- Хотите, чтобы мы себя обнаружили, а "тигры" засекли и расстреляли в упор? - усмехнулся Маралов. - Ни черта у вас не выйдет!
Он начал считать, сколько на батальон идет танков, но быстро сбился: все равно раза в три-четыре больше.
- Чего не стреляешь? - спросил Виктор.
- Нельзя. Надо ждать. Пусть подойдут ближе. Пушка у "тигра" бьет дальше нашей, да и броня у него покрепче. Так что единственный выход - подпустить метров на пятьсот и молотить в лоб.
Бензиновый чад повис над полем. Голубоватый дым выхлопов, почти не рассеиваясь, стоял стеной, из-за которой выныривали все новые волны танков.
- Пора! - сказал комбат, поднимаясь в танк. - А ты уходи, - бросил он Громову. - Пехоте здесь делать нечего: в танковой рукопашной ты не сгодишься.
- Все понял. Уже ушел. Только я хорошо знаю эту лощину: всю на брюхе исползал. Сейчас фашисты наткнутся на овраг. Он неглубокий, но стены крутые - придется обходить. Тут-то и подставят тебе борта.
- Ай да Громов! Вот это по-дружески! Все, рви когти! Они уже затоптались! - крикнул Маралов и захлопнул люк.
И действительно, немецкие танки остановились, потом попятились назад, повернули на девяносто градусов и пошли вдоль невидимого оврага.
- Вот теперь самое время. Огонь! - скомандовал Маралов.
Раздался залп. Другой. Третий… Все решает скорость стрельбы. Четыре секунды - выстрел, четыре секунды - выстрел. Перед оврагом полыхает пять факелов. Десять! Хотелось бить и бить по метавшимся танкам. А еще лучше нажать на рычаги, броситься навстречу и схлестнуться в ближнем бою. Но это верная смерть! Нет, в схватке с противником, превосходящим в четыре раза, нужна не только удаль. Маралов заметил, что "фердинанды" и часть "тигров" перестроились и стволами прощупывают высотку.
- Всем назад! - приказал он.
"Тридцатьчетверки" задним ходом рванулись за гребень холма и скрылись за обратным скатом. И вовремя! Фашисты открыли ураганный огонь по укрытиям, где только что стояли советские танки.
Одному ему знакомыми тропами Виктор бежал в расположение роты. И снова наткнулся на танки, на этот раз немецкие. По узкой лощине, словно на параде, шла бесконечно длинная колонна. Больше всего Громова поразило, что башенные люки открыты и командиры стоят, высунувшись по пояс.
"Ни черта не боятся, - с досадой подумал Громов. - Эх, Маралова на вас нет, он бы научил, как землю есть! А-а, ну теперь ясно, почему они пижонят! Африканцы. Даже танки не перекрасили, как были оливковыми, так и остались. Но где же наши? Неужели на этом участке нет ни пушек, ни танков?"
Да, на этом участке не было ни пушек, ни танков. Точнее говоря, еще утром они были, но беспрерывные бомбежки, бесконечные танковые атаки и ураганная канонада превратили всю эту технику в груду металла. В прорыв вошло триста фашистских танков. Казалось, уже ничто не сможет остановить эту армаду. И тогда против бронированных чудовищ вышли люди, не защищенные никакой броней, кроме отваги.
Полковник Сажин сидел на дне глубокой воронки - здесь был его командный пункт - и безуспешно пытался связаться с артиллеристами. Не знал комдив, что связываться не с кем. А по узкой лощине прямо на него шла колонна оливковых танков.
- Подлюги, даже люки открыли! Жарко им, видите ли. Знают, сволочи, что настоящего жару поддать им некому - у меня ни артиллерии, ни связи. И голова как после похмелья. Да, шандарахнуло в блиндаж крепко. И как я только жив остался?…
Из ушей и носа Сажина тонкой струйкой текла кровь, он размазывал ее по лицу и снова костерил начальника связи. Танки приближались, и Сажин постепенно успокаивался. Решение у него созрело, но было настолько дерзким и, Сажин не стеснялся признаться себе, бесчеловечным, что он не решался отдать приказ.
В этот момент в воронку скатился Рекс, а за ним Громов.
- Ты-то мне и нужен! - обрадовался Сажин.
- Слушаю, товарищ полковник.
- Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать.
- Я готов.
- Что делать, - вздохнул Сажин. - Жаль, конечно, разведчиков, жаль. Да и тебя терять не хочется. Но… Видишь эту колонну? Если они нас сомнут или просто обойдут, Поныри будут в руках у немцев. А оттуда прямой путь на Курск. Понимаешь, чем это пахнет?
Виктор кивнул.
- Так вот, капитан Громов, слушайте мой приказ: принять под командование саперную роту и с помощью противотанковых мин остановить танки. Других средств у меня нет.
- Есть, остановить танки, - ответил Громов. - Прошу разрешения брать не всех разведчиков. Они дивизии еще пригодятся.
- Добро, - кивнул Сажин. - Что еще?
- Личная просьба.
- Валяй.
- Оставьте у себя Рекса.
- Это еще зачем?! - воскликнул комдив. - Что за настроение? С собой, конечно, брать его не нужно, пусть пока побудет здесь…
- А потом передайте Рекса младшему сержанту Орешниковой. Она из медсанбата.
- Знаю-знаю. Хорошо, капитан, все сделаю. И о Маше своей не беспокойся. Все устроится. Помогу сам. Лично.
И вот навстречу бронированной армаде вышли люди. Чтобы ловчей работать, они сняли сапоги и гимнастерки. У каждого - противотанковая мина. Про запас граната. Если бы на немецких танках были автоматчики или в колонне шли мотоциклисты, из задумки Сажина ничего бы не получилось. Но он все рассчитал, и рассчитал правильно. Изрытое воронками поле давало возможность хоть как-то укрыться. А когда до танка оставались считанные метры, люди подсовывали мину с помощью шеста, подтягивали на шнуре, а то и просто швыряли под гусеницы.
Десять подбитых танков лишь на короткое время застопорили ход колонны. Но потом немцы поняли, что против них не зарытые в землю пушки или "тридцатьчетверки", а всего лишь босоногие саперы. Так и не закрывая люков, они устроили самую настоящую охоту на беззащитных людей. Колонна распалась, расползлась в разные стороны, она уже не была единым организмом. Это и решило участь прорвавшейся группировки. Фашистские танки с азартом хищника искали встречи с человеком, но и человек искал встречи. Противотанковая мина - серьезное оружие: иногда танк настигал сапера, подминал под гусеницы - и это были последние мгновения как человека, так и танка. Но чаще случалось так, что человек успевал нырнуть в воронку или спрятаться за бугорок, а стальная громадина беспомощно распускала гусеницы.
Саперы работали до того расчетливо и хладнокровно, что Громов решил от обороны перейти к атаке.
- Останетесь за меня, - сказал он немолодому грустному лейтенанту в очках.
- Спасибо, - ответил тот.
- Что еще за "спасибо"?! Вы кто, офицер или…
- Доцент. А офицер я всего три недели.
"На кой ляд здесь доценты?! - с досадой подумал Громов. - Держали бы их в тылу, а мы уж как-нибудь сами. Ведь не сорок первый год!"
- Понимаете, товарищ доцент, то есть лейтенант, какая получается петрушка! - в азарте говорил Виктор. - Видите, танки скучились: задние напирают, а впереди, можно сказать, пробка. Путь у них один - направо через кустарник. Чует мое сердце, танки пойдут туда. А мы их встретим! Если полезут сюда, остановите вы. Ясно?
- Абсолютно! Лучшего момента для испытания моей мины и желать нечего. Я, видите ли, предложил новый тип взрывателя. Он не нажимного, а… впрочем, это секрет, совсем другого действия. Не волнуйтесь, мы их не пропустим. А заодно я докажу главному, как он не прав, уверяя, что мой взрыватель хорош только в лабораторных условиях.
"Ну и дела, - с еще большей досадой думал Виктор. - Скоро штурмовики будет испытывать сам Ильюшин, а пулеметы - Дегтярев. Не дело это. Не по-хозяйски. Я своих разведчиков и то берегу, а тут - такие головы под пули".
- Вы… как-нибудь поаккуратней, - как можно мягче сказал Виктор. - Без нужды не высовывайтесь.
- Конечно-конечно! Не беспокойтесь, молодой человек.
Виктор взял с собой двадцать самых резвых парней, и они, лавируя между горящими танками, ныряя в воронки, прикрываясь редкими деревьями, бросились к кустарнику.
- Значит, так, - переведя дыхание, объяснял задачу Виктор. - Мины ставим в шахматном порядке. Расстояние - метр. Это будет минное поле в чистом виде. Когда подорвется несколько машин, остальные пойдут правее и левее. Там их встретим мы - эту будет подвижное минное поле. Все, по местам. Стоп! Снять рубахи: белое на зеленом хорошо видно. Немцы давно знают, кто их здесь держит, так что перестреляют, как куропаток.
Замелькали ножи и саперные лопатки. Когда минное поле было готово и саперы расползлись по своим местам, Громов вдруг засомневался: "А если танки не повернут? Если сомнут доцента! Неужели я ошибся? За такие ошибки отвечают головой! - оборвал он себя. - Хотя какой прок от моей головы? Хорошая мина и то дороже. Она хоть танк остановит. А пустая голова…"
В этот миг над крохотным холмиком, где остался доцент с горсткой саперов, раздался такой чудовищный взрыв, что Виктор даже вскочил. "Что это у них? Неужели взорвался весь запас мин?"
Доцент и его товарищи погибли. Но танки отвернули от высотки и поползли прямо на кустарник. Громов чуть не пел от радости! А чему, собственно, было радоваться? Близкой смерти? Тому, что он будет прошит пулеметной очередью, раздавлен в лепешку или разнесен в клочья?
Об этом Виктор не думал. Да, есть упоение в бою, есть! Даже таком неравном, какой предстоял через несколько минут. Громов был прекрасным воином, для него не существовало безнадежных ситуаций. Но это тогда, когда он имел дело с врагами в немецкой форме, а не с железными коробками. Тут бы свое слово сказать артиллеристам или танкистам, а не ему, достойному сыну царицы полей. Но судьба распорядилась по-своему, судьба решила испытать его и в таком неравном бою.
Чадная, пышущая жаром и изрыгающая свинец стена придвигалась все ближе. Пулеметы короткими молниями прощупывали кустарник, но трассы шли поверх головы.
"Не видят, бьют наугад, - отметил Виктор. - Это прекрасно! Это просто замечательно! Значит, встреча у фонтана состоится, значит, будет жаркий поцелуй. Такой жаркий, что кто-то от него сгорит".
Сам того не замечая, Виктор обрел тот подъем и ту ироничную веселость, которая приходила к нему во время штыковой под Щиграми, в дни яростных боев за Мамаев курган, словом, в те минуты, когда он мог схлестнуться с фашистами глаза в глаза.
Ба-бах! Смерч огня - и передний танк замер. Из-за него выполз другой - и снова вулканическая вспышка. Потом еще, еще и еще! Немцы поняли, что напоролись на минное поле, и начали огибать кустарник. А там, на открытом месте, распластавшись, лежали двадцать русских парней. Они лежали на родной земле, давшей им жизнь и готовой принять в свои объятия.
Взрываются одна за другой мины, замирают, а то и вспыхивают факелами ревущие громадины, и редко-редко остается в живых тот, кто вышел один на один с тридцатитонной машиной.
Виктор видел эти взрывы, видел перебегающих от воронки к воронке саперов, видел и тех, кто больше не мог встать. Но вот пришел и его черед. Метрах в тридцати правее, подминая кровавое месиво, катился "тигр". Но спешить нельзя, надо лежать, иначе тут же срежут из пулемета. Взрыв! Сноп огня и земли взметнулся перед самой мордой "тигра"! Тот остановился, будто отряхиваясь, покрутил башней и пошел прямо на Громова.
- Ну вот. Мой, - отметил Виктор. - Или я - его.
Подрагивали ноги. Першило в горле. Хотелось откашляться. Но Виктор терпел, боясь спугнуть зверя. Осталось пятнадцать метров… десять…
"До чего же, гад, вонючий!" - успел подумать Виктор.
Он подтянул ноги, чуть приподнялся и уперся руками в землю. Со стороны выглядело так, будто парень вот-вот стартует на стометровку. Но это был совсем другой старт. И в тот самый миг, когда ставшая вдруг черной махина заслонила все небо, когда от ревущего зверя не было спасения, но его клыки - пулеметы не могли достать, Виктор прыгнул навстречу, сунул мину под гусеницы и кубарем скатился в воронку. Взрыва Громов уже не слышал…
XII
Пятый день громыхала битва, которой суждено было стать величайшей в истории Второй мировой войны. Фашисты бросали в бой все новые и новые силы, они старались во что бы то ни стало добиться решающего успеха. Наша оборона вминалась, вдавливалась, от этого становилась еще плотнее - и фашистские дивизии одна за другой переставали существовать.
Полковник Сажин, от дивизии которого осталось меньше полка, давно понял замысел командования и перестал просить подкрепления: измотать противника, втянуть в сражение все его резервы, сохранив при этом свои, перейти в решительное наступление. Но для этого нужно знать, что у врага нет ни одного свежего взвода! А как это узнать?
- Эх, Громова нет, - сокрушался комдив. - Правильно он говорил: разведчиков надо беречь. Но ведь и танки кто-то должен был остановить. Всех саперов и разведчиков представлю к орденам, а Громов достоин звания Героя. Жаль, что посмертно. А куда девать собаку? Передать Орешниковой - сразу поймет, что Громова нет. Сказать, будто он на задании, - не поверит, без Рекса в разведку он не ходит. Нет, ее надо держать в неведении. Закончится вся эта карусель, исхитрюсь отправить Машу в тыл. А как ей жить дальше? Жаль девчонку, честное слово, жаль. Но сын у Громова должен быть. Должен! Иначе что же это такое получается?! Прожил человек всего ничего, воевал - дай бог каждому, геройски погиб - и чтоб он не имел права хоть на кроху счастья?! Жизнь должна оставлять после себя жизнь! Не-ет, уж кто-кто, а парнишка Громова имеет право на жизнь. И собака эта, будь она неладна, пригодится. Рекс, ну съешь что-нибудь. Тушенка вот американская, сгущенка… Сдохнешь ведь. Ну нет хозяина, нет. На задании он. Вру, конечно, беспардонно вру, но что делать? Жить-то ведь надо.
Рекс лежал в углу блиндажа. Запавшие бока, заострившаяся морда, свалявшаяся шерсть, обвисший хвост - все говорило о том, что собака больна. И Рекс действительно был болен: он тосковал по хозяину. Рекс не мог ни есть, ни пить, ни спать - он напряженно смотрел в дверной проем, боясь пропустить появление хозяина. Он придет, Рекс чувствовал, что он придет, главное - не проспать его появления. Все желания, вся жизнь Рекса сводились только к этому. А ко всему остальному он стал настолько безразличен, что позволял себя гладить, трепать уши, а то и отталкивать, если оказывался на чьем-нибудь пути.
Все это увидел вернувшийся из безрезультатного поиска Седых. Бравый старшина был прекрасным исполнителем, слыл трудягой, а в разведке такие люди нужны, но придумать что-то хитрое, сбивающее фрицев с толку, расставить силки, в которые сам собой попался бы "язык", Седых не мог. Старшина понимал это и лишь виновато моргал белесыми ресницами, когда его распекал комдив.
- Пять дней без "языка", - уже не гремел, а вздыхал полковник Сажин. - Как воевать? Нет, ты мне скажи, как воевать? Пленных полно, но все они с передовой. А мне нужно знать, что делается в их тылах! - вдруг чисто по-громовски врезал он кулаком по земляной стене. Но сделал это неумело, отшиб пальцы и, поморщившись, слизнул кровь со ссадины. Потом безнадежно махнул рукой и спросил: - Слушай, старшина, а тебя-то Рекс признает?
- Знать - знает. Но признает только капитана Громова и, вы уж меня не выдавайте, - виновато моргнул Седых, - младшего сержанта Орешникову.
- Тоже мне, тайну открыл, - усмехнулся Сажин. - Жену Громова вся дивизия знает. Да-да, жену! - с нажимом повторил полковник. - Поэтому слушай приказ: отвести Рекса в медсанбат и передать Маше. Будет спрашивать, в чем дело, объясни, что капитан Громов в длительном поиске, пошел, мол, по тылам противника. И вообще! - повысил он голос. - Пока не получили официального извещения, пока сами не предали боевого товарища вот этой земле, - топнул он ногой, - приказываю командира разведки считать без вести пропавшим!
- Так точно, без вести пропавшим! - подхватил Седых.
- То-то! Мало ли что видели саперы: бросился с миной под гусеницы "тигра". Может, отшвырнуло взрывной волной или что-нибудь еще… На войне не такое бывает. Но Орешниковой об этом ни гугу!
- Есть, ни гугу, - козырнул Седых. - Прошу прощения, товарищ полковник, вы прямо надежду дали. Может, и правда, лежит где-нибудь наш капитан и ждет. А что, если пошуровать в том месте по воронкам да канавам?
- Уже шуровали. Без тебя догадались. Но сначала там шуровали немцы.
- Не может быть! Нет, в плен наш капитан не сдастся! Вы что?! Да он! Да как вы могли такое подумать?! - налился краской Седых.
- Помолчи, не кипятись. Разве я об этом? Я только говорю, что тот участок пять часов был у фрицев. Могли они собрать контуженых и раненых?
- Не могли. Не до того было. Наша артиллерия вела такой огонь, что им не высунуться.
- Верно говоришь. Ладно, что-нибудь придумаем. А пока затишье, бери собаку и веди в медсанбат.
Седых потрепал вялые уши Рекса, предложил кусок сахару, но тот даже не посмотрел на него. А когда старшина взял его за поводок и куда-то повел, Рекс послушно поплелся следом. Как-то сразу дали себя знать все раны, и Рекс с трудом волочился, припадая на перебитые лапы, а из глотки вместо ровного дыхания вырывался мерзкий сип. Но Рекс шел. Ему было все равно куда и зачем идти. К тому же он чувствовал, что хозяин в этом блиндаже не появится. А раз так, какая разница - лежать, сидеть или тащиться по развороченной земле.
Первым увидел Рекса доктор Васильев. Он стоял в заляпанном кровью халате и деловито сортировал раненых: на стол, на перевязку, в тыл…
- Вот, - козырнул Седых. - Полковник Сажин приказал передать младшему сержанту Орешниковой.
Васильев взглянул на Рекса и опустился на пенек.
- Неужели? Где? Когда?! Не может быть!
- Прорвались танки. Комдив приказал взять саперов и остановить. Наши ребята тоже пошли, но капитан уговорил часть разведчиков оставить. Из саперов кое-кто уцелел, а наши не вернулись. Я тоже должен был быть там. Там, а не здесь! - вдруг заплакал Седых. - Ну почему он меня не взял? Почему я жив? Как жить? Как людям в глаза смотреть? Век себе не прощу. Эх, товарищ капитан, какой это был командир! За таким хоть в огонь, хоть… Не взял он меня в огонь, не взял. А как мы слушали соловьев!..
Слезы катились из закрытых глаз старшины. Он понимал, что так нельзя, но никак не мог с собой совладать. Васильев достал какой-то флакончик, заставил старшину отхлебнуть - и тот успокоился.
Потрясенный Васильев не мог сказать ни слова. Уж кто-кто, а он, каждый день имеющий дело со смертью, мог бы привыкнуть к тому, что на войне бывают не только раненые, но и убитые. Но Виктор? При чем тут его лучший друг Виктор Громов? Чтобы такой лихой парень позволил догнать себя какой-то дрянной пуле? Да и что ему пуля, он совладает и с пулей! Наконец, в нем проснулся врач.
- Стоп! Спокойно. Хоть что-нибудь от него осталось? Где схоронили?
- То-то и оно, что ничего не нашли. Саперы сказали, взрыв был чуть не до небес.
- Так. Понятно. Маше ни слова. Впрочем, я сам. Давайте Рекса. Можете быть свободны. Нет! Стойте! И слушайте! Слушайте меня, старшина Седых!
Васильев приблизил сузившиеся глаза к самым ресницам старшины и шипяще процедил:
- Отомстить надо! Слышите, старшина? Так отомстить, чтоб их берлинским матерям сто лет не выплакать слез! Бить их, гадов. Бить, топтать и жечь, пока последний ублюдок со свастикой не будет закопан в этой земле!