Страх, неодолимый страх охватил Николая при мысли о смерти. Он почувствовал, как пот выступал на лбу, по спине пробегала струя холода, волосы точно подымались, сердце сжалось невыразимой тоской.
О, как хотелось ему жить, как все теперь вокруг казалось ему прекрасным, близким и дорогим! Он припомнил почему-то детские годы, вспомнил отца и мать, Васю. Чем-то теплым и мягким пахнуло на него, и эти воспоминания еще более манили его к жизни. Тоскливым, помутившимся взглядом озирался он вокруг, и все то, что прежде, казалось, не имело в его глазах никакой цены, получило вдруг какое-то особенное значение. Солнечный морозный день, весело заглянувший в комнату, теперь показался ему прелестным, чудным, и самая комната не та, и все не то, и голос Степаниды, доносившийся из коридора, звучал каким-то особенным звуком. А впереди целая жизнь, и какая жизнь… Он ждал от нее счастия, славы, успехов, и вдруг умереть…
"И из-за чего? С какой стати он дерется? Из-за чепухи! Пришел сумасшедший какой-то, идиот, и он подставляет грудь под пулю! Глупо, ах, как глупо! Как умны англичане, у них нет дуэлей! Какой это нелепый предрассудок, остаток варварства. И хотя бы были серьезные поводы. Ведь он мог бы объяснить этому… этому мерзавцу, что он женится. Мог бы. Нет, не мог. Его обвинения оскорбляли. Не мог. И, наконец, не все ли равно? Теперь поздно… Он должен драться!"
Он подумал о Леночке с чувством досады. Из-за нее вся эта глупая история! Каким дураком - именно дураком - он был, сближаясь с нею! И к чему он полюбил ее? Как хорошо было бы, если бы она не отказывала Лаврентьеву. И нужно было ему путаться. Привыкла бы к Лаврентьеву!
- Нельзя не драться! - проговорил вслух Николай.
Он вздрогнул при воспоминании намека Лаврентьева, как бы поступил Лаврентьев, если бы он отказался от дуэли, и ненависть к Лаврентьеву сменила страх. Нервы его снова возбудились. Мрачные мысли уступали место более светлым. К чему думать о смерти? Разве он непременно будет убит? Сколько дуэлей кончаются благополучно. Он стреляет хорошо, и кто знает, быть может, Лаврентьев будет убит, - Николай даже обрадовался при этой мысли, - а сам он останется невредим, ну, пожалуй, ранен в ногу или руку, не опасно. Это даже ничего. Он на дуэли не струсит, нет! Теперь страшно, а там… Надо только перед тем хорошенько выспаться!
Николай вспомнил, что ему надо поторопиться найти секунданта, и он вышел из дому, решив вернуться раньше вечером, привести свои дела в порядок, написать, на всякий случай, письмо старикам и Леночке. Он было хотел ехать к Васе, звать его секундантом, но мысль, что Васе может достаться, если узнают о дуэли, остановила его. Он вспомнил об одном приятеле из литературного мира и решил пригласить этого господина. Он взглянул на часы, - было рано. "Он, верно, еще спит". И Николай не спеша пошел пешком по направлению к Невскому.
На улице он встретил двух знакомых и бойко поболтал с ними о разных пустяках: они не могли бы догадаться, что с ними беседует человек, который завтра дерется на дуэли. Люди действовали на нашего молодого человека возбуждающим образом. Глядя на него теперь, нельзя было сомневаться, что он на миру готов умереть с усмешкой на устах.
А Григорий Николаевич, выйдя от Вязникова, зашагал своей обычной походкой к себе в меблированные комнаты. Он не думал ни о дуэли, ни о смерти. Он свалил дело с плеч, исполнил то, что считал своей обязанностью, а там будь что будет… Он виделся вчера с братом Леночки, а после свидания с Вязниковым более не сомневался в виновности Николая. Отказ его объясниться, прямо сказать, что взведенное на него обвинение - ложь, по мнению Григория Николаевича, ясно свидетельствовал о его вине, и следовательно он, Лаврентьев, поступил справедливо. Нельзя оставлять безнаказанной такую пакость. "А все-таки он не струсил… молодцом!" - одобрил он даже Николая, хотя это не мешало ему питать к нему глубочайшую ненависть.
Теперь его занимала одна мысль: увидать Леночку, хотя издали. К ней он не пойдет. Зачем? И что он скажет ей? Про свою любовь? Он горько усмехнулся.
Поднявшись в свою комнату, Лаврентьев достал из чемодана бумаги (и в их числе духовное завещание, по которому Лаврентьевка переходила к Леночке, и письмо к ней), чтобы отнести их к Жучку, и хотел было уходить, когда совсем неожиданно перед ним явилась взволнованная Леночка.
XII
- Здравствуйте, Григорий Николаевич! - проговорила Леночка.
Она приблизилась к Лаврентьеву, протянула ему руку, взглядывая на смущенное лицо Григория Николаевича, и смутилась сама.
- Вас удивляет мое посещение?
- Смел ли я, Елена Ивановна, надеяться увидать вас! - ответил Лаврентьев с таким горячим чувством, что Леночка смутилась еще более.
От волнения и усталости она едва стояла на ногах и опустилась на стул. Она улыбнулась в ответ на беспокойные взгляды Григория Николаевича и заметила:
- Я запыхалась, подымаясь к вам… Это ничего, сию минуту пройдет.
Она перевела дух и продолжала:
- Мне необходимо было повидаться с вами, рассказать вам… Я хотела писать, но вчера мне сказали, что вы здесь.
- Кто сказал?
- Николай… Николай Иванович! - поправилась она, и при этом имени яркий румянец вспыхнул на ее лице.
Григорий Николаевич не промолвил ни слова. Только по лицу его пробежала судорога. Прошла минута тяжелого молчания.
- Зачем вы были у него? - неожиданно спросила Леночка.
Лаврентьев смутился от этого вопроса.
- Зачем? - продолжала Леночка. - О, прошу вас, не скрывайте от меня… Зачем вы были у него?.. Мне нужно знать…
- Вы очень любите его? - с трудом прошептал Лаврентьев. - Даже после того, как он так с вами поступил?
- Как поступил? - воскликнула Леночка, вся загораясь. - Что вы говорите?.. О, верно, тут какое-нибудь недоразумение… какие-нибудь подлые сплетни. Вы объяснитесь. У вас что-нибудь вышло?.. Григорий Николаевич!.. О, какой вы! В чем он виноват?.. Я одна виновата перед вами. Да, я виновата. Я не сказала тогда… мне тяжело было… Я боролась с чувством и не могла побороть… Я хотела все написать вам теперь, перед нашей свадьбой.
- Свадьбой! Он женится! - прошептал уныло Лаврентьев. - Он женится?!
- Да… на днях наша свадьба.
- А! Зачем же он не сказал?.. Он даже не хотел объясняться…
Он остановился в нерешительности.
- Что ж дальше, говорите… Вы, верно, оскорбили его, сказали что-нибудь?
- Нет. Я просто вызвал его на дуэль! - сконфузился Лаврентьев.
- Дуэль? - повторила Леночка, и лицо ее покрылось мертвенной бледностью. - Дуэль? За то, что мы любим друг друга? О Григорий Николаевич!.. это… это…
- Елена Ивановна!.. Не корите, выслушайте. Не потому. Я сумею все вынести… нет… Я думал, что вас смели обидеть… обманули… Но теперь, как вижу, выходит другая статья…
- А если б и обманули?! - воскликнула с сердцем Леночка. - Какое кому дело? кто смеет быть судьей? И вы так вздумали заступаться за меня?!. О, вы никогда не любили меня. Да случись что-нибудь с ним, я возненавидела бы вас, слышите?.. Хотя бы меня и бросили, как вы говорите!.. Я его люблю, я! Разве этого не довольно?..
Глаза ее блистали гневом. Она с такой силой произнесла: "Я его люблю, я!" - что у Григория Николаевича упало сердце.
Он, однако, поборол невыносимую боль и решился выслушать все до конца.
- Если вы хотите наказать за горе, которое я вам причинила… наказывайте… вы вправе; но только меня… Я виновата перед вами, я одна, Григорий Николаевич! - умоляющим голосом вдруг сказала Леночка. - Дуэли ведь не будет? Нет?
- Не будет!
- Вы извинитесь перед ним? Вы напрасно оскорбили человека!
- Извинюсь! - глухо произнес Лаврентьев.
- О, я не сомневалась в этом, - радостно воскликнула Леночка.
Она взглянула на Лаврентьева благодарным взглядом и прибавила:
- А теперь, Григорий Николаевич, вы вправе наказать меня за то, что я причинила вам горе. Требуйте, чтоб я отказалась от счастия, и я откажусь, я не выйду замуж!..
- Чтобы я?!. Да разве я злодей?.. Вас наказать!.. и то я поступил, как зверь! И то я обидел вас! И вы еще так говорите?!. Простите, Елена Ивановна, и не поминайте лихом! - проговорил прерывающимся голосом Лаврентьев, отворачиваясь, чтобы скрыть свое волнение…
- Простите и вы меня! - прошептала тихо Леночка, подымаясь.
- Дай вам бог всего хорошего. Вы стоите счастья!.. - сказал Лаврентьев.
По-видимому, он был теперь спокоен. Только голос его чуть-чуть дрожал.
- А на прощанье, Елена Ивановна, скажите еще раз, что вы простили меня!
Леночка протянула ему руку. Он благоговейно прикоснулся к ней губами, взглянул на нее ласковым, добрым взглядом и промолвил:
- Будьте спокойны. Я извинюсь, и дуэли не будет.
- Прощайте, Григорий Николаевич!
- Прощайте, Елена Ивановна!
Он вышел проводить ее в коридор.
- Еще просьба: не говорите Николаю Ивановичу, что я была у вас.
- Почто сказывать!
- Я прошу вас об этом, Григорий Николаевич, зная характер Николая… Он может подумать, что вы не деретесь с ним по моей просьбе. Это оскорбит его! Ведь правда? И если бы вы узнали… проверили слухи, то и без моей просьбы отказались бы драться.
- Э, не тревожьтесь… Я понимаю, Елена Ивановна! Скажи он тогда слово - ничего бы не было. А я слухам поверил… Скотства-то во мне много!.. Теперь пусть хотя за труса считает, а дуэли не будет. Он ваш будущий муж.
Леночка с чувством пожала руку в ответ на эти слова.
- Хороший вы, Григорий Николаевич! Я всегда сохраню о вас добрую память! - прошептала она и стала спускаться с лестницы.
Она вышла на подъезд радостная, что все так благополучно окончилось. О, сколько тревоги и страха испытала она со вчерашнего вечера, и как весело теперь билось ее сердце при мысли, что любимому ее Николаю не угрожает никакой опасности! Она шла домой полная дум о Николае и о будущей их жизни, вспоминая его ласковые речи, счастливая своим счастьем, которое чуть было не отняли. О Лаврентьеве она и не вспомнила. Счастье так эгоистично!
Григорий Николаевич проводил грустным взглядом спускавшуюся по лестнице Леночку и, когда она скрылась, перегнулся вниз через перила. Вот мелькнула еще раз ее маленькая фигурка… стукнули двери подъезда, а он все еще стоял.
На душе у него сделалось так мрачно, сиротливо. Глубокой скорбью светились его глаза.
- Ушла! - проговорил он. - Ушла!
И тихо пошел к себе в номер, лег на постель и долго пролежал с закрытыми глазами, припоминая любимый образ Леночки, ее голос, движения.
- Счастливец! - с какою-то отчаянной завистью в голосе проговорил Лаврентьев, чувствуя, как приливает к сердцу злоба к Николаю. - Как она его любит!
Перед ним стояли они оба, смеющиеся, довольные, сливаясь друг с другом в объятиях. О, с каким наслаждением он задушил бы этого "счастливца"!.. Лаврентьев бешено стукнул кулаком об стену и вскочил с постели. Голова его кружилась. Глаза налились кровью.
- Скотина! Тварь гнусная!.. Опять не сустоял! - мрачно ругался Григорий Николаевич, - а еще человек!
Он подошел к умывальнику, вылил на голову кувшин воды, причесался, уложил в чемодан вынутые было бумаги и вышел из номера.
Свежий воздух несколько освежил и успокоил его. Ему сделалось стыдно, что чувство ревности осилило его любовь.
- Шалишь, Гришка! - прошептал со злостью Лаврентьев. - Сустоишь и извинишься как следует или ты будешь подлец!
Решившись свято исполнить обещание, данное Леночке, Григорий Николаевич первым делом пошел в технологический институт и разыскал там Васю. Вася очень обрадовался Лаврентьеву и сперва было смутился, вспомнив о Леночкиной свадьбе, но Григорий Николаевич казался таким спокойным, что Вася ошалел.
- Как живете, Василий Иванович?.. Как поживает Елена Ивановна? - спрашивал, между прочим, Лаврентьев. - Замуж не собирается?
И, не дожидаясь ответа, засмеялся и прибавил:
- Барышне пора бы и замуж, барышня хорошая. Что в девках-то сидеть!
- Елена Ивановна выходит замуж. Вы разве не знаете?
- От кого же мне знать? Это она неглупо делает.
- За брата.
- Вот это добре!.. Парочка славная, оба ребята молодые, красивые. Скоро и я, брат Василий Иванович, в закон!
- Вы?
- Эка выпучили глаза, Иваныч… Нешто, паря, мне и жениться нельзя?.. Думаешь, только и свету, что Елена Ивановна… Я, братец ты мой, тоже невесту себе сыскал по своему авантажу! Так-то. Не знаю только, когда свадьбу сыграть?.. А вы, Вася, как погляжу, в Питере-то поотощали. Харч здесь, видно, неважный! Ужо летом поди к нам на откорм? Не люб поди вам Питер-то?
- Не люблю я Петербурга… В деревне лучше…
- Еще бы. Здесь у вас шаромыжник-народ. Ну, одначе, до свидания. Так, повидать вас забрел.
- Я к вам зайду, Григорий Николаевич! Хотелось бы порасспросить, как там у нас… Вы где остановились?
- Да я поди вечером укачу, а то утром. Да и радостного говорить нечего, Василий Иванович. Понапрасну только смущаться будешь. Пакость одна! Ужо приедете - побеседуем, а теперь прощайте, Иваныч. Смотри, не тощай очень-то, а то и косить нельзя будет! - проговорил Григорий Николаевич, крепко пожимая на прощанье Васину руку.
"Другой сорт будет парень-то!" - проговорил про себя Лаврентьев, направляясь к конке.
Через полчаса он был уже снова на квартире у Николая и, не заставши его дома, оставил следующую записку:
"Милостивый государь
Николай Иванович!
Очень нужно с вами повидаться. Зайду опять в семь часов".
- Ну, брат, Жучок! - проговорил Григорий Николаевич, входя через час к своему приятелю, который поджидал его обедать, - а ведь я пальцем в небо попал!
- Как так?
- Он женится.
- А ты уж, видно, сдурил?
- Был грех. Скот-то во мне голос подал. Человек, брат, большая скотина! Чуть было на завтра тебя в благородные свидетели не поволок… Хотел пристрелить парня-то… Ну, да не требуется теперь. Пусть себе живут! - вздохнул Григорий Николаевич.
Он рассказал, как было дело, и точно нарочно старался представить все в смешном виде. Даже и свидание с Леночкой Григорий Николаевич хотел было рассказать в шутливом тоне, но это как-то не удалось.
Он замолчал, выпил несколько рюмок водки и, между прочим, заметил:
- А ты, Жучок, обо всей этой глупости как-нибудь не проговорись… Шабаш теперь! Вот только еще повидаюсь с Вязниковым и гайда домой.
Доктор выслушал Григория Николаевича и заметил:
- Тебе, брат, раньше надо было родиться… Рыцарь, как посмотрю!
- Только без дамы…
- Дам много… Захоти только! А все, брат Лаврентьев, советую тебе полечиться.
- Мне-то? Какая такая у меня болесть? Нешто пластал ты меня, как лягух?
- Тебе рассеяться нужно… Съездил бы куда-нибудь. А то в своей медвежьей норе снова захандришь…
- Теперь, брат, не сумневайся. Извлек!
- Так ли?
- Шабаш! - прибавил Лаврентьев, выпивая рюмку водки и с аппетитом принимаясь за обед. - Шабаш! Надурил - и будет! Знаешь что, Жучок… оно, как рассудишь, и впрямь мы ровно бы недалеко от обезьян. Она-то, сволочь, иногда осиливает… давеча, как я с ним-то был… ну, так и хотелось его пришибить… Самцы, што ли, по-твоему, из-за самки дерутся? Ты ведь все так объясняешь, - с грустной насмешкой заметил Григорий Николаевич.
- А ты думал, в тебе не самец говорит? Самец, - будь благонадежен!
- Ох, вы, лекаря, лекаря!.. Ну да ладно, тебя послушаю, возьму в дом солдатскую вдову, и если, шельма, шалить не станет - к батьке и в закон… Все же баба будет около, детвора, пожалуй… Не один, как перст, в доме-то. Самец и самка! Так, что ли, Жучище?
Жучок плохо верил словам Григория Николаевича. Он украдкой посматривал на приятеля. В его глазах было столько грусти, а из-за напускной шутки вырывались такие скорбные звуки, что Жучок от души пожалел своего друга.
XIII
Николай, против ожидания, не застал дома приятеля, которого хотел звать в секунданты. Он с утра ушел и обещал быть дома не ранее шести часов вечера. Николай оставил ему записку, в которой просил непременно, по очень важному делу, заехать к нему, а сам направился в редакцию, где работал приятель, в надежде застать его там около часу.
Погода, как нарочно, была превосходная. Стоял славный, яркий, морозный день… Николай доехал до Поцелуева моста и пошел пешком… Опять грустные мысли проносились в его голове… Опять тоскливо сжималось сердце у молодого человека… Как нарочно, навстречу ему попались похороны. Он даже полюбопытствовал узнать, кого хоронят. Оказалось, что хоронят какого-то молодого человека. "И его, может быть, так же повезут!.." А кругом кипела жизнь… улицы оживлялись… Николай теперь с особенным интересом заглядывал в лица проходивших. Они сегодня казались ему особенно добрыми, хорошими…
- Николай Иванович! - почти в упор раздался чей-то звонкий, приятный, знакомый голос.
Он повернул голову. Из подъезда дома министра внутренних дел проходила к карете Нина Сергеевна.
- Вы точно влюблены или получили неприятное известие, - сказала она, протягивая из-под белого пушистого меха бархатной накидки мягкую, теплую руку, оголенную почти до локтя. - В какие страны?
- На Литейную.
- Нам по дороге. Садитесь, я вас подвезу!
Николай согласился и сел вслед за нею в маленькую карету. Встреча с этой красивой, изящной женщиной обрадовала его… Он уже снова приободрился.
- Что с вами? Вы в самом деле как-то печально шли, - с участием продолжала она, обдавая его мягким, нежным взглядом. - Какое у вас горе?
- Никакого… так задумался.
- Не весело же вы задумались!
Она продолжала болтать; попеняла, что Николай не заходит, сказала, что непременно придет послушать, как он будет в суде сражаться с Присухиным. Присухин ей говорил.
Николай взглядывал на эту блестящую красавицу, и ему было необыкновенно приятно… Хотелось побыть с ней подольше, поговорить, узнать наконец, что это за женщина… А Нина Сергеевна, как нарочно, глядела на него так ласково. "Ведь, может быть… он никогда ее не увидит. Она и не знает, что он завтра дерется".
- Знаете ли, Николай Иванович, с вами весело встречаться! А вы вот как будто не хотите? Отчего?
- Некогда было, Нина Сергеевна…
- Все это вздор… Когда захочешь кого видеть, всегда найдешь время.
- Да и к чему?.. - прибавил тихо Николай.
- К чему? - усмехнулась Нина.
- Пожалуй… того и гляди опять, как тогда в деревне… - улыбнулся Вязников.
- О, какой вы самолюбивый… До сих пор помните… Ну, что ж? Положим, даже и влюбитесь…
- А потом?
- А потом найдете, что это было глупо! - рассмеялась Нина.
- Вы все смеетесь!
- Делать-то мне больше нечего!..
- Странная вы, Нина Сергеевна! В деревне вы были не та…
- Будто? Ах, да… вы помните… тогда вы говорили, что я любила какого-то рыцаря? - насмешливо протянула она.
- А разве нет?.. Ответьте-ка серьезно.
- Положим. Вы угадали.
- А теперь?
- Теперь? Ну, так и быть, скажу. Теперь - нет!..
- И хандрите?
- И хандрю.
- И даже от скуки делами занимаетесь?.. К министру ездите?..
- Хочу основать новый дамский кружок… Хлопотала об уставе. Хотите в секретари?