорошие места для себя и Иоганны. Сделал крупную ставку, проиграл. При первой же возможности поставил снова. Глядя на руки крупье, произнес:
- Значит, вы выходите замуж за этого Крюгера. Странно.
Он продолжал играть задумчиво, меланхолично, рискованно. Ему сильно не везло. Он предложил Иоганне сделать ставку с ним вместе. Иоганна безучастно следила за игрой и не поняла его. Подумала, что это огромная сумма и что на такие деньги можно прожить в Гармише не одну неделю. Вдруг позади нее очутилась Инсарова. Она неожиданно тепло поздоровалась с Иоганной и стала горячо убеждать ее попытать счастья и сделать ставку вместе с Гесрейтером. Гесрейтер выложил целую кучу фишек, пробормотав, что это он ставит за Иоганну. Иоганна рассеянно переводила взгляд с напряженных лиц игроков то на пухлые руки Гесрейтера, то на тонкий нервный профиль Инсаровой. Склонившись над столом, та сопровождала каждую ставку Гесрейтера восхищенными возгласами, обнажая мелкие влажные зубы.
Иоганна не следила за игрой; у нее сложилось впечатление, что Гесрейтеру ужасно не везет. Внезапно он решил: хватит - игра, очевидно, нагоняет на нее скуку. Подвинул ей пачку банкнот и марок, сказав, что это ее доля выигрыша. Иоганна удивленно подняла голову; русская танцовщица, сильно побледнев, переводила напряженный взгляд с Гесрейтера на Иоганну. Лежавшие перед Иоганной деньги составляли изрядную сумму. Даже если ей еще многие месяцы не разрешат заниматься графологией и жизнь в Гармише станет еще дороже, этих денег теперь хватит надолго. Она взглянула на Гесрейтера, он стоял с деланно-безразличным видом, держа в руках остаток выигрыша, его бачки слегка подрагивали. Он нравился Иоганне: он умел красиво дарить деньги.
Ночь была светлая, морозная. Гесрейтер проводил ее до гостиницы, расположенной совсем близко. Инсарова все еще стояла у окна игорного зала, она молча смотрела им вслед. Сейчас она выглядела осунувшейся, усталой. Стоявший рядом с ней Пфаундлер что-то доказывал ей. Его маленькие мышиные глазки под шишковатым лбом бесцеремонно ощупывали ее хрупкое тело.
От гостиницы навстречу им шел какой-то человек. Бесформенный в несоразмерно толстой шубе, делавшей его вдвое толще, он шел себе и шел один в эту светлую снежную ночь, необычайно легкой для его грузной фигуры походкой.
- Пятый евангелист, - мрачно шепнул Гесрейтер. - Обделывает очередное грязное дельце с одним из своих приятелей, рурским угольным королем.
В бледном свете Иоганна разглядела лишь обрамленное темно-коричневым воротником одутловатое лицо, вздернутую верхнюю губу и густые черные усы. Гесрейтер неуверенно потянулся рукой к шляпе, намереваясь раскланяться с этим господином. Но тот его не заметил либо не узнал, и Гесрейтер счел возможным не здороваться.
Остаток пути он шел молча. И лишь возле самой гостиницы снова сказал:
- Так, значит, вы выходите замуж за Крюгера. Странно, очень странно.
12
Живая стена Тамерлана
Иоганна Крайн вместе с адвокатом Гейером побывала у имперского министра юстиции Гейнродта, на короткое время приехавшего в Гармиш отдохнуть. Гейнродт остановился не в большом, роскошном отеле, а в недорогом, скромном пансионе "Альпийская роза". Пансион стоял в конце главной улицы, которая пересекала оба селения, Гармиш и Партенкирхен, являвшиеся, собственно, одно продолжением другого.
Министр юстиции принял своих гостей в маленьком кафе, принадлежавшем пансиону "Альпийская роза". В зале с круглыми, мраморными столиками и обитыми плюшем диванчиками вдоль стен, плавали клубы дыма, а от большой кафельной печи тянуло жаром. Стены были пестро расписаны гирляндами альпийских роз, и среди них, хлопая себя по заду, лихо отбивали чечетку бравые парни в зеленых шляпах и деревенские девицы в широких юбках и узких корсажах, и рисунок этот повторялся до бесконечности. За мраморными столиками, макая жирное печенье в кофе, сидели бюргеры в причудливой зимней одежде: в шарфах, грубошерстных куртках, крылатках. Доктор Гейнродт оказался приветливым господином в очках, с мягкой окладистой бородой. Ему доставляло истинное удовольствие, когда люди поражались его сходству со знаменитым индийским писателем Тагором. Он посмотрел гостям прямо в глаза, пристально и доброжелательно. Помог Иоганне снять куртку, дружески похлопал Гейера по плечу. Потом они сидели за круглым столиком в углу зала на плюшевом диванчике и, беседуя вполголоса, пили кофе. Вокруг сидели другие посетители, - стоило им прислушаться, и они могли уловить каждое слово.
Иоганна почти не принимала участия в беседе, больше говорил Гейер и еще больше - министр юстиции. Он проявил удивительную эрудицию, выяснилось, что он читал большую часть книг, написанных Крюгером, весьма его ценил и бесконечно сожалел о его печальной участи. Склонен был допустить, что, скорее всего, Мартин Крюгер невиновен. Но господин министр был человек с широким кругозором: любой частный случай давал ему повод для обобщений, в которых он в конце концов безнадежно запутывался. Иоганной овладела усталость и апатия, ее до тошноты раздражала эта бесплодная, всепрощающая доброта. Из остроумных, проницательных суждений министра она уловила лишь, что подчас обеспечение правопорядка важнее справедливости, что мыслимы случаи, когда несправедливость по отношению к отдельным людям бывает оправдана, что преуспевающая власть сама творит право и, в сущности, спор сам по себе нередко важнее его результата.
В маленьком зале было слишком жарко, беспрестанно входили и выходили люди. По стенам - сплетение альпийских роз и пляшущие пары в зеленых шляпах и широких юбках; позвякивали кофейные чашки. Мягкая, белоснежная борода министра юстиции чуть подрагивала, взгляд его добродушных глаз снисходительно скользил по широкому смуглому лицу Иоганны, понимал и прощал неистового страдальца Гейера, сдержанное недоброжелательство Иоганны, нерадивое обслуживание посетителей в маленькой кондитерской, весь этот овеянный зимней свежестью роскошный курорт в центре обнищавшего континента.
Адвокат и министр вели умный, оживленный спор о философии права. Оба они давно забыли о судьбе Мартина Крюгера. Это больше походило на захватывающий поединок, который два свободомыслящих юриста вели перед случайной зрительницей. От этого отвратительного всепрощения, исповедуемого незлобивым старцем, который из самых лучших побуждений топил подлейшие судебные решения в море пустопорожнего многословия, а незаконные, бесчеловечные приговоры укутывал ватой философских сентенций о добре, Иоганна почувствовала себя совершенно разбитой.
Она многого ждала от разговора с министром юстиции, широко известным своей гуманностью. Собственно, и в Гармиш-то она приехала, главным образом, ради встречи с ним. И вот теперь она сидит в этом невзрачном, душном зале, где после свежего, бодрящего воздуха на вас нападает сонливость и лень и все выглядит беспросветно мрачным. Старый человек что-то говорит, макая печенье в кофе с молоком, другой человек импульсивнее и моложе первого, занятый множеством других дел, тоже что-то говорит, а тем временем Мартин Крюгер томится в камере размером четыре метра на два, и за весь день самые счастливые минуты для него - это прогулка по тюремному двору с шестью замурованными деревьями.
Иоганна невольно еще ниже склонилась над столом. Зачем она сидит здесь, с этими людьми? Зачем она вообще приехала в Гармиш? Во всем этом нет никакого смысла. Уж скорее имело бы смысл уехать в деревню, работать в поле, родить ребенка. Между тем министр юстиции ударился в лирику. Ровным назидательным голосом он изрек:
- Жестокий правитель Тамерлан повелел замуровать живых людей в стену, окружавшую его империю. Стена права стоит таких человеческих жертв!
Но тут адвокат Гейер стремительно атаковал противника. Он был в ударе: его умные, проницательные, голубые глаза впились в собеседника; не повышая голоса, чтобы не привлекать внимания окружающих, он излагал свои мысли проникновенно, с глубокой убежденностью. Напомнил о бесчисленных жертвах мюнхенских процессов, о расстрелянных и томящихся в тюрьмах, о людях, казненных по ложному обвинению в убийстве, и об убийцах, избежавших заслуженного наказания. Привел примеры того, как многие преступники, за которыми полиция охотилась по всей Германии, в Мюнхене безнаказанно разгуливали на свободе, а сколько людей за ничтожные проступки были заточены там в тюрьмы и казнены! Не забыл упомянуть о самых мелких фактах: о мебели, описанной у жены человека, осужденного за какую-то мелкую провинность, так как она не могла оплатить огромные судебные издержки за время сильно затянувшегося процесса, о дважды предъявленном матери мнимого государственного изменника требовании возместить расходы на казнь сына во избежание принудительной распродажи ее личного имущества.
Иоганна, отупевшая от болтовни старика и жары в зале, с трудом успевала следить за взволнованной, быстрой речью адвоката. Как ни странно, но все эти подробности потрясли ее сильнее, чем самые разительные случаи произвола. Чудовищно много людей было безвинно убито и ночью торопливо зарыто в лесу либо, как при охотничьей облаве, целыми партиями расстреляно в каменоломне и потом свалено в яму и засыпано сверху известью. И все эти люди с пожелтевшими лицами и простреленной грудью так и остались неотомщенными. Страшное зрелище являли собой трупы убитых, безвинных жертв права, послуживших мишенью для десяти безжалостных ружейных дул и валявшихся у стены казармы - во имя права. Но еще более мерзко становилось на душе при мысли о бесстрастной руке чиновника, предъявившей матери счет за пули, сразившие ее сына.
Министр юстиции, хотя и относился неодобрительно к вышеприведенным фактам, все же был склонен и им найти какое-то оправдание. Под мелодичные звуки маленького трио - скрипки, цитры и гармоники - и эти судебные ошибки, и несправедливые приговоры журча вливались в море теории права. Независимость судей - вещь незыблемая, без нее не может быть падежного правопорядка. Впрочем, он, Гейнродт, соблюдая, разумеется, основные принципы, по возможности всегда старается смягчить приговор.
Но в деле Крюгера он, увы, бессилен. Формально нет оснований для вмешательства. Какой параграф закона позволил бы ему вторгнуться в сферу компетенции баварского коллеги?
Иоганна наконец стряхнула с себя тупую апатию и стала горячо возражать кроткому человеколюбивому старцу, который погребал под слоем песка любой крик боли. Неужели нет никакой возможности вызволить из стен одельсбергской тюрьмы ни в чем не повинного человека? Неужели любой гражданин беззащитен перед произволом судебного чиновника?
Здесь имеется известный риск, с которым обществу, где существуют определенные социально-правовые отношения, приходится мириться, пояснил министр Гейнродт, с отеческой снисходительностью отнесясь к волнению Иоганны и ее неподобающе резкому тону. По официальным каналам, как уже было сказано, он ничем помочь не может, он советует обратиться к доктору Бихлеру, крупному влиятельному землевладельцу, человечному и не придающему большого значения вопросам престижа.
Министру положили на стол стопку газет. Продолжая снисходительно излагать свою точку зрения, он то и дело косился на них. Кельнерша принесла счет. Адвокат Гейер церемонно, как коллега с коллегой, распрощался с господином министром. Иоганна почувствовала в своей ладони немощную руку старца. Сейчас она испытывала потребность побродить в одиночестве, подышать свежим, морозным воздухом. Но доктор Гейер пошел в гостиницу вместе с нею. Ему явно нелегко было поспевать за ней, но он, прихрамывая, шел рядом и убеждал ее, изверившуюся и раздраженную, что он лично от встречи с министром вынес благоприятное впечатление. Красивая, хорошо одетая женщина и прихрамывающий мужчина с выразительным, измученным лицом обращали на себя внимание.
В большом зале гостиницы, где они потом пили чай, адвокат Гейер тоже привлекал внимание, но, конечно, не мог соперничать, - он и сам это чувствовал, - с элегантными профессиональными танцорами, которых Пфаундлер ангажировал для вечернего чая, ибо в те годы вошел в моду обычай в общественных местах специально держать для женщин, любивших повеселиться, профессиональных танцоров. В гостинице, где остановилась Иоганна, их было четверо. Один из Вены, беспрестанно улыбавшийся, несколько полный, но очень подвижный, второй - с севера Германии, стройный, подтянутый, с жестким, сухим лицом и неизменным моноклем, третий - румын, брюнет невысокого роста с иронически сентиментальным взглядом больших глаз, четвертый - невозмутимый норвежец, худощавый и какой-то развинченный. Эти четверо были к услугам дам, желавших потанцевать. Мастерски и совершенно бесстрастно выполняли они стремительные движения распространенных в те годы негритянских танцев. Холеная кожа, ухоженные волосы и изысканный костюм - все в полном соответствии с модой. Партнерши в их объятиях выглядели весьма эффектно. Каждый танец учитывался и наряду с пирожным и чаем включался затем в поданный даме счет.
После безрезультатной беседы с министром юстиции он утратил, как показалось Гейеру, прежний вес в глазах Иоганны и теперь всячески старался его вернуть. Для начала он дал Иоганне несколько практических советов, как добиться встречи с доктором Бихлером, этим всемогущим кротом из Нижней Баварии. Поймать его можно было лишь во время путешествий. А путешествовал он много: слепой старец любил делать большую политику, рыл все новые и новые тайные ходы в Париж и Рим.
Доктор Гейер наконец-то попал в ту сферу, где мог во всем блеске проявить свои способности. Пока наемные танцоры изящно и равнодушно извивались в танце, он принялся в манере излюбленного им римского историка Тацита четко, горячо и логично излагать Иоганне основы баварской политики. Бавария не случайно согласилась принять разработанную Гуго Прейсом общегерманскую конституцию. Хотя рядовые баварцы ворчат, бранятся и даже изрыгают проклятия по ее адресу, несколько фактических, закулисных правителей страны, и среди них, разумеется, экономический советник Бихлер, отлично понимают, что именно им эта конституция выгодна чрезвычайно. Ибо на деле они толкуют ее так, что почти вся власть в Германском государстве сосредоточилась в их руках. Военный министр всегда их ставленник. Они с успехом интерпретируют конституцию таким образом, что все происходящее в Баварии не касается Германии, а вот то, что происходит в Германии, нуждается в одобрении Баварии. Они дают выход своей страсти к потасовкам, избивая иностранные комиссии, а возмещение убытков перекладывают затем на плечи имперских властей. Они дают выход своей страсти к фиглярству и помпезности, издеваясь над четкими параграфами конституции, и осыпают своих приверженцев самыми немыслимыми титулами. Они дают выход своей ребячески упрямой страсти к произволу и усилению баварского партикуляризма, не желая осуществлять у себя общегерманских амнистий, и создают автономные "народные суды" для расправы над всеми неугодными баварскому правительству людьми. Они проводят сепаратную внешнюю политику, заключают особые договоры с Римом, вынуждая общегерманское правительство давать затем свою санкцию на это. На средства всей Германии они воздвигают чудо-музей, музей техники, подчеркивая одновременно, что это творение принадлежит одной лишь Баварии. В праздник они вывешивают на здании музея баварские флаги, отказываясь вывесить общегерманский флаг. В экономике их унитаризм выражается в том, что они добиваются от общегерманского правительства денежных субсидий куда больших, чем составляет доля их участия в расходах общегосударственного бюджета. И не случайно, что человек, который собственно всего этого добивается, нижнебаварский крот Бихлер, чувствует себя вершителем судеб не только Баварии, но и всей Германии.
Все это доктор Гейер, не останавливаясь на деталях, четко и несколько выспренне излагал Иоганне. Он сидел предельно собранный, его глаза из-за толстых стекол сосредоточенно смотрели прямо перед собой, тонкокожие руки спокойно лежали на столе. Государственные проблемы не очень интересовали Иоганну, но ее увлекла страстность, с какой Гейер, сгорая в холодном огне, деловито и в то же время взволнованно развивал свои взгляды. Иоганна задавалась вопросом, почему человек, способный заставить ее, баварку, увидеть свою страну его глазами, растрачивает недюжинные способности на пустяковые будничные дела, вместо того чтобы посвятить себя науке и пропаганде своих воззрений. Она подумала, что и адвокат Гейер и министр Гейнродт, оба они хоть и способны видеть реальное положение вещей, но не способны воплотить свои познания в конкретные дела.
Адвокат Гейер умолк. Он вспотел, снял и протер очки; помешивая ложечкой чай, сидел с несчастным видом, время от времени впиваясь проницательным взглядом в кого-нибудь из посетителей. Наемные танцоры то плавно вели своих дам в ритме медленного танго, то привлекали их к себе, то вихрем кружили по залу, - и все это корректно, с бесстрастным выражением лица. Кто-то, пройдя через весь зал, подошел к их столику: хорошо одетый молодой человек, с худым, насмешливым, легкомысленным лицом и ослепительно-белыми зубами. От него исходил слабый запах сена и кожи - запах превосходных мужских духов.