в) Иозеф Куфмюллер
Иозеф Куфмюллер - агент по перевозке пива в Ингольштадте, ребенком посещал народную школу своего родного города, научился читать, кое-как писать, вызубрил годы царствования баварских королей, точные даты сражений франко-прусской войны 1870–1871 годов. В его доме висела олеография, изображавшая коронование Наполеона папой Пием, портрет баварского короля Людвига Второго и красочная реклама с изображением пивоваренного завода ингольштадтского акционерного общества. Его словарный запас состоял из семисот двадцати четырех слов. Его любимая песня начиналась словами: "В Мантуе, в оковах", которая прославляла тирольского народного героя Андреаса Гофера, расстрелянного баварцами. В среднем он перевозил за год шесть миллионов двенадцать тысяч литров пива, и неизменно носил зеленую шляпу и бархатный жилет со множеством пуговиц. Во время войны ему удалось продать на сторону изрядное количество вагонов крепкого пива, предназначавшегося для госпиталей, а деньги положить себе в карман. Эта махинация позволила ему устроить брак своей дочери Кати с коммивояжером по продаже товаров каучуковой и асбестовой промышленности, а сына своего обучить латинскому языку, что открыло тому путь к карьере высшего чиновника. Он любил играть в карты, особенно в "гаферльтарок". При этом он имел обыкновение сброс карт сопровождать прибаутками, часто рифмованными, вроде "скажите, если вы не дураки, как в Калабрии писают индюки", либо речениями, плодами народной мудрости, вроде: "Деньги счет любят". Он давал присягу девять раз, из них дважды заведомо ложную, не забыв, однако, загнуть три пальца левой руки. В его похоронах приняло участие восемьдесят четыре человека. Над его могилой была исполнена песня "Был у меня товарищ". На этих похоронах зять его столь сильно простудился, что не смог продать значительное количество товаров каучуковой и асбестовой промышленности, из-за чего почти на три года пришлось отложить запланированную покупку пианино.
г) Иоганн Мария Хубер
Иоганн Мария Хубер, директор департамента из города Мюнхена, четыре года посещал начальную школу и десять лет гимназию. В одном из классов он просидел два года. Его словарный запас состоял из тысячи четырехсот пятидесяти трех немецких, ста трех латинских, двадцати двух французских, двенадцати английских и одного русского слова. Он посетил двести двадцать один раз концерты, семнадцать раз театр и четыре тысячи сто восемнадцать раз церковь. Он владел гравюрой, изображавшей вступление Тилли в горящий Магдебург, портретом баварского короля Людвига Второго, зеленой маской с лица Бетховена, репродукцией, изображавшей храм в Пестуме. Его любимым блюдом было сладкое из яиц, масла и муки, так называемые "зальцбургские клецки". В одной из его любимых песен утверждалось, что еще "не прошли дни цветения роз", а в другой, русской народной песне рассказывалось о "матушке" и "красном сарафане". Две эти песни служили музыкальным сопровождением его деятельности в министерстве просвещения и вероисповеданий. Он очень увлекался радиолюбительством и изделиями баварской фарфоровой промышленности, состоял членом правления баварского общества кролиководства, а также баварской народной партии. Желая выразить удивление, охотно употреблял слово "шлаппердибикс", позаимствованное им из старинного комедийного представления. Самые тяжкие душевные сомнения выпали на его долю во время инфляции, когда он ночью бодрствовал у тела умершего отца. Он должен был решить вопрос: следует ли ради того, чтобы устроить замужество дочери, вытащить изо рта покойника золотые коронки, которые в период инфляции и дороговизны приобрели особую ценность. Он принес девять присяг, из них три - заведомо ложные. Однако, поскольку с формальной точки зрения и они были безупречны, он не счел нужным загибать пальцы левой руки. В его похоронах приняло участие пятьсот четырнадцать человек. Была исполнена песня "Был у меня товарищ".
11
Разве так выглядит убийца?
Доктор Гейер подробно написал Иоганне в Париж, какие изменения произошли в деле Крюгера. Никаких изменений не произошло. Попытки добиться пересмотра дела не дали никаких результатов. Доктор Гейер считал, что Иоганне следует оставаться в Париже и оттуда вести борьбу; разумнее подстегивать общественное мнение цивилизованного мира, натравливать газеты, чем просиживать в Мюнхене в приемных всяких министерских советников и председателей земельных судов, саботирующих пересмотр дела.
Иоганна осталась с Гесрейтером и вела теперь довольно безрадостную жизнь. Итак, через пять дней они переедут в небольшую квартиру, которую он снял. Но, право же, ей было почти безразлично, жить ли в гостинице или снимать квартиру, приедет ли тетушка Аметсридер или нет. И все-таки после той ссоры с Гесрейтером порвалась последняя, связующая их нить.
Гесрейтер недоумевал: "Слишком уж она спокойна, что-то тут не так. Она больше ни разу не вышла из себя, да и в ресторан ее вечером не вытащить. Один лишь теннис еще способен ее зажечь. Им она интересуется больше, чем мной".
Господина Гесрейтера в этот период волновало множество проектов. Он вел переговоры с французскими предпринимателями и американскими банкирами. Часто вспоминал Рейндля и все собирался "показать ему". Но в последний момент неизменно отступал. "Южногерманская керамика Людвиг Гесрейтер и сын" была солидным предприятием, на котором прочно и неколебимо покоилось благополучие коммерции советника Пауля Гесрейтера и его роскошного дома на Зеештрассе. Умеренные сделки с заграничными фирмами давали вполне приличную прибыль, да и риска тут большого не было. Если же он отважится на новые крупные соглашения, его захлестнет мощный, бушующий поток. Конечно, очень заманчиво, очертя голову, ринуться в него, тогда он был бы у себя дома не только в Баварии, но и во всем мире. Но тогда прощай спокойная жизнь. Г-н Гесрейтер с важным видом прикидывал, взвешивал все "за" и "против", в последний момент отказывался от сделки, снова взвешивал все "за" и "против". До сих пор единственным зримым результатом этих раздумий были непрерывно укорачивающиеся бачки.
Как-то в Париж приехал старинный друг г-на Гесрейтера по аристократическому мюнхенскому "Мужскому клубу" тайный советник Дингхардер, один из совладельцев "Капуцинербрауэрей". Он рассказал о мюнхенских новостях. Председатель земельного суда Гартль после смерти тещи унаследовал весьма изрядный капитал в иностранной валюте и теперь и в "Мужском клубе", и в зале суда строит из себя невесть что. Генерал Феземан купил в Мюнхене дом и окончательно обосновался там, что делает город центром движения "истинных германцев". Пятый евангелист расширил сферу своего влияния. Он стал столь всемогущ, что его начали побаиваться. Магистрат выделил дополнительные средства на украшение Галереи полководцев. Г-н Пфаундлер приступил к репетиции грандиозного обозрения.
Гесрейтера охватила тоска. Он затосковал по своему дому, по Английскому саду, по "Тирольскому кабачку", по горам, по репетициям пфаундлеровского обозрения. В глубине души, не признаваясь в этом даже самому себе, он давно решил не ставить на карту свою обеспеченную мюнхенскую жизнь ради заманчивых, но рискованных шансов на успех, которые сулил ему выход на мировые рынки. И если он все-таки оставался на чужбине, то лишь потому, что не считал себя вправе упустить многочисленные возможности, открывающиеся в это безумное время инфляции. Он вынашивал всякие планы, проводил совещания, внушительно, с таинственным видом говорил о предстоящих крупных и важных переменах. Уж коль скоро ты не плывешь в бурном потоке, то все же приятно, стоя на берегу, хотя бы повторять движения пловцов.
За два дня до приезда тетушки Аметсридер Иоганна, как они условились, вместе с Эрихом Борнхааком отправилась к морю. День был прохладный, солнечный и ясный. Шалопай, сидя за рулем своего маленького автомобиля, был по-мальчишески весел. Иоганна задумчиво сидела рядом, ей было хорошо и спокойно. Он вовсе не был таким легкомысленным мальчишкой, каким старался казаться. Как страстно отдавался он вождению машины, с каким непритворным интересом следил за прыжками белки! Не оставалось никаких сомнений: пустота и порочность, которыми он бравировал в Германии и при встречах с ней в Париже, были всего лишь рисовкой. Стоило ли вмешаться, пытаться что-то изменить? Можно ли убедить его начать жизнь заново, по-хорошему?
За все время пути он ни словом не обмолвился о своем бурном прошлом, которым прежде с таким удовольствием хвастал. Но когда они прогуливались по чудесному солнечному пляжу курорта, сейчас, перед началом сезона, еще почти безлюдного, он словно невзначай, с наигранно-лукавым, циничным и одновременно огорченным выражением обронил: "К сожалению, я не могу оставаться в Париже еще две недели, как предполагал раньше". Она чуть вздрогнула.
- Почему? - спросила она после короткой паузы.
- Да потому, что ни одного человека нельзя оставлять в одиночестве, - ответил он глубокомысленно, тоном взрослого.
Он рассказал отвратительную запутанную историю. Как ей известно, он вместе с г-ном фон Дельмайером занимается разведением собак. Главный доход приносит им вывоз собак в Америку. Но собаки существа нежные, нежнее многих людей, и частенько многие собаки ценных пород во время плаванья через океан погибали. Поэтому они стали страховать собак перед отправкой. Такой выход из положения напрашивался сам собой, ведь г-н фон Дельмайер сам был страховым агентом. Но поскольку их дела шли преотлично, разъяренные конкуренты не останавливались ни перед чем, лишь бы навредить им. А теперь взяли и донесли на г-на фон Дельмайера, будто он страховал собак на сумму, превышающую их истинную стоимость, а для того, чтобы присвоить разницу, перед погрузкой давал собакам медленно действующий яд.
Все это он рассказывал, глядя прямо перед собой, как всегда, наглым, небрежным и насмешливым тоном. Иоганна остановилась и стала внимательно слушать. Он тоже остановился. Они смотрели на море. Дул свежий ветерок, легкие белые волны неслись по стеклянно-зеленой глади прямо на них. Они не смотрели друг на друга. Иоганна, смущенная, взволнованная, закусила верхнюю губу. Он продолжал рассказывать. Как печально, что молодым людям, испытывающим потребность провести иногда вечер в обществе хорошо одетых людей, приходится заниматься отравлением собак. Вопрос о том, зависит ли это от характера или от времени, он оставляет открытым.
Иоганна стояла, не двигаясь, над ее выразительным вздернутым носом прорезались три вертикальные морщинки. Какой у этого мальчишки возмутительно заносчивый, насмешливо сентиментальный тон! Слабый запах кожи и сена. Противоестественное удовольствие, с каким он выворачивал себя перед ней наизнанку. Прочь от этого негодяя! Сейчас же уйти от него!
Но она не ушла. Больше того, посмотрела на него, поднявши к нему лицо, и с усилием, осевшим голосом спросила:
- А как обстоит дело с убийством депутата Г.? Есть какие-нибудь новости?
- С убийством депутата Г.? - переспросил Эрих Борнхаак. - Честно говоря, меня это занимает меньше, чем история с собаками. Такой вот депутат имеет свои взгляды, произносит речи. Он провозглашает: справедливость, гуманность, цивилизация, пацифизм. Не исключено даже, что он во все это верит. Почему бы ему и не произносить речей? Но когда он кричит слишком громко, это начинает надоедать, он становится помехой. Когда вы увлечены работой, а кто-то барабанит на рояле, разве у вас не возникает желания заставить пианиста замолчать?
- Ну, а как назвать тех, кто идет на это? - спросила Иоганна все тем же сухим, лишенным интонации голосом.
Эрих Борнхаак улыбнулся понимающей, фатальной улыбкой.
- Эти так называемые изверги, право же, подчас бывают очень приятными людьми. Наверняка требуется больше решимости, чтобы убить породистую собаку, чем какого-нибудь жирного, спесивого краснобая. Если предположить, что господин фон Дельмайер отправил на тот свет депутата Г. и дога Туснельду, то, надо думать, его скорее лишила сна Туснельда, чем господин депутат. На реке Ганг, - добавил он, так как Иоганна по-прежнему молчала, - культура более древняя, чем на реке Изар. Я думаю, что на Ганге иному человеку труднее убить некоторых животных, чем некоторых людей.
Иоганна шла рядом с развинченным молодым человеком, оглушенная, почти парализованная. Непрерывный поток его слов проникал ей в уши, действуя, словно наркотик. Дул свежий ветерок, море было приветливым. Эрих Борнхаак продолжал оживленно, без всяких пауз рассказывать. С этими политическими убийствами всегда бывает морока. Как-то его пригласили погостить в поместье в Химгау. Незадолго до его приезда там как раз укокошили лидера левой партии, и так называемый убийца не был пойман. В том поместье, поди уж там разбери почему, за убийцу приняли его, И это сразу придало ему огромную притягательную силу, все молодые дамы буквально вешались ему на шею. Он хорошо помнит одно катанье по озеру. Он со своей дамой заехал в камыши, окружавшие один из островов. Не будь он таким ярым противником брачных уз, он мог бы сделать отличную партию; денег у этой дамочки было хоть отбавляй. Между прочим, она была молода и весьма недурна собой.
На обратном пути Иоганна все время молчала. Когда они приехали в Париж, попрощалась с ним сухо, поспешно.
На следующее утро, стоило ей поиграть в теннис, как мысли о собаках и убитом человеке куда-то улетучились. Она чувствовала себя веселой, бодрой. Но вскоре ее воображением против воли снова завладел образ юноши. Эти его фамильярные жесты, наигранная небрежность слов. Ей казалось, будто весь воздух вокруг пропитан слабым запахом сена и кожи. Что этому мальчишке нужно от нее? К чему ей все его откровения? Не хочет ли он взвалить на нее часть своих забот? В тот вечер она была рассеянна и нелюбезна с Гесрейтером.
На другой день, после неоднократных телеграмм о предстоящем прибытии и затем о том, что приезд откладывается, в дом решительным шагом вступила тетушка Аметсридер. Вскинув крупную мужеподобную голову, она уверенно несла свое дородное тело по маленькой, тихой квартире, чрезвычайно довольная тем, что ее вызвали. Ее задело за живое, что в свое время Иоганна столь спокойно с ней рассталась. И вот теперь выяснилось, что все же без нее не обойтись! Однако вскоре выяснилось, что это не так. Иоганна не испытывала ни малейшего раскаяния, воспринимала присутствие тетушки как нечто само собой разумеющееся, а временами даже обременительное. Так же, как и прежде в Мюнхене, она с ней не делилась своими заботами, а тетушке хотелось помочь Иоганне в ее личных делах своим опытом и советами. Франциске Аметсридер пришлось удовольствоваться заботой о еде, перестановкой мебели и другими домашними делами.
Гесрейтер был достаточно опытен и понимал, что человеческие чувства не остаются неизменно сильными. И все-таки небрежная приветливость Иоганны обижала его. В одном игорном клубе он познакомился с миниатюрной экзотичной дамой из французского Индокитая, приятным, не слишком привередливым существом, привлекшим его своей кротостью и мягкостью манер. Он бывал у нее через день. Вероятно, он был не единственным, кто бывал у нее, но это его не трогало.
Как и следовало ожидать, об этих его посещениях молодой аннамитки стало известно и в квартире Гесрейтера. Иоганна отнеслась к этому совершенно спокойно, но тетушка Аметсридер, молчаливостью и равнодушием Иоганны обреченная на отчаянную скуку, усмотрела тут удобный случай проявить свою энергию. Она решила призвать чужеземку к ответу. Это уж слишком! Она считала Гесрейтера без пяти минут зятем. Нет, она живо покончит с этим китайским безобразием.
И вот однажды утром она явилась в маленькую, светлую квартирку мадам Митсу. Во французском словаре она отыскала слова, которые могли понадобиться ей, чтобы ясно и недвусмысленно высказать китаянке все, что она о ней думает. Вежливая служанка попросила ее обождать, мадам в ванной, минут через пять она ее примет. Дородная и решительная, восседала Франциска Аметсридер в уютной комнатке, вертя своей крупной, коротко остриженной, мужеподобной головой и заглядывая во все углы, пытаясь высмотреть что-либо, способное пробудить настоящую ярость против этого желтолицего воплощения порока. Но так ничего и не обнаружила: комната была опрятная и все в ней дышало добродетелью. Вошла мадам Митсу, мягкая, любезная, несколько удивленная. Ей очень хотелось быть полезной этой воинственно настроенной даме, но она не могла понять, чего та добивается. Наконец поняла. Речь идет о полном приветливом господине. С ним что-нибудь случилось? Он просит прийти к нему? Перед кротким, нежным, словно юная луна, нравом мадам Митсу все слова, которые тетушка Аметсридер нашла в словаре, оказались бесполезными. В конце концов госпожа Аметсридер заговорила о ценах на продукты и на другие вещи первой необходимости, причем мадам Митсу выказала себя весьма сведущей в этих вопросах. Чтобы не уйти вовсе ни с чем, тетушка Аметсридер попросила дать ей адрес портнихи, которая сшила мадам Митсу поистине очаровательное кимоно. Она вознамерилась убедить Иоганну сделать себе точно такое же. С этим адресом, написанным на листе бумаги крупным, неумелым детским почерком мадам Митсу, и вернулась к обеду в квартиру Гесрейтера тетушка Аметсридер.
12
Монарх в сердце своего народа
У церковного портала большие фиолетовые плакаты огромными золотыми буквами провозглашали: "Лишь одно важно - спасти душу свою". Многие откликались на этот призыв: молодые и старые, мужчины и женщины, люди хорошо одетые и оборванные. Потому что нужда была велика. Еще не успевал остыть хлеб, который по баснословным ценам продавали ворчащим покупателям, как цены снова подскакивали. Булка стоила три марки, килограмм маргарина - четыреста сорок марок, за стрижку волос брали восемьдесят марок. Этой порой нужды и голода церковь воспользовалась для генерального наступления на сердце народа, для осуществления своей священной миссии. На целый месяц были мобилизованы все сколько-нибудь известные проповедники, с тем чтобы в каждой церкви проповедь читал человек, хорошо знавший местных прихожан.