- А я так мечтал, - сказал он позднее, усадив ее в катер и заботливо кутая в свою шинель, - так мечтал, что встречу тебя и повезу прямо домой…
- Лучше не было бы, - сказала Наташа, пряча свои пальцы в рукавах его кителя и вспоминая вчерашнюю, так странно начавшуюся встречу и то, как он вдруг поднял ее на руках. - Лучше не могло быть. Это на всю жизнь хорошо.
Пятая глава
1
Для флотских офицеров адмирал был не только старшим авторитетным начальником. От младших лейтенантов до командиров соединений все соглашались с тем, что адмирал - образец морского офицера и человека. Он олицетворял хорошо и твердо понятый долг моряка, работая двадцать часов в сутки, появляясь неожиданно на кораблях и аэродромах, в отдаленных базах и частях береговой обороны.
Людей радовало, что адмирал помнит их и следит за их работой. Они готовы были сделать больше, чем он требовал, поощряемые его дружеским вниманием и участием. Когда корабль возвращался из трудного похода, адмирал встречал командира на пирсе. Живой рассказ об операции он предпочитал письменным отчетам. Знали, что он часами не отходит от телеграфного провода, пока организуют розыски летчика, сделавшего после горячего боя вынужденную посадку. Знали, что от его морского глаза не укрыть малейших неполадок в корабельном распорядке и он отметит каждый успех в развитии морской культуры.
Заслуженная любовь не довольствуется простым признанием. Она расцвечивает героя, родит легенды. Рассказывали о дерзком хладнокровии адмирала, когда он вынужден был расстаться со службой добровольца на флоте Испанской республики. Франкистский жандарм в поезде, следовавшем к французской границе, обнаружил в чемодане тогда еще безвестного молодого офицера советский морской китель. Все его спутники взволновались. Они ожидали ареста и злились на его беспечность, почти браваду. Однако жандарм не шибко разбирался в знаках различия и посчитал китель принадлежащим португальскому офицеру. Он извинился и стал удаляться. И тогда будущий адмирал решил поиграть с опасностью. Позвал жандарма обратно и потребовал сложить разбросанные вещи. Не очень рассудительно, но эффектно, а молодежь ценит форму поступка.
Припоминали эпизод, как Неделяев накричал на адмирала, а тот лишь пожурил его за невыдержанность. Неделяев неожиданно зашел в бухту Главной базы и без предупреждения стал швартоваться в малую воду у главного пирса. Случилось это глубокой ночью, при снежном заряде, и на пирсе было пусто. Неделяев шарил прожектором по стенке, отыскивая палы, и, вдруг увидев одинокого человека в полушубке, закричал в мегафон, чтобы тот принял швартов. Свое приказание он сопроводил бранью за неповоротливость и медлительность, хотя неизвестный сразу ухватил брошенный конец, подтащил его и закрепил без помощи матросов "Умного", которые только после этого прыгнули на берег закреплять другие швартовы. Суматоха швартовки едва окончилась, только-только положили на стенку сходни, как раздались звонки, известившие Неделяева о появлении на корабле большого начальства. И бедняга растерянно уставился на адмирала, узнав в нем обруганного человека в полушубке.
Долганов не любил слушать, а тем более повторять такие рассказы, справедливо находя в них поощрение позерству, которому сам был чужд. Но он с признательностью помнил, как однажды в походе адмирал держал на его миноносце свой флаг. Руководство его было тактично, интересно и поучительно. Он также помнил, как в прошлую осень адмирал приходил поздравлять экипаж с отличным исполнением задачи в арктическом конвое. Адмирал придирчиво осмотрел корабль и остался доволен, что в тяжелых льдах "Упорный" избежал поломок корпуса и винтов. Тогда Долганов убедился, что в памяти командующего очень прочно гнездятся биографии подчиненных. Оказалось, адмиралу известно его участие под флагом вице-адмирала Дрозда в трудных ледовых походах на Ханко для эвакуации отрезанного гарнизона. И адмирал сказал, что этот опыт явно пошел командиру "Упорного" на пользу.
Войдя теперь в приемную адмирала, Долганов гадал, зачем его вызвали. Неужели только для того, чтобы повторить отличную оценку боевой работы, уже переданную через Сенцова? Скорее всего, вызов означал какое-то специальное поручение или новое назначение. Но никакого назначения Николай Ильич не желал.
Смуглое усталое лицо обернулось в его сторону, и рука потянулась через стол. Адмирал принимал по телефону донесение и глазами показал на кресло, потом на раскрытую коробку папирос.
Адмирал слушал довольно долго, с лица его исчезло напряженное внимание, и, наконец, он сказал в трубку:
- Нет, не следует. Командир у меня будет, и я его информирую. Управились один раз, управятся и в другой. Помощник пусть привыкает.
Почему-то Долганов предположил, что это относится к нему, и беспокойно посмотрел на адмирала. Но командующий, повесив трубку и не позволив снова подняться для официального рапорта, начал разговор с другого:
- Как жену нашли? Здорова? Если что нужно - доложите, поможем.
- Благодарю, товарищ адмирал. Кажется, больше всего нужен покой ее нервам.
- В прифронтовой полосе это дело не легкое. Но человек, вынесший все, что довелось вынести ей, должен обладать крепкой волей. И тогда наша обстановка - уже покой. А?
- Я надеюсь.
- Приходите сегодня с женой в Дом флота. Даже московские гости хвалят новую постановку нашего театра. Посмотрим вместе.
Николай Ильич поблагодарил. Он ждал главного. А командующий не спеша сказал, что ему доложили о наградах и Долганов слишком поскромничал; следует представить еще лучших турбинных и котельных машинистов.
- Впрочем, это можно сделать вместе с представлением артиллеристов, - неожиданно закончил он и хитро поглядел на Долганова.
- Артиллеристов, товарищ командующий?
- Ну да. Пока вы шли по заливу ко мне, у вас отличились. Отбили налет "юнкерсов" и одним выстрелом уничтожили два самолета. Невероятный случай, но его подтверждают наблюдатели других кораблей и ПВО.
Николай Ильич побледнел, потом покраснел - никогда еще он не чувствовал себя так скверно. А командующий смотрел ласково и лукаво.
- Я ничего не знаю, - с усилием сказал Николай Ильич. - Разрешите спросить, товарищ командующий, как корабль, люди?
- Все в полном порядке. Приказал вас не беспокоить. Вы воспитали инициативных офицеров и энергичный личный состав, Долганов. - Он помолчал. - И это подтверждает правильность принятого мной раньше решения - назначить вас командиром дивизиона.
- Товарищ адмирал, может быть, вы отложите наш разговор? Разрешите мне пройти на "Упорный", убедиться?
- Послушайте! - сказал командующий, притворно хмурясь. - Если я поверил, что все в порядке, то вы тоже можете поверить. Это просто невежливо.
- Виноват, товарищ командующий! - Долганов опять густо покраснел.
- Итак, что думаете о моем предложении?
- Если это предложение и можно возражать…
- Пока можно.
- Корабли для совместного плавания отработаны слабо, товарищ командующий. Командиры кораблей… нуждаются в сильной руке. - Он замялся, но все же сказал: - "Упорный" далеко еще не в порядке, но у меня дело лучше, чем на других кораблях. С командирами придется поначалу ссориться. Избавьте меня от этого. Легче будет тому, кто не был с ними в равном положении, да еще с курсантской скамьи.
- Это все возражения?
- Кажется, капитан первого ранга Ручьев предлагает другого офицера…
Адмирал оставил без ответа эту фразу и сказал:
- Еще что?
- Инструкторская должность не по мне.
- Однако же старший начальник всегда инструктор, - возразил адмирал. - И верно, в мирное время повседневная работа командира дивизиона сводится к обязанностям обеспечивающего. Но теперь комдив руководит не только боевой подготовкой. Комдив - самостоятельный, старший оперативный начальник. Неужто у вас нет стремления командовать группой кораблей в набеге, Долганов? Вести корабли в бой под своим брейд-вымпелом?
Николай Ильич промолчал. Вчерашние слова Неделяева: "комдив один, а нас много" - звучали в его ушах, но ослабевали под напором прямых вопросов командующего. Вспыхнули давние мечты о смелом ударе под его руководством, об операции, оправдывающей его тактические замыслы.
- В первую очередь поручим вам разработать и осуществить набеговую операцию, - продолжал командующий.
- Кто же отступит перед таким соблазном, товарищ адмирал? - пробормотал Николай Ильич.
Адмирал оценил явную борьбу скромности и неполной уверенности в своих силах с желанием испытать эти силы на большом деле.
- Благородного честолюбия нечего стесняться. Да, да… И такому искусу не поддаться - трудно. Я хочу, чтобы моряки колебались лишь при назначениях на береговые должности.
Прощаясь, адмирал строго повторил:
- Сегодня отдыхайте. Жду вас в театре. А завтра пошлите мне дополнительный список на награждение. Командира отделения Ковалева - к ордену Красного Знамени. Молодцом командовал орудием. Два самолета - одним выстрелом! Второй фашист не справился с воздушной волной, очевидно.
- Лучший командир орудия, товарищ адмирал. Всей службой заслужил Красное Знамя. И тут кораблю повезло, что он задержался… Утром я разрешил ему отпуск в город, к жене.
- Что ж, придется отпустить уже с орденом…
2
Утром, когда Николай Ильич уходил с "Упорного", он вспомнил обещание, данное Ковалеву, о котором тот не решился напомнить. Обрадованный Ковалев торопливо собрался. С узелком под мышкой старшина появился на шкафуте. Разгружался катер с продуктами, и Ковалев должен был пойти на нем к пирсу, но неожиданно на берегу началась частая и широко распространяющаяся пальба зениток, и сейчас же дежурный командир прогнал катер от борта.
По боевой тревоге, засунув узелок между кнехтом и бухтой каната, Ковалев побежал к своему орудию.
Самолеты противника прорвались на большой высоте с тыла и маячили в солнечном венце, чтобы обмануть наблюдателей и внезапно камнем лететь вниз на штурмовку. Они заходили звеньями, несколько бомб с воем продырявили воздух и взорвались в воде.
С мостика пришла команда "Орудиям отражать противника самостоятельно!" Ковалев по-хозяйски сказал своему расчету:
- Проверочка, товарищи, выходит. Стрелять, как на последнем боевом учении!
Теперь уже большая группа самолетов вылетела из-под солнца, и ее над берегом встречали наши истребители. Орудия главного калибра и зенитных батарей развернулись в ожидании смельчаков, которые решатся пикировать на корабль. Скоро, разлетаясь, как чернильные брызги, машины противника с надсадным гулом стали набирать высоту над водой. Частый лай зениток раздался с других кораблей, а затем и артиллерия "Упорного" потрясла корпус корабля. Но Ковалев выжидал и продолжал всматриваться, щурясь от ослепительных лучей. Что-то поблескивало в стороне солнца, и Ковалев понял хитрость врага: массированный налет должен был отвлечь внимание от штурмовки ассов. И, в самом деле, внезапно появились три точки и стремительно помчались по большой дуге.
Ковалев уверенно определил баллистическое расстояние до цели, исправил по таблицам, учел расстояние для упреждения.
- Прицел… целик… - выдохнул Ковалев.
Орудие пошло по горизонту, задрался вверх длинный свежевыкрашенный ствол.
- Не зевать! - прикрикнул на замочного Ковалев. Он успевал, не выпуская из фокуса своего зрения звено самолетов, наблюдать всех работающих у орудия краснофлотцев и даже стоявшего в стороне подносчика снарядов из новеньких - машиниста Бушуева, и ему показалось, что тот дрожит. Но некогда было раздумывать об этом, а тем более делать внушение. Надо было стрелять.
Пламя мигнуло слепящим облаком, загрохотали волны воздуха, а палуба со всей орудийной установкой закачалась и словно осела. Перед самолетами встало черное облако разрывов. Не успев отвернуть, врезался в него первый самолет. Ковалеву, смотревшему из-под козырька рубки, казалось, что "юнкерс" с разбегу остановлен могучей силой. Еще миг - второй самолет, не успев выйти из окружности взрыва, ударил по крылу ведущего. На какие-то доли секунды машины сцепились в воздухе, затем посыпались вниз обломками, и ниже линии разрывов раскрылись белые зонты парашютов.
По парашютам не строчил ни один пулемет, и никто из артиллеристов, конечно, не тратил на них снарядов. Ковалев послал два снаряда вдогонку третьему самолету, но оба разорвались с недолетом. Напуганный вражеский пилот выжимал максимальную скорость, и полоса газов тянулась за "юнкерсом" на зюйд-вест.
Еще несколько минут, и на заливе стало тихо. Штилевая стылая вода рябилась под слабым ветерком, отгонявшим пороховую гарь. Дудки снова вызвали людей на работу, и катер возвратился разгружать продукты.
Ковалев даже выиграл во времени, так как катер получил приказание идти прямо в Мурманск. Шлюпка доставила двух выловленных из воды немцев. Лейтенант, сидевший на корме шлюпки, поздравил "Упорный" с победой.
- Зато "Умный" никак не поздравишь, - проговорил Бекренев, стоявший на шкафуте с Игнатовым. - Дымзавесу ставили нормально, а поорудийную стрельбу вели безобразно.
На Севере тогда - в позиционной обороне - пленные попадали не часто. На флоте их было еще меньше. И поэтому летчика и стрелка, очень молодого и явно перепуганного парня, рассматривали с любопытством. К этому примешивались ненависть и презрение. Считали, что все летчики фашистов являются членами гитлеровской партии, все способны хладнокровно уничтожать беззащитное население и являются убийцами по призванию. Показания некоего Мюллера, которого Герой Сафонов вынудил к посадке на нашей территории, укрепляли в таком мнении. Мюллер заявил, что военная авиация - особый род спорта, он не задумывается о целях и средствах войны, осуществляемых по диктату фюрера. Бекренев, который заметил, что немцы продрогли в намокшей одежде и дрожат от холода и, вероятно, от страха за свою судьбу, поспешил скрыть чувство жалости грубыми словами:
- Обсушить этих обезьян надо. А то и для допроса не будут годны. Да накормите их горячим, что есть на камбузе.
Показывая немцам путь в кубрик, Ковалев усмехнулся. Его выстрел заставил врагов попасть к нему же в плен. Не часто выпадает артиллеристу такой случай! Он пропустил вперед откормленного летчика.
- Такому не вредно и сбавить вес на работе. Пускай восстанавливает разрушенные кварталы Мурманска, - сказал Ковалев.
Он повернулся к стоявшим у борта миноносца матросам, а машинист Бушуев торопливо подхватил:
- Семьсот граммов хлеба, значит? А нам, товарищ старшина, они давали семьсот? По-моему - за манишку их да на дно.
Вспомнив выражение лица Бушуева перед стрельбой, Ковалев неохотно отозвался:
- А ты не кипятись. Нам с фашистов примера не брать.
Бушуев смущенно мялся, видимо собираясь о чем-то просить. Ковалев подумал, что парень прибыл недавно из оккупированной немцами области, не успел еще хорошо освоиться на корабле. Возможно, бледнел перед стрельбой от волнения новичка, а не из трусости. Подобрев, буркнул:
- Ну, что еще?
- Я к вам с просьбой, товарищ старшина. Письмецо у меня готово, а из Мурманска скорее дойдет, - попросил Бушуев.
- Давай твое письмецо, - Ковалев протянул руку и поднес к лицу конверт. - Скажи, пожалуйста, зачем ты со своей Полиной Ивановной секретную переписку затеял? - продолжал он, разглядывая адрес. - Почему адрес до востребования, а не на корабль?
- Так приятнее, товарищ старшина. Цель есть, когда на берег отпросишься.
- Придумал. А коли месяц не уволят?
Бушуев удивленно посмотрел на Ковалева.
- Почему же, если я хорошо служу?.. - И столько искренней веры в свою хорошую службу было в голосе Бушуева, что Ковалев смутился и упрекнул себя в недоброжелательности к парню.
"Хорошо, что не успел сделать ему замечание. Да и кто в первый раз не трусит!"
3
Долгановы уселись в ложе, и Наташа взглянула в зал, залитый светом. Она сначала заметила лишь ровные ряды стриженых голов и синих воротников. Офицерские кителя с золотом погон и цветные платья женщин были вкраплены маленькими островками в синее море. Эти люди пришли сюда повеселиться после походов, чтобы снова, может быть, через несколько часов, идти навстречу опасности. Наташа хотела сказать Николаю Ильичу, как ощутима здесь сила моряков, и повернулась к нему, но Долганов внимательно слушал летчика - своего соседа слева, и в выражении его лица была та исключающая все постороннее сосредоточенность, которую Наташа знала еще до войны и любила ее, и, однако, испытывала к ней ревность. Наташа нетерпеливо откинулась на спинку стула. Это движение осталось не замеченным Долгановым, зато она встретила быстрый, упорный взгляд летчика и смущенно отвернулась.
Из угла ложи сверкали непомерно большие, карие глаза Клавдии Андреевны. Она заговорщически улыбнулась. Наташа догадалась, что Клавдия Андреевна видит, как бесцеремонно рассматривает ее собеседник Николая, видит ее смущение, и улыбка соседки означает: "Привыкайте. Это ничего. Пусть себе любуется". И хотя она продолжала чувствовать на себе упорный взгляд, но стала спокойно прислушиваться к разговору.
Летчик обстоятельно отвечал на вопросы Долганова о полетах над Норвегией и на караванных морских путях противника, но в самой обстоятельности, сухой и не к месту детальной, Наташа с некоторым тщеславием обнаружила хитрое стремление сохранить благодаря разговору выгодную позицию для наблюдения за ней.
В антракте Долганов познакомил Наташу с майором Кононовым. Он был очень доволен этой встречей, знаменательной после предложения командующего разработать набеговую операцию. Кононов был командиром полка разведывательной авиации, и именно с ним следовало прежде всего установить контакт.
Кононов предложил Наташе пройти в танцевальный зал, и Николай Ильич, не умевший танцевать, сказал:
- Конечно, Наташа, покружись. Но с тобой, Виктор, мы еще сегодня должны кое-что запланировать, прежде чем я к тебе выберусь.
Наташа хотела было отказаться, но почувствовала на своем локте крепкую руку майора и невольно шагнула к двери.
Давно не испытанное наслаждение захватило Наташу. Она дала вести себя, не заботясь о том, что нужно делать. Кононов крепко обнял ее, может быть, немного крепче, чем следовало. Он уверенно выходил из затруднений, в которые ставили его соседние пары, стеснившиеся в маленьком зале. Наташа танцевала, подчиняясь ловкой руке, опустив глаза, и видела две полоски цветных ленточек и над ними Золотую Звезду на груди Кононова. Ей было безразлично, что майор продолжает пристально изучать ее лицо, и она плохо слушала то, что он торопливо говорил. Сейчас ей было все равно, с кем танцевать, лишь бы чувствовать такую уверенную руку, лишь бы продолжалось это скольжение в каком-то полном веселом самозабвении.
А Кононов, угадывая, что скоро окончится танец, возбужденно говорил. Он благодарил судьбу за этот вечер и за этот танец. Наташа будет в его памяти. Она не может остаться чужой ему, не должна. Он закончил совсем бессвязно, нелепо, что томительно ждал ее.