С отвращением отдернул он руку от шеи, вокруг которой словно бы уже обвилась намыленная веревка. Вот и еще одна разыгранная им идиотская комедия, еще одна сиеста, потерянная по вине его больного воображения. Он зашевелился в постели, нащупывая пачку сигарет - только для того, чтобы выйти из бездействия; во рту все еще не исчез неприятный вкус сновидения. Он зажег спичку, начал пристально смотреть на нее, пока она не опалила пальцы; пламя отплясывало в его глазах. Потом - непонятно зачем - подверг себя подробному изучению в зеркале, висевшем над раковиной. Надо принять душ, позвонить Морелье и назначить ей встречу у сеньоры Белькис. Еще одна потерянная сиеста; эта мысль терзала его, подобно москиту, он отогнал ее не без труда. Сумеет ли он когда-нибудь разделаться с этим наследием детства: представлять себя могучим героем, когда мутной февральской ночью снятся долгие приключения - а в конце поджидает смерть, под городской стеной или на эшафоте? Мальчишкой он любил превращаться в пирата, отважного рыцаря, Сандокана, и любовь для него была подвигом, достойной наградой которому могла служить лишь смерть. А как здорово было чуть позднее, подростком, видеть себя израненным, обреченным на гибель - о, эти революции в часы сиесты, мятежи, во время которых лучший друг сохранял себе жизнь ценой его собственной! - и уходить во мрак в сопровождении изысканной фразы, с удовольствием ее создавая, оттачивая, полируя… Несколько обкатанных сценариев:
а) революция, - Иларио противостоит ему из вражеского окопа. Дальше происходит следующее: окоп берется штурмом, Иларио в безвыходном положении, они встречаются посреди хаоса и разрушения, он спасает Иларио жизнь, меняясь с ним формой и отпуская его, - а сам пускает себе пулю в лоб, чтобы замести следы; б) спасение Морельи (всегда видится не очень четко): он в агонии - операция не помогла - Морелья берет его за руки, рыдая; пышная фраза на прощание, прикосновение губ Морельи к его лбу, покрытому испариной; в) смерть на эшафоте среди толпы народа; он - выдающийся персонаж, осужденный за цареубийство или государственную измену: сэр Уолтер Рэли, Альваро де Луна и так далее. Последнее слово (грохот барабанов заглушает голос Людовика XVI), палач подходит к нему, великолепная улыбка презрения (Карл I), - и ужас публики, изумленной подобным мужеством.
Итак, он понемногу выбирался из своего сна - усевшись на край постели, продолжая смотреть в зеркало, охваченный досадой: разве ему не тридцать пять лет, разве это не глупо - сохранять старые детские привычки, да еще воображать себе все это в такую жару… Что на сегодня? Смертная казнь в уединенной обстановке: в каком-нибудь лондонском застенке, где вешают почти без свидетелей. Конец не очень-то радостный; но тем не менее он заслуживает тщательного обдумывания. На часах четыре с минутами. Вот и еще один потерянный день…
А не поболтать ли ему с Морельей? Он набрал номер, все еще ощущая во рту противный вкус сновидения - а ведь он совсем не спал, всего лишь прокручивал в уме свою смерть, как делал это ребенком. С той стороны сняли трубку. "Алло!" - было как будто сказано голосом не Морельи, а какого-то мужчины. Он сдавленным шепотом произнес: "Морелья", - и вот донесся ее свежий, отчетливый голос, со всегдашним приветствием, но чуть менее непринужденным, чем всегда, - именно потому, что для Реми оно неожиданно прозвучало слишком непринужденно.
От него до Морельи километра четыре. Две минуты на машине. Почему он ей не сказал: "Увидимся в восемь у сеньоры Белькис?" Когда он добрался до ее дома буквально вывалившись из такси, было четыре с четвертью. Он вбежал в вестибюль, затем на второй этаж, остановился перед дверью красного дерева - справа от лестницы. - открыл ее, не постучав. И услышал крик Морельи еще до того, как увидел ее. В комнате были Морелья и лейтенант Доусон, но при виде револьвера закричала только Морелья. Реми почудилось, будто этот крик исходил от него самого, - вопль, моментально заполнивший горло.
Тело перестало вздрагивать. Рука палача пощупала пульс, дотронувшись до вены на ступне. Свидетели устремились к выходу.
1939
PUZZLE
Рафусу Кингу
Вы все сделали так чисто, что никто, даже сам покойник, не мог бы обвинить Вас в убийстве.
Ночью, когда все предметы тают в неопределенности граней и плоскостей, которую может разрушить лишь свет, Вы, вооружившись кривым ножом с лезвием, вибрирующим до звона, подошли и остановились у двери. Вы постояли и, не услышав ничего кроме тишины, толкнули дверь. Вы толкнули ее не так медленно, как тот персонаж Эдгара По, ненавидевший Дурной Глаз, нет, Вы открыли ее с радостной решимостью жениха, идущего к невесте, или так, как будто Вы шли получать прибавку к зарплате. Итак, Вы толкнули дверь, и только из-за элементарной осторожности не засвистели одну мелодию. Кстати, это была песенка "Страдая по тебе".
Ральф, как обычно, спал на боку, подставляя его и взглядам, и ножу. Вы подходили медленно, промеряя взглядом расстояние до кровати, и остановились, когда осталось не более метра. Через окно, - Ральф оставлял его открытым, чтобы дышать утренним бризом (и чтобы подняться и закрыть его утром ради удовольствия поспать потом еще до десяти), - можно было увидеть светящуюся рекламу. Нью-Йорк был шумен и капризен той ночью, и Вы не без удовольствия понаблюдали за безжалостной конкуренцией, разворачивавшейся между различными марками сигарет и автомобильных шин.
Однако то был момент не для юмористических ощущений Нужно было заверши дело, задуманное так решительно и весело, и Вы взяли и откинули назад волосы Ральфа и решились нанести ему удар ножом, не теряя времени на вступления и прочие мизансцены.
Согласно задуманному, Вы встали правой ногой на красный коврик, который точно обозначал место постели, где спал Ральф, и, позабыв о светящейся рекламе, повернули свой корпус влево, и, занеся руку, как игрок в гольф перед ударом, погрузили нож в тело Ральфа, чуть пониже подмышки.
Ральф проснулся как раз в момент удара и понял, что этот смерть. И это было Вам приятно. Вам хотелось, чтобы он понял, что он умрет, и еще, чтобы рядом был еще один человек, которого это непосредственно касалось, чтоб он был свидетелем того, как обрывается эта ненавистная для Вас жизнь.
У Ральфа вырвался вздох, затем легкий стон, еще один вздох, потом какой-то клекот, и больше ничего. И не было больше сомнений, что смерть овладела новой жертвой, войдя в нее вместе с ножом. Вы высвободили нож, вытерли его платком, погладили Ральфа по голове (это было продумано заранее) и отошли к окну. Склонившись над бездной, Вы долго смотрели на ночной Нью-Йорк. Смотрели внимательно, как впередсмотрящий на мачте корабля, плывущего к неизведанным землям. Ночь была совсем не романтическая, тусклая. Там внизу, под влиянием света, времени и расстояний, автомобили напоминали жуков и светлячков.
Вы открыли дверь, вновь закрыли ее и пошли по коридору, еле заметная улыбка ангельски тихо скользнула по Вашему лицу.
- Доброе утро!
- Доброе утро!
- Ты хорошо спала?
- Хорошо. А ты?
- Хорошо.
- Позавтракаешь?
- Да, сестренка.
- Кофе?
- Хорошо, сестренка.
- Бисквиты?
- Спасибо, сестренка.
- Вот, газета.
- Потом почитаю, сестренка.
- Странно, что Ральф еще не встал.
- Очень странно, сестренка.
Ребекка пудрилась перед зеркалом. Женщина-полицейский наблюдала за ней, стоя у двери. Агент с лицом огородного пугала поглядывал подозрительно, видимо, надеясь, разглядеть виновного издалека.
Пудра покрывала щеки Ребекки. Она совершала туалет механически, все время думая о Ральфе. О его ногах, его белых и гладких ляжках. О его ключицах, они такие особенные. О его манере одеваться, его богемной неряшливости.
Вы были в своей комнате, рядом с Вами инспектор и несколько полицейских. Они задавали вопросы, а Вы, запустив пальцы левой руки в свои волосы, отвечали на них.
- Нет, я ничего не знаю, сеньоры. В последний раз я видел его вчера вечером.
- Вы полагаете, это самоубийство?
- Если бы я увидел тело, может быть, и посчитал бы так.
- Возможно, мы найдем его сегодня.
- В комнате не обнаружено следов борьбы?
Полицейские весьма удивились, услыхав, как Вы расспрашиваете инспектора (а Вам это было особенно приятно). В свою очередь, и инспектор не смог скрыть своего удивления.
- Следов борьбы? Нет, не обнаружено.
- Ах, так. Я подумал, может быть, следы крови на постели или подушке?
- Кто знает.
- Почему ты так говоришь?
- Остается еще кое-что.
- Что, сестренка?
- Поужинать.
- А-а!
- И дождаться Ральфа.
- Может, он и придет.
- Он придет.
- Ты так уверена, сестренка?
- Он придет.
- Ты пытаешься убедить меня?
- Ты сам в этом убедишься.
Тогда Вы решили вспомнить и проверить кое-какие обстоятельства. Пока была передышка между полицейскими визитами.
Вы вспомнили, какой он был тяжелый. Вы еще сказали сами себе, что сноровка - важный для достижения результата фактор. Вы вспомнили коридор, тогда, на рассвете, и свинцовое небо, по которому проплывали облака, напоминавшие собак масляного цвета.
Пожалуй, надо покрасить одну из птичьих клеток. Купить краски, кармазина или киновари, а может, еще лучше пурпуровой, хотя, пожалуй, в самую точку будет фиолетовый цвет. Покрасить клетку фиолетовым, а перед этим надеть те брюки и рубашку, которые сейчас там, рядом с этим…
Второе: Вы подумали, что надо купить песок, расфасовать его в большом количестве в пакеты по пять килограммов, завезти домой. Песок поможет нейтрализовать некоторые последствия сенсорного характера.
Третье: Вы подумали, что несколько неожиданное спокойствие Ребекки, скорее, невротического происхождения, и даже задали себе вопрос, после всего этого, не оказали ли Вы ей очевидную услугу? Конечно, такие вещи никогда не выяснишь до конца.
- До свидания, сержант.
- До свидания, сеньор.
- Счастливого Рождества, сержант.
- И Вам того же, сеньор.
Ребекка накрыла крышкой кастрюлю с супом. Она делала это медленно. Вы были в столовой, слушали радио и ожидали ужин. Ребекка проверила кастрюлю, блюдо с салатом, вино. Вы в это время мысленно критиковали Руди Валле. Ребекка вошла с подносом и села на свое место, Вы выключили радио и заняли место во главе стола.
- Он не вернулся.
- Вернется.
- Может быть, сестренка.
- А ты, что, сомневаешься?
- Нет, то есть, я хотел бы не сомневаться.
- Я говорю тебе, он вернется.
Вы почувствовали, как Вас переполняет ирония. Это было опасно, но Вы не удержались.
- Я спрашиваю себя: если кто-то не уходил, может ли он… вернуться?
Ребекка смотрю на на Вас очень пристально.
- Я тоже себе задаю этот вопрос.
Вам очень не понравились эти слова.
- А почему ты задаешь его себе, сестренка?
Ребекка продолжала смотреть на Вас очень пристально.
- Почему эти предположения, что он не ушел?
У Вас вдруг зашевелились волосы на затылке.
- Почему? Что почему, сестренка?
Ребекка продолжала смотреть на Вас очень пристально.
- Наливай суп.
- Почему я должен наливать его?
- Сегодня налей ты.
- Хорошо, сестренка.
Ребекка передала Вам кастрюлю с супом и Вы поставили ее рядом. У Вас совсем не было аппетита, Вы это чувствовали.
Ребекка продолжала смотреть на Вас очень пристально.
Тогда Вы стали снимать крышку с кастрюли. Вы поднимали ее медленно, так же медленно, как Ребекка перед этим клала ее на кастрюлю. Вы ощущали непонятный страх, поднимая крышку, но понимали, что это… просто нервы. Вам подумалось, как хорошо бы быть далеко отсюда, на нижнем этаже, а не здесь, на последнем, тридцатом, рядом с Ребеккой.
Она продолжала смотреть на Вас очень пристально.
И когда крышка кастрюли была снята полностью и Вы посмотрели внутрь, а потом - на Ребекку, а Ребекка продолжала смотреть на Вас очень пристально, а затем тоже посмотрела внутрь кастрюли и… улыбнулась, Вы застонали, и все покачнулось перед Вами, предметы стали расплывчатыми, ясно видна была лишь крышка, которую медленно поднимали, жидкость в кастрюле и еще… еще…
Этого Вы не ожидали. Вы были слишком умны, чтоб ожидать такое. Умны настолько, что мозг оказался не способен вместить избыток интеллекта, ему потребовался выход. Сейчас, сидя на койке, Вы множите и множите числа. Никто не может добиться от Вас ни единого слова. Обычно Вы смотрите на окно так, будто видите за ним светящуюся рекламу, потом выдвигаете вперед правую ногу, поворачиваете свой корпус, как игрок в гольф, готовящийся к удару, и протягиваете пустую руку в пустоту камеры.
1938
ИСТОРИИ ГАБРИЭЛЯ МЕДРАНО
Посвящается Хорхе д'Урбано Вьо
НОЧЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Человек спит, вот и все. Никто никогда не сможет сказать, в какой миг двери открываются навстречу снам. Той ночью я спал, как обычно, и видел сон, как обычно. Но только...
Той ночью мне приснилось, что мне очень плохо. Что я умираю, медленно, умираю всеми клетками своего тела. Страшная боль в груди; каждый вдох и выдох - и постель как бы становилась утыканной лезвиями, усеянной обломками стекла. Холодный пот покрыл меня, я ощутил ту жуткую дрожь в ногах, которая несколькими годами ранее… Пришло желание громко закричать, так, чтобы услышали люди. Меня мучили голод, жажда, лихорадка - лихорадка, похожая на скользкую ледяную змею. Издалека доносился петушиный крик. Кто-то душераздирающе свистел со стороны дороги.
Наверное, сон длился долго, но, вдруг в мозгу наступила ясность; я оказался посреди темноты, все еще вздрагивая от пережитого кошмара Необъяснимая вещь - это переплетение сна и яви, эти два потока, что смешивают свои воды в первые секунды после пробуждения. Мне было очень плохо; никакой уверенности, что со мной и впрямь что-то случилось, - но я не мог спокойно дышать, не мог возвратиться к снам, свободным от ужасов. Я нащупал ночник рядом с постелью и, вероятно, зажег свет, потому что внезапно увидел перед собой занавески и большой шкаф. По-моему, я был крайне бледен. Не знаю уж как, я встал, чтобы добраться до зеркала в дверце шкафа, посмотреться в него и тем избавиться от недавнего кошмара.
Когда я дотащился до шкафа, то прошло несколько мгновений, прежде чем я понял: мое тело не отражается в зеркале. Сон отлетел напрочь; волосы встали дыбом, но я нашел объяснение этим действиям, не зависящим от моей воли: дверца шкафа оставалась закрытой, а значит, и я в зеркале появиться не мог. Резким движением руки открыл дверцу.
И увидел себя, - то есть совсем не себя. Иными словами, я не увидел в зеркале себя самого. В зеркале никто не отражался. Скупой свет ночника позволял различить постель и мое тело, распростертое на ней; голая рука свешивалась до пола; лицо было без единой кровинки.
Кажется, я закричал. Но тут же зажал рот рукой. Я не решался резко все переменить, ускорить пробуждение. Впрочем, в своем безволии я даже не помыслил о полной бессмысленности этого. Стоя перед зеркалом, не отражавшим меня, я созерцал то, что находилось за моей спиной. Понемногу мне стало ясно, что тело мое лежит в постели, а сам я мертв.
Ночной кошмар?.. Нисколько. Смерть, настоящая смерть. Но как же…
Как же?..
Нет, я не успел задать сам себе этот вопрос. Потрясающее чувство охватило меня - чувство полной бесповоротности того, что случилось. Да, вроде бы все понятно, всему есть объяснение. Но я не знал, отчего мне все понятно, отчего всему нашлось объяснение. С трудом я оторвался от зеркала и поглядел на кровать.
Обыкновенная картина. На кровати, слегка повернутое на бок, покоилось тело. Трупное окоченение уже захватило лицо и мускулы рук. Взъерошенные блестящие волосы покрылись влагой во время агонии, которую я считал только сном, во время безнадежной агонии - предвестника ухода в мир иной.
Я подошел к собственному трупу. Потрогал его, но рука тут же отдернулась от невыносимого холода. На губах - полоска пены; на подушке, измятой, бесформенной, - несколько капелек крови. Нос заострился, и уже проступили вены, до того совершенно незаметные. Мне стало понятно, как я страдал перед смертью. Губы мои были сжаты и обнаруживали неприятную твердость; сквозь полуприкрытые веки, с выражением глубокого упрека на меня смотрели мои сине-зеленые глаза.
Неожиданно спокойствие сменилось отупением. Мгновение спустя я, охваченный судорогами я дрожью, нашел убежище на другом конце комнаты, как можно дальше от кровати. Суровое спокойствие тела на кровати могло бы послужить мне примером; но, подгоняемый бичом безумия, я цеплялся за собственный страх. И это было наяву, я стоял в трех метрах от своего скованного смертью тела, и ночь, и кошмар, и зеркало, и страх, и часы, что показывали три девятнадцать, и тишина…
Я дошел до высшей степени напряжения; теперь нужно было ждать спада. Мои нервы - нервы? - натянутые до предела, словно ослабли; постепенно возвратилось и спокойствие, в виде кроткой грусти, похожей на дружескую руку, возникшую из темноты. Я сжал эту руку - и позволил ей вести себя куда-то в бесконечность.
"Итак, я умер. Никаких глупостей, я лежу вот здесь, других доказательств и не требуется. С каждой секундой я все больше застываю, все больше удаляюсь от жизни. Пружина лопнула, и вот я здесь, на кровати, прищурив глаза от света, прогоняющего ночь, в которую все и случилось. Я умер. Ничего нет проще. Умер. Что тут общего со сверхъестественным, с ночным кошмаром, еще с чем- либо подобным? Умер. Да, я умер. Подниму-ка я руку своего трупа и прикрою ее одеялом. Так лучше. Не задавать себе вопросов. Все до крайности просто, даже примитивно: смерть как смерть. Да - НО… Нет, в чем дело? Я знаю, я знаю, что существую отдельно от себя, лежащего мертвым на кровати, существую тут, на другом конце комнаты. Но хватит, хватит, подумаем о чем-нибудь другом. Не задавать себе вопросов. Постель - и я на ней, мертвый. В остальном - ничего сложного: надо отсюда выбраться, рассказать бабушке о том, что произошло. Только осторожно, не вдаваясь в описания, чтобы она не узнала о моих мучениях, о том, как я страдал один, совсем один этой ночью… Но как же разбудить ее, как заговорить с ней? Не задавать себе вопросов; любовь сама подскажет способ, как это сделать. Нужно избавить ее от этого ужаса - войти утром в комнату и обнаружить мое окоченевшее, скрюченное тело… Окоченевшее, скрюченное тело… Окоченевшее… Окоченевшее, скрюченное тело…"