Для экономки Агнессы настала счастливая пора. Эта растрепанная женщина с изможденным желтым лицом ходила вокруг на цыпочках, с собачьей преданностью стараясь угадать малейшее желание хозяина. Он покорно позволил ей наводить видимость порядка. Теперь она могла убирать комнаты, заставляла его вовремя поесть. Отныне этот человек принадлежал ей одной. С огромной радостью она выполняла его поручение - оберегать его от всего, что мешало ему работать. Она замуровала его в четырех стенах. Уже две недели он не видел ни одного человека, - разве что случайно выглянет в окно. В своем рвении экономка Агнесса зашла так далеко, что сама разбирала почту, занималась его денежными делами. Поскольку он без толку торчал дома, вместо того чтобы делать деньги, ей самой приходилось изворачиваться. Времена были тяжелые, из-за беспрерывного роста цен сбережения быстро таяли. Доллар стоил уже триста марок. Домашним хозяйкам, вынужденным заботиться о бесчисленных мелочах плохо организованного быта, приходилось трудиться изо всех сил. Возможности доставать продукты и другие предметы первой необходимости были ограничены, и каждым удобным случаем нужно было пользоваться быстро и с умом. Не потратишь деньги в эту неделю, так в следующую на них купишь ровно половину. Ненадежные отечественные деньги торговцы брать не хотели и многие товары продавали лишь на иностранную валюту. Чтобы раздобыть для своего хозяина приличную еду, Агнесса с помощью лести и всяких уловок доставала у темных сельских спекулянтов дефицитные продукты, выискивала новые и новые возможности. Все это требовало нервов, организаторского таланта, быстроты решений и постоянной бдительности. Ради своего доктора она даже стала спекулировать на бирже; кассиры небольших банковских филиалов, где она заключала сделки, побаивались ее хриплого, возбужденного голоса.
К тому же несносного доктора ни на минуту нельзя было оставить одного. Кто подойдет к телефону, откроет дверь, позаботится о домашних делах, пока она бегает за покупками и в банк, пока охотится за съестным?
Между тем адвокат целиком погрузился в работу. Четкость логических постулатов, строгая последовательность в рассуждениях доставляла ему радость. Он доверял мыслителю, утверждавшему этику геометрическими построениями. Окрыленный своим умением излагать одно, десять, тысячу дел так, что и слепцу становилась очевидна система - ненавистная, лживая система, выдающая насилие, произвол, стремление к наживе, политиканство за этику, убеждения, христианство, право, законность, он ни разу в жизни не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас.
Он писал, улыбался. Вычеркнул лишнюю фразу. Стало ли после этого изложение более ясным? Проверил снова. И в то самое время, когда он перечитывал про себя абзац, в прихожей раздался звонок. Он не обратил на это внимания, восстановил весь контекст, еще раз проверил. Вычеркнул из старого предложения пять слов, снова его перечитал. Звонок продолжал звонить настойчиво, беспрерывно. Ну, вот, никто о нем не позаботится. Эта разгильдяйка Агнесса вечно забывает о своих обязанностях. Мешать ему она умеет, а когда нужна, ее где-то черт носит. Кряхтя, ворча, шаркая ногами, он поплелся в темную прихожую. Открыл дверь.
Отпрянул. Перед ним стоял молодой человек, наглый, легкомысленный, с едкой усмешкой на ярко-красных губах. Адвокат судорожно глотнул. Ему показалось, будто вся кровь мгновенно прилила к голове. Пошатнулся, жадно ловя ртом воздух. А юноша продолжал стоять на пороге, все с той же усмешкой на губах.
- Могу я войти? - спросил наконец Эрих. Адвокат отступил от двери. Эрих осторожно, бесшумно затворил ее и пошел за адвокатом в его неприбранную комнату.
Огляделся. Заметил книги, беспорядок, убогую, кое-как расставленную мебель, неуют. Даже не попытался скрыть презрения. Он пришел сюда впервые. До сих пор адвокат сам отыскивал его. То, что мальчик пришел к нему, было для доктора Гейера большим, просто огромным событием. Куда более важным, чем "История беззаконий", - важнее всего на свете. Какое ужасное невезение, что приход мальчика застал его врасплох. Он так часто представлял себе, как это произойдет, так часто повторял слова, которые скажет мальчику, и ласковые и злые. По теперь все вылетело у него из головы. Оробевший, растерянный, неряшливо одетый, беспредельно жалкий стоял он перед своим мальчиком, который впервые сам к нему пришел.
- Может быть, присядем? - сказал наконец Эрих. - Если только нам это удастся, - добавил он, бросив вокруг вызывающе презрительный взгляд.
- Да, здесь немного неуютно, - чуть ли не извиняясь, сказал адвокат. Ни одному из посетителей он не говорил ничего подобного. А юноша сидел, закинув ногу на ногу: ни дать ни взять - светский господин. Он тотчас же захватил инициативу. Говорил уверенно, с северогерманским столичным акцентом, а Гейер примостился на краешке стула и, покорный, осунувшийся, беспомощный, ждал.
- Ты, очевидно, удивлен, что я заглянул к тебе? - перешел наконец Эрих к делу. - Ведь ты знаешь, я не очень-то люблю с тобой встречаться. Тем более тут.
- Знаю, - ответил доктор Гейер.
- Но больно уж выгодное дельце подвернулось, - продолжал молодой человек, - так что я, несмотря на понятную неприязнь, не мог не прийти к тебе. Хочу перехватить у тебя кое-какую мелочишку, без нее мне не обернуться.
И он стал излагать фантастическую историю о некоей кошачьей ферме, которую он решил завести, чтобы потом сделать баснословный бизнес на кошачьих шкурках. Кошки будут кормиться крысами, одной кошке, чтобы наесться, хватает четырех крыс. А крыс будут кормить трупами кошек, с которых содрали шкурку. Каждая кошка за год принесет по двенадцать котят, крысы размножаются в четыре раза быстрее. Так что ферма автоматически прокормит сама себя. Кошки будут пожирать крыс, а крысы - кошек. Ну, а предпринимателям достанутся шкурки. Короче, дело верное, как, должно быть, уже понял доктор Гейер. Все время, пока мальчик развивал свой прожект, уверенно, не только не скрывая его фантастической нелепости, а даже с какой-то издевкой подчеркивая ее, Гейер разглядывал брюки, облегавшие его скрещенные ноги. Потому что взглянуть ему в лицо он отваживался лишь изредка. Брюки были из плотного английского материала, тщательно отутюженные. Гейер подумал, что сам он, пожалуй, никогда не носил таких хороших брюк. Широкие, свободные, но благодаря отутюженной складке элегантные. Из-под них матово поблескивали тонкие носки. Туфли ладно сидели на ногах - конечно, сделаны на заказ.
Неряшливо одетый, сидя в неудобной позе, доктор Гейер избегал смотреть мальчику в лицо. Он невольно отводил глаза и принимался разглядывать пол. К фантастически нелепым небылицам, которые с откровенной издевкой плел ему Эрих, он не очень-то прислушивался. Нет, он думал о том, что сказала бы мать, что сказала бы Эллис Борнхаак, ведь мальчик, вопреки всему, сидит перед ним, в его доме, и нуждается в его, Гейера, помощи. Перед глазами встала рослая девушка, такая, какой он впервые увидел ее в то самое время, когда после успешно сданных экзаменов проводил две недели в Австрии на берегу озера. Должно быть, он был тогда очень окрылен, остроумен, настойчив, охвачен особым чувством, которое быстро передавалось другому. В сущности, для него и по сей день осталось загадкой, как ему удалось тогда так быстро увлечь эту рослую красивую девушку. От нее веяло свежестью: гладкая кожа, плотно сбитое, стройное тело, красивое, смелое, не слишком умное лицо. Нередко, глядя на Иоганну Крайн, он невольно вспоминал о ней. Вспоминал теплые ночи на озере, когда они лежали рядом, разомлевшие, счастливые, посмеиваясь над зловредностью кружившей в воздухе докучливой мошкары и копошившимися во мху жучками и муравьями. Неужели это он тогда лежал в лесу с той девушкой? Ну а потом, когда возникли осложнения, когда она забеременела и сомневалась, оставить ли ей ребенка… Ссора с ее нетерпимой, мещанской семьей. Вспомнил, как тогда она все-таки приняла его сторону, и он был счастлив, отдавая ей свои скромные сбережения. Как она колебалась, выходить ли ей за него замуж. Вначале отказалась, потом согласилась и в конце концов решительно отказалась. Как потом, - он до сих пор не знал почему, - возненавидела его, с холодной злобой издевалась над его непрактичностью и рассеянностью, над его мигающими глазами. Как он совершенно растерялся перед этой все растущей, испепеляющей ненавистью. С каким презрением она отвергала его настойчивые просьбы выйти за него замуж. Как в конце концов, в то самое время, когда он начал хорошо зарабатывать, вовсе отказалась от его денег. Перебралась в Северную Германию, окончательно порвала со своей семьей, перестала отвечать на его письма. Сильно нуждалась, с трудом зарабатывала на жизнь. Воспитала ребенка в ненависти к нему, Гейеру, к этому еврею, которого любила несколько недель, а затем возненавидела, словно какое-то вонючее, отвратительное животное. Как затем Эрих, видно, потому, что ему опротивела серая, будничная жизнь в постоянной нужде, и потому, что в гимназию его не приняли, добровольно, совсем еще мальчишкой, ушел на фронт. Как его мать умерла от гриппа. Как мальчик вернулся с войны, изломанный, пустой, неспособный к серьезному труду. Как родители покойной Эллис вначале хоть и неохотно, но кое в чем помогли мальчику, а затем вовсе от него отвернулись. Как он, Гейер, предлагал ему свою помощь, с каждым разом настойчивее, и каждый раз Эрих от нее отказывался. Как мальчик связался с этим своим гнусным фронтовым дружком, который, хоть и был на восемь лет старше Эриха, был на него очень похож, с этим отвратительным фон Дельмайером. Как он, Гейер, виделся с мальчиком на нейтральной почве, всячески старался ему помочь. Как непонятная, глухая ненависть матери, унаследованная сыном, всякий раз обрушивалась на него, Гейера, и он совершенно терялся. Как мальчик снова и снова глумился над ним, прячась только от него одного.
Все это успел передумать, мысленно увидеть и вновь пережить адвокат Гейер, пока Эрих, никчемный юнец в превосходно отутюженных брюках и безукоризненных, точно по ноге ботинках, сидел перед ним, излагая идиотский проект кошачьей фермы.
- Господин фон Дельмайер тоже участвует в деле? - внезапно спросил Гейер.
- Само собой. Ты что-нибудь имеешь против? - с вызовом ответил Эрих.
Нет, адвокат Гейер ничего не имел против. Что он мог против этого иметь?
Тут Эрих сказал, что кошачья ферма - лишь одно из многих дел, которыми они думают заняться. Сейчас, - понятно, не для немощных стариков, а для молодых, энергичных людей, - настали хорошие времена. Если из этой затеи с кошачьей фермой ничего не получится, тогда они возьмутся за какое-нибудь другое выгодное дельце. К примеру, он в курсе целого ряда классных политических начинаний, для которых позарез нужны надежные парни. У него, Эриха, отличные связи. Он назвал несколько имен. Главари правых организаций, главари ландскнехтов, Тони Ридлер и тому подобные герои нелегальных союзов и корпораций. У адвоката Гейера их имена вызывали физическое отвращение и презрение - насильники, принадлежащие к низшей людской породе, некоей разновидности животных. И вот со всеми этими субъектами Эрих и его друг фон Дельмайер водили дружбу. Политических комбинаций полно, только выбирай. Сорвется затея с кошачьей фермой, тогда они займутся этими делами. Торопливо выкладывая свои планы, он глядел на Гейера дерзко, зло и пренебрежительно. Но адвокат Гейер сидел, уставившись в пол. Молчал. И похоже, даже не слушал его.
Внезапно мальчик заявил, что у него мало времени. Пусть адвокат решает, готов ли он участвовать в деле?
Гейер поднял глаза. Точно в тумане, припомнил, что тогда, во время нападения, ему показалось, будто перед ним мелькнуло пустое лицо страхового агента фон Дельмайера. Он с трудом поднялся. Немного прихрамывая, заковылял по комнате. Взял палку. Прихрамывая, снова прошелся взад и вперед. Вынул сигарету. Предложил мальчику. Тот помедлил, затем взял.
- Сколько тебе нужно денег? - спросил адвокат.
Юноша назвал не очень большую сумму. Гейер, шаркая ногами, вышел. Юноша остался в комнате, покурил, встал, бесцеремонно полистал рукопись, снял с полки книгу. Из соседней комнаты доносился голос адвоката и другой - высокий, сиплый, плаксивый, о чем-то умолявший его. Долго, бесконечно долго длился за дверью этот ожесточенный спор.
У юноши был хороший слух, и, хотя спорили шепотом, он сумел кое-что расслышать. Он себя погубит, - убеждал Гейера плаксивый голос, если даст хоть пфенниг этому гнусному попрошайке. Того потом не отвадишь. А у них и так нет денег, ведь доктор больше не занимается делами, за которые платят. Ей еле-еле удается раздобыть кое-какие гроши, чтобы прилично его кормить. Как же можно выбрасывать на ветер последние деньги?
Хозяин дома вернулся, держа в руке несколько скомканных иностранных банкнот и немного немецких денег. Эрих внимательно рассмотрел иностранные банкноты, тщательно их разгладил и положил в карман. Господин адвокат выгодно поместил свои деньги, сказал Эрих, пусть он не думает, что делает ему одолжение, и пусть не рассчитывает на благодарность. Просто они заключили сделку. Очень выгодную сделку. Понятно, некоторый риск тут есть, но где его нет в нынешнее время. С этими словами он ушел.
Вдогонку ему еще долго бранилась и причитала экономка Агнесса. Доктор Гейер сидел в своей неприбранной комнате. Машинально поднял брошенный мальчиком окурок и положил в пепельницу. Почувствовал голод. Однако Агнесса, верно, чтобы наказать его, не приносила ему поесть. Значит, они занимаются политикой! В этом виноват Кленк. И в этом тоже. Он снова принялся было за "Историю беззаконий". Но сидел над рукописью опустошенный, вялый. Сидел, курил, перед ним проплывали картины прошлого, ему не работалось.
Велел приготовить ванну, уже несколько дней он не принимал ванны. Расслабившись, лежал в теплой воде. Разве то, что мальчик пришел к нему, само по себе уже не было победой? Он подумал об его матери, об Эллис Борнхаак. Всякий раз, когда мальчик испытывал в чем-либо серьезную нужду, он обращался не к ее родителям, а приходил к нему. Улыбаясь, Гейер слегка покачивался в теплой воде. Спору нет, у мальчика дикие привычки и манеры, да и характер трудный. Но виноваты в этом порядки в стране, виноват Кленк. Как бы то ни было, а мальчик пришел к нему.
Гейер вылез из ванны, неторопливо оделся, к удивлению не устававшей браниться и причитать экономки Агнессы, с необычной тщательностью. Он отправился в лучший городской ресторан, ресторан Пфаундлера, вкусно поел, выпил вина. Вступил там в оживленную беседу с некоторыми знакомыми. Вечером, откупорив бутылку дорогого вина, прочел главу из Тацита и главу из Маколея. Этот день запомнился ему как праздник.
5
Кленк это Кленк и пишется Кленк
Когда г-н фон Дитрам ушел, Кленк потянулся, довольно заурчал и принялся насвистывать благозвучный классический мотив. Этот осторожный господин фон Дитрам, аристократ из окружения утонченного, выдержанного Ротенкампа, глава нового кабинета, реорганизованного, согласно его, Кленка, пожеланиям, делает все, что он ему велит. Завтра новый кабинет будет представлен ландтагу. Он, Кленк, только что окончательно отшлифовал правительственное заявление, и Дитрам согласился с малейшими его замечаниями. Итак, с этим он справился. С прежним премьером, с этим старым болваном Зиглем невозможно было договориться. Вечно стучал кулаком по столу, да и этот хамский тон в отношении Пруссии и имперского правительства! Так тоже не годится. Ему, Кленку, стало невмоготу и дальше сидеть на одной министерской скамье с такими свиньями. Хорошо, что он поставил подлинных закулисных правителей перед выбором: либо выделить наконец в правительство кого-нибудь из авторитетных людей, либо принять его, Кленка, отставку. Этот новый, Дитрам, с неба звезд не хватает, отнюдь. Идея выдвинуть его на пост премьера пришла в голову Рейндлю, и он выставил его кандидатуру на обсуждение. Он, Кленк, не любит этого Пятого евангелиста. Больно уж он себе на уме, да и корчит из себя невесть что, будто он сам бог-отец или король Людвиг Второй. Однако снова ввести в игру старого Дитрама - это была неплохая идея. Пусть он не блещет умом, зато прекрасно воспитан. При принце-регенте Луитпольде он был послом в Ватикане. Он беспрекословно выполнит все, что Кленк сочтет необходимым.
Все это потребовало от него, Кленка, немалых усилий. Совещания с руководителями партии, телефонные переговоры с негласными правителями страны, бесконечные разъезды - пренеприятный закулисный торг. Эта история тянулась целую неделю. Ему пришлось пропустить два концерта, которых он с нетерпением ждал, он даже не смог урвать полчаса, чтобы в такую прекрасную погоду съездить за город. Но теперь все позади, все кончилось наилучшим образом. Он, Кленк, показал им, где раки зимуют. Он еще кое-что значит, и это наверняка уже уразумели и все остальные. Кленк это Кленк и пишется Кленк.
Сейчас около девяти. Он имеет полное моральное право сегодня вечером отдохнуть. Хоть раз потешит себя, отведет душу. Он улыбается, кривит в усмешке крупный, волевой рот. За кого ему приняться - за Гартля или за Флаухера? Он накинул плащ, сунул в рот трубку, нахлобучил на череп огромную фетровую шляпу. А может, за обоих сразу, за Флаухера и за Гартля?
Короткий путь он проделал пешком. Для начала отправился не в "Тирольский кабачок", а в ресторан "Братвурстглёкель". Старинный ресторан примостился в тупичке у подножия собора, и в нем было еще более накурено и сумрачно, чем в "Тирольском кабачке". Когда Кленк, распахнув внутреннюю стеклянную дверь, вошел в зал с низким потолком, откуда свисали, почти касаясь его головы, старинная утварь и светильники, он со стороны мог показаться великаном. Он осмотрелся: прошло несколько секунд, прежде чем он сквозь дым и чад разглядел отдельные лица. Посетители сидели вплотную друг к другу, ели жареные сосиски, очень маленькие и сморщенные, тушеную капусту с тмином, соленые крендельки, запивая все это пивом.
Ага, вон там сидит человек, которого он ищет, председатель земельного суда доктор Гартль. Можно было заранее угадать, что сегодня он будет тут, за столом завсегдатаев, на котором в виде эмблемы стоит бронзовый трубач в старинной одежде, держа в руках флажок с надписью: "Занято". Господин Гартль сидел в компании своих коллег - юристов. Кленк хорошо их знал: там были председатель сената Мессершмидт и несколько других юристов и судей.
Министр сразу почувствовал, что все уже знают, какое положение он занял в новом кабинете. Его, привыкшего к знакам внимания, сегодня встретили с особым уважением. Он с удовлетворением отметил: они уже все сообразили что к чему.