Графа Ольбрахта и князя Глинского связывала многолетняя дружба, зародившаяся ещё при короле Яне Ольбрахте. Правда, у графа было устоявшееся мнение, что князь в их дружбе ищет выгоду прежде всего для себя. Но, оставаясь человеком благоразумным и благородным, граф не ставил в упрёк князю его малые пороки. Не пытаясь тотчас разгадать тайные побуждения князя, Ольбрахт взялся за выполнение просьбы Глинского, сказав ему:
- Завтра к вечеру жди моего визита, надеюсь, принесу тебе желанную весть.
Король Александр в эти дни начала лета был озабочен многими государственными делами. От русского великого князя Василия пришли послы во главе с дьяком Третьяком Долматовым. Просили послы милостиво от имени государя всея Руси Василия отпустить под крыло Москвы Смоленск, как были отпущены Чернигов и Новгород–Северский.
- Нам без древнего русского Смоленска никак нельзя ныне жить. Там наши святыни, там россияне, жаждущие воссоединиться с Русью, - важно говорил на приёме у Александра Долматов. - Да ты бы, государь, пожаловал Смоленск супруге своей, королеве Елене, и воцарился бы между твоим королевством и Русью вечный мир.
Во всём сказанном дьяком Долматовым не было и намёка на какую‑нибудь угрозу войны, вызова к противостоянию.
Может быть, подарив город Могилёв Елене, король отдал бы ей и Смоленск, тогда бы у послов были все основания передать князю Василию, что они исполнили повеление государя и теперь смоляне под рукой россиянки. Но государь не успел и слова промолвить в ответ Долматову, как вмешался канцлер Монивид. Он словно прочитал ход мыслей короля и великого князя Александра и заявил:
- Государь может отписать Смоленск королеве при двух условиях: если она войдёт в его веру и если у них появится наследник. Иначе быть Смоленску вечно под рукой Литвы и Польши. А больше государю сказать нечего.
Так оно и было. Александр как‑то мгновенно оказался безволен возразить канцлеру и произнёс:
- Пожалуй, на том мы и остановимся. Мне надо поговорить с королевой, и, если она склонит голову перед венцом католичества, быть Смоленску русским городом.
Знали Александр и Монивид, что подобной уступки от Елены они не добьются, но русских послов они объехали, как говорится, на козе.
Проводив дьяка Долматова и его подручных несолоно хлебавши, Александр вынужден был разбирать претензии принца Сигизмунда, который по–братски, не выставляя иных причин, требовал размежевания Литвы и Польши.
- Зачем тебе такая обуза от Балтии и почти до Чёрного моря? Да вольнее твоей душе будет в Вильно. А в Вавеле я сяду - в тесноте, да не в обиде, - пел Сигизмунд при каждой встрече с братом.
Александр стал избегать Сигизмунда, а если это было неизбежно, никогда не оставался с ним с глазу на глаз. Может быть, по этой причине графу Гастольду никак не удавалось встретиться с королём наедине. Их встреча состоялась лишь через две недели после разговора Ольбрахта с Глинским. Уже наступило лето, и страсти в Вавеле улеглись. Король и граф вышли на прогулку в парк, который примыкал к заднему фасаду Вавеля. Когда вблизи них никого не было, граф сказал:
- Ваше величество, я добивался этой встречи две недели и прошу твоей милости выслушать меня.
- Полно, дорогой Ольбрахт, я ведь не от тебя прятался, потому говори без церемоний о том, что тебя волнует, в чём выражается твоя просьба.
- Она ничтожно мала. Я приглашаю ваше величество вместе со мною посетить палаты князя Глинского - только и всего.
- Надо же! О, это несколько неожиданно для меня. Правда, я помню его бесценный подарок и благодарен ему. Но что нас ждёт?
- Князь приглашает лишь тебя, ваше величество. Он готов удивить нас восточными диковинками, которые и присниться не могут…
- Право, не знаю, граф. К тому же, как я скажу о том государыне? А мне без неё и вовсе… Сам пойми.
Граф понял намёк государя, но проявил настойчивость:
- Мой государь, одному тебе там будет вольнее. Кроме того, у князя нас ждёт сюрприз. Сообщил он под секретом, что купцы доставили ему бальзам великолепнее и древнее, нежели бальзам фараонов. А чтобы государыня тебя не смущала, посоветуй ей побывать в Гливице. Там, говорят, в женском русском монастыре появилась чудотворная икона Матери Божьей Троеручицы.
Король, зная, что Елена сейчас всей душой рвётся на родину, сказал:
- Нет, она туда не поедет, ей не до этого.
Граф, однако, нашёл убедительный повод:
- Ваше величество, поступи проще. Подари ей Гливице, пусть она там побывает, чтобы войти во владение. Скажи о женском монастыре…
Александр счёл это возможным. Если Елена отправится в Гливице, за сто с лишним вёрст, значит, отдалится её поездка домой, а он несколько дней будет волен во всём.
- Спасибо, граф, я принимаю твой совет. Гливице придётся государыне по душе, и то, что там есть притягательное для неё место, вовсе хорошо.
Вечером того же летнего дня, провожая Елену после трапезы в её покои, Александр сказал, что хотел бы её порадовать и дарит ей в честь десятилетия со дня свадьбы селение Гливице с починками и землями.
Елена приняла этот дар, потому как тоже знала, что близ селения есть старая женская обитель, которую она давно собиралась посетить.
- Спасибо, мой государь, за подарок. Завтра же отправлюсь в Гливице. Скоро меня не жди и не волнуйся. Там много забот…
Последние слова Елены озадачили и насторожили Александра. Он подумал, что, собравшись в Гливице, она может потом снарядиться в дальний путь и уехать на родину. Известно было Александру, что у Елены много денег, чтобы купить экипажи и лошадей для такого путешествия, нанять воинов. Она всё могла себе позволить. И в Александре всё взбунтовалось. "Нет и нет!" - закричала его душа. Однако сопротивление души было недолгим. Ею владела уже другая сила, а не любовь к супруге. Давал о себе знать "бальзам фараонов", к которому Александр уже пристрастился. "Я хочу быть волен! Хочу воли!" - звенело у него в груди, и он поддался зову. С Еленой же поговорил любезно, как и прежде:
- Я с нетерпением буду ждать твоего возвращения, моя государыня. Знаю, там ты помолишься на свободе и получишь душевную отраду.
Елене не хотелось говорить Александру, что в Гливице всё будет не так, как он предполагает. Но и ложь не слетела с языка королевы, потому она молчала, кивала головой и улыбалась. В эти минуты Елена думала, как и государь, что ей ничего не стоит уехать из Гливице в родную землю. Знала она теперь, что может выбрать путь, на котором не встретит ни ордынцев, ни иных ворогов.
Остановившись с супругом возле своей опочивальни, Елена не позвала его разделить с нею ложе. Время давно погасило в ней желание близости. И Александр не настаивал на том, по–прежнему опасаясь своей немощи, подточившей жажду даже ласкать свою супругу. Правда, с того дня, как он впервые испил "бальзама фараонов", в нём всё сильнее становился зов плоти. Ему оставалось лишь преодолеть страх перед пропастью, одолев которую он попал бы в царство блаженства. Но уверенность в новые силы в Александре ещё не укрепилась, нужен был какой‑то внешний толчок, чтобы он совершил отчаянный прыжок через бездну страха.
- Приятных тебе сновидений, моя королева, - сказал Александр и покинул покои королевы.
Елена собиралась в путь только через два дня, когда получила из рук Александра грамоту на владение селением Гливице, хуторами и починками при нём, а также всеми землями повета. Как повелось, уезжала Елена ранним утром. Александр поборол ночную лень и вышел проводить супругу. Они расставались в нижнем вестибюле дворца, и им было грустно. Елена чувствовала щемление сердца и смотрела на Александра с печалью. Его лицо и глаза вызывали тревогу своей белизной и поволокой. Елене показалось, что они расстаются навсегда, что она уже не вернётся. Елена взяла Александра за руку и произнесла с душевной теплотой в голосе:
- Береги себя, мой государь. Не увлекайся бальзамами Глинского. Ты ещё нужен державе.
- Да хранит тебя Пресвятая Дева Мария, - ответил Александр.
Его томило предчувствие чего‑то непоправимого. Чтобы прервать тягостные минуты расставания, Александр поцеловал Елену в лоб и, взяв за плечи, повернул её к парадным дверям, за которыми Елену ждала карета.
Кортеж Елены был невелик. Её сопровождали лишь две боярыни - Анна Русалка и Пелагея, - казначей Фёдор Кулешин, дворецкий Дмитрий Сабуров, семь воинов во главе с Ильёй Ромодановским, слуги и возничие - все самые нужные и близкие ей люди. Ни литовцев, ни поляков при королеве не было, хотя Александр и настаивал взять в сопровождение десять своих воинов.
Едва проводив Елену, король Александр прикоснулся к "бальзаму" Глинского. Выпив кубок вина с бальзамом, он почувствовал душевную лёгкость, его покинули все тревоги, и он с нетерпением ждал вечера. Его уже не интересовали никакие государственные дела, а когда ему всё-таки пришлось ими заниматься, он делал это торопливо, без должного внимания.
Правда, когда к нему пожаловал бывший гетман Николай Радзивилл, Александр был вынужден встретить его и долго с ним беседовал. Разговор был не из лёгких. Бывший гетман и князь, пережив русский полон и вернувшись на родину с сотней воинов, отпущенных в обмен на сотню русских ратников, коих отправила Елена, бросил военное дело и принял сан священника. Он был рьян в служении Богу и благодаря этому вскоре поднялся до прелата . В этом сане он сходил в Рим и поклонился понтифику Римской церкви. Паломничество было столь удачным, что через год волей папы римского Радзивилл был возведён в сан епископа. Когда же в 1503 году ушёл в Царство Небесное архиепископ краковский Фридрих, вновь проявилась воля папы римского Юлия II и бывший гетман стал главой польской и литовской католической церквей. Никто в Польше и Литве до Радзивилла так упорно и последовательно не заботился о возвеличении католицизма, никто так не пытался привести всех православных христиан державы в латинскую веру.
Архиепископ Радзивилл пришёл к королю с серьёзными претензиями, которые, по его мнению, вскрывали факты, подрывающие основы католичества в державе, несли ересь. Он, со своим худощавым и удлинённым лицом, был почти суров, чёрное одеяние подчёркивало эту суровость.
- Ты, сын мой, государь, впадаешь в заблуждение, - начал без церемоний Радзивилл, - считая, что схизматики спасут тебя от грехопадения. Опомнись, государь!
Александр был настроен миролюбиво. Он усадил Николая в венецианское кресло, велел принести лучшего французского вина. Только после того как пригубили божественный напиток, король спросил:
- В чём ты, святой отец, обвиняешь меня? Я последние годы живу как агнец господень.
- У тебя много грехов, сын Божий. По настоянию супруги ты дал православным архипастыря Иону, а он еретик и ненавидит нашу веру. До меня дошли слухи, что он тайно крестил в православие двух жён, которые вышли замуж за русских. Ты и далее продолжаешь усердничать в пользу русов и подтвердил уставную грамоту жителям Витебска не вступать в их православные церкви и ни в чём не нарушать право русской веры. Как можно сие допускать, если они потребовали не мешать им крестить литовцев и поляков в схизму?
- Всё это сделано мной по просьбе королевы. Тем я не нарушил покоя державы. А с королевой я хочу жить в мире. Тебе не понять моего положения, - рассердился Александр. - У нас нет детей, Елена страдает, так хоть в заботе о вере пусть найдёт себе утешение.
Архиепископ вновь упрекнул короля:
- И по этой причине ты подарил супруге повет Гливице, где проживают истинные католики и лишь по какому‑то наваждению оказался русский монастырь! Государь, упрекаю тебя, ты пошатнулся в своей преданности Римской церкви, тем ты наносишь ей урон. Но отцы церкви того не допустят. Ты бы поучился служению Всевышнему у своего брата Сигизмунда. Если бы он встал на престол, мы бы навсегда покончили со схизмой.
Радзивилл в последнее время начал отличаться категоричностью и резкостью выводов. Но здесь был особый случай. Упоминая имя младшего брата короля, архиепископ, как показалось Александру, вложил в эту фразу особый смысл. "Если бы он встал на престол…" Эти слова прозвенели для Александра предупреждением. Да, соглашался Александр, в будущем Сигизмунд, конечно, встанет на престол. "Я же бездетен, и наследника иного у меня нет", - признался в своей печали Александр и тут же озадачил себя вопросом: "А если речь идёт не о будущем, а о завтрашнем дне? Завтрашний день всегда близко: ночь прошла, и вот он - наступил. А мне всего сорок пять лет, и выходит, что Сигизмунд лицемерил, сказав однажды, что я буду восседать на престоле за сыновей и внуков. Ох, пора разобраться во всём этом, и надо быть настороже. - Размышления катились чередой. - Господи, на кого положиться, кто поможет разобраться в интригах, открыть заговор?" Чтобы как‑то воспрянуть духом, Александр спросил Радзивилла:
- И как же вы мыслите возвести на престол Сигизмунда? Когда это случится? Или ты упрекаешь меня в попрании католичества только с той целью, чтобы уже завтра разрубить гордиев узел? Не быть тому!
Радзивилл встал, глаза его сверкнули, он жёстко сказал:
- Сын мой, не говори всуе! Я лишь напоминаю тебе, что, неся высокое назначение, данное тебе волей Провидения, ты после короля Казимира не сделал ничего, чтобы возвысить великое Литовское княжество, а теперь и королевство Польши. За десять лет ты потерял треть земель своего государства. Русские князья скопом бегут в Московию, а ты и пальцем не погрозишь им, чтобы остановились. Ты даже рубежи державы не укрепляешь! Какой же милости ты ждёшь от церкви? Какого уважения подданных ты ожидаешь, разрушая государство?
Однако грозное обличение архиепископа не возымело на короля того действия, на которое тот рассчитывал. У Александра накопилось много ярости против церкви за то, что она вкупе с сеймом и радой рушила мирное устроение жизни поляков, литовцев и русских. И король Александр взъярился на архиепископа Николая, чего никогда не бывало в прежние годы.
- Это вы виноваты в неустроении державы! Вы, церковь, рада, сейм! От нас русы и впредь будут отпадать, если твои епископы продолжат силой ввергать в католичество барских и крестьянских детей греческого закона, если станут закрывать православные храмы, если всюду будут бесчинствовать чернецы–бернардинцы. Ты в плену сейма и рады и слишком праздно живёшь, святой отец, вместо того чтобы справедливо властвовать над душами верующих. Не ожидал я от тебя, бывший гетман, что ты там, в русском плену, ничему не научился…
В самый разгар словесной сечи в покое появился граф Ольбрахт, и король даже обрадовался его приходу. Он знал, что граф самый верный ему вельможа. Гастольд непринуждённо сказал:
- Ваше величество, я пришёл скоротать с тобой одиночество, да ты не один и у вас оживлённо. - Граф поклонился архиепископу.
- Да, к сожалению, мы ломаем копья, - ответил Александр. - И до какой поры это будет продолжаться, я не знаю.
- Ну полно, сын мой. Я пришёл всего лишь с тем, чтобы пригласить тебя на праздничную мессу в честь Святого Валентина, покровителя всех влюблённых католиков. Ты же, государь, любишь праздничные мессы. Приходи, ждём.
С тем Радзивилл откланялся и ушёл. Некоторое время между королём и графом царило молчание. Ольбрахт рассматривал мраморный барельеф, изображающий Меркурия–ребёнка. Это удивительное по исполнению творение добыл где‑то король Казимир. Похоже, он любил этого бога Олимпа. В углу стояла мраморная статуя Меркурия–воина, как бы летящего в прыжке. Александр, наконец, пришёл в себя и позвал Ольбрахта прогуляться в вечернем парке.
- Я метал гром и молнии на этого святошу, всё в душе у меня бушует, и я хочу покоя, - признался король.
Они покинули дворец в сопровождении двух воинов, но гуляли недолго. Александр вновь вспомнил заявление Радзивилла по поводу Сигизмунда. "Господи милосердный, пошли мне наследника!" - взмолился король в душе. Вспомнив о приглашении князя Глинского вкусить нового бальзама, он спросил Ольбрахта:
- Любезный граф, сейчас не поздно навестить князя Михаила? Горят ли в его доме огни?
Гастольд словно ждал этого вопроса, ответил тотчас:
- К нему никогда не поздно. А для тебя, мой государь, двери его дома открыты днём и ночью.
- Тогда идём, не мешкая, - потребовал король.
- Конечно, идём. Вот только чёрные плащи накинуть бы, ваше величество.
- В чём же дело? Сей миг нам их доставят. - Александр крикнул воину, который шёл впереди: - Эй, Густав, сбегай во дворец за двумя чёрными плащами с капюшонами!
Воин Густав убежал, вернулся он быстро и накинул плащи на плечи короля и графа.
- Веди нас к северной калитке, Густав, - сказал Александр.
Спустя четверть часа никем не замеченные король и граф пришли к дому князя Глинского. Было уже поздно, но в двух окнах княжеских палат горели огни. Едва граф три раза стукнул в дверь, как она распахнулась и на пороге появился сам Михаил Глинский:
- Добро пожаловать, дорогие гости, - приветствовал князь, ещё не ведая, кто есть кто.
Гастольд уступил дорогу Александру, тот вошёл в переднюю и откинул капюшон.
- О, мой король, как я рад! - воскликнул Глинский. Он снял с короля плащ, закрыл за графом дверь и весело сказал: - Вам ничего не остаётся как посидеть в уединении. Следуйте за мной, нас ждут радость и веселье.
Князь повёл гостей на второй этаж. Они миновали освещённую свечами залу, прошли коридором, где было несколько дверей, и, наконец, остановились перед дверью, обитой шкурой леопарда. Она открылась как бы сама по себе, и гости оказались в просторном покое, обставленном низкой восточной мебелью. Горело несколько невидимых светильников, освещавших неким волшебным светом обитые шелками стены с невиданными птицами и цветами. Казалось, что с небес светило солнце, и лучи его падали в реку, где в прозрачных водах плавали золотые рыбки. У окон на низких столах стояли розово–голубые вазы с белыми орхидеями. Окна были завешаны шторами. С левой стороны покоя за шёлковым, в тон стенам, занавесом, угадывался альков. Справа от дверей в небольшом камине горели дрова, источая тонкий аромат палисандра. В середине покоя был накрыт невысокий стол, а вокруг него стояли четыре кресла. На столе рядом с вазами, в которых лежали восточные фрукты и сладости, высились четыре хрустальные чары. Король обратил на них внимание и подумал, для кого же четвёртая.