Тон голоса солдата был абсолютно невинным, как у новорожденного, и только в глазах сквозь ангельскую чистоту и непорочность проблескивал хохочущий прибалтийский чёрт.
Побагровевший Спрутзан поперхнулся воздухом от такой наглости, выдохнул только:
– Три нарята фне очерети...
Повернулся на месте и побежал к зданию ангара, за которым торчал небольшой сортир типа "скворечник".
– Та, постирает секотня свои штанишки наш чистюля Вилли, – передразнивая акцент старшего сержанта сказал кто-то.
Все захохотали с облегчением. Стало понятно, что во время прыжка в воздухе с ног Юозаса сначала слетел один сапог, потом на ветру трепыхалась, пока не развернулась и не слетела портянка, потом полетел вниз второй сапог, потом вторая портянка, которые и обеспечили такую жуть непонятному зрелищу.
А вот действительно лопнула верёвочка, которой положено было сапоги подвязывать за "ушки" к поясу, чтобы они не слетели, или Юозас специально отвязал её, для того чтобы попугать старшего сержанта, так и осталось тайной. Вид невинного босого Юозаса и гневного красного Спрутзана был таким смешным, что у Борисыча и Федюни, прошёл страх перед прыжками, и поднялось настроение.
Прекрасно в этот день "окрестившиеся", испытавшие полное счастье от первого удачного прыжка и обнявшие руками Прибалтийское небо, шагая вместе со строем на обед, солдаты выводили слова недавно выученной новой строевой песни:
– ...И динамический удар, и приземленье,
И снова небо голубое над тобой!
Юозас оттарабанил все три дня в столовой на чистке картошки и мытье посуды минута в минуту, но Спрутзан сверх меры к солдатским сапогам больше не придирался. В этот раз срок пребывания рядовых в учебке был сокращён. Когда наступил четвёртый месяц, солдаты погрузились в самолёты и, после длительного перелёта ступили сначала на Туркменскую землю, а через месяц оказались в Афганистане.
Глава 10
Федюня сходил к своему "рюкзачку", долго копался в нём, сопел. Поднёс к пеньку, который служил сегодня разделочным столом консервные банки с маслинами и, поддев крышки банок за специальные кольца открыл их. Немного отлил рассола на землю, чтобы не пролить его на кошму, и поднёс нам.
– Удобная штука – эти кольца на крышках! – одобрительно цокнул языком Федюня. – Консервный нож вечно девается куда – то, таскать его с собой неудобно, а жрать – то охота! Оно, конечно, можно и простым ножом банку вспороть, и штык – ножом, бывало, открывали. Но вот так вот, – с колечком, это ж – цивилизация!
– Это ты то штык – ножом консервы открывал? – насмешливо покосился на Федюню Борисыч. – Ага ж! Только при мне не рассказывай!
Штык-нож
Федюня в первый же год службы, подружился с автоматом, с фляжкой, с поясным ремнём, со всем, что положено солдату. Однако, как ни прилаживался к штык-ножу, дружбы не получалось. Причём на учениях, когда приходилось присоединять ножны к лезвию, резал проволоку, как и все остальные. Втыкал штык-нож в чучела, набитые соломой, – и ничего. Абсолютно всё было в порядке. Но вот когда...
Впрочем, по порядку.
Ещё в учебке, в Прибалтике, находился взвод в карауле. Федюне достался пост на учебном аэродроме, обнесённом колючей проволокой, с прожекторами по углам квадратной территории. Декабрь. Снегу намело полно. Вроде бы и мороз с ветром сырым, промозглым, а снег всё равно подтаивает. То сосулька звякнет, сорвавшаяся с крыла самолёта, то снег зашуршит и гулко рухнет с крыши мастерских. Федюня кутается в караульный тулуп до пят, тяжело ходит в валенках, натянутых прямо на сапоги. В общем-то, Федюне не страшно. Скучно только, развлечься нечем. Курить не хочется, да и по уставу нельзя. Ходил так Федюня, ходил, изредка вздрагивал от непонятных звуков. Прицеливался из автомата на воображаемого врага, резко высовывался из-за углов строений, перебегал от самолётов к вертолётам, представляя, как будет задерживать забравшегося на пост злодея с обязательным криком: "Стой, кто идёт!", досылом патрона в патронник и следующей командой: "Стой, стрелять буду!", затем выстрелом вверх, а потом всё как-то невнятно представлялось в сладкой мути. Понятное дело, что злодей взят в умелом бою, там – слава, может быть, награда и призовые десять суток отпуска домой. А там... Федюня аж зажмуривался от представленных удовольствий. Ясное дело, поход в клуб на танцы в парадной форме, с тускло мерцающей на груди наградой. Федюня её ещё не представлял, успокаивая себя, что потом разберётся, что за награду ему присвоили.
Яростный стук поезда, пробежавшего по недалёкому железнодорожному пути, помешал размышлениям. Федюня вновь заходил по надоевшему посту. Подошёл к огромному тополю и, прошептав: "Стой, кто идёт!", нанёс примкнутым к автомату штык-ножом удар в ствол. Штык покорно вошёл в древесину. Федюня потянул оружие на себя. Не-а... Штык сидел прочно. Федюня потянул ещё и ещё. Результат тот же. Тогда он принялся раскачивать автомат, потихоньку пытаясь высвободить лезвие. Еле слышное "кррак" судным колоколом раздалось в голове часового. Безобразный обломок ножа торчал из дерева, а над стволом автомата торчала такая же безобразная ручка.
Что уж тут рассказывать, как дальше было дело. На губе трое суток Федюня отбыл без поблажек и снисхождений.
Так и пошло.
Однажды, уже на другом посту, огороженном двойным рядом колючки, Федюня пострадал из-за комбата Халеева, вздумавшего проверить молодого бойца.
– Рядовой, – размышляя про себя, чего б такого сказануть, произнёс: майор, – даю вводную! Противник нападает вот из-за тех кустов, – уже уверенно Халеев ткнул пальцем на густой ольховник, росший неподалёку от входа на пост.
Федюня рухнул плашмя на землю, срывая предохранитель автомата и передёргивая затвор, лихо перекрутился через спину к опоре прожектора и, конечно же, ударил по ней штык-ножом, от которого немедленно отскочил обломок.
Ещё? Пожалуйста!
Кто стоял по молодости лет дневальным на тумбочке, знает, что хуже ничего нет. Все дрыхнут, только дежурный по роте сидит в канцелярии, позёвывая, читает книгу и курит. Федюне тоже хотелось курить, но долг обязывал стоять ещё полчаса. Это позже можно будет пару часов прикорнуть и опять на пост. В самом первом наряде по роте, стоя на тумбочке, Федюня, дождавшись отбоя, вынул штык-нож из чехла, покрутил его так и сяк, полюбовался матовой поверхностью металла, поелозил пальцем по тыльной стороне, где имелась насечка "для пилки дров", так её называл сержант взвода. Провёл ногтем по лезвию, убедился, что резать таким ножом практически ничего нельзя, вздохнул и сунул штык обратно в ножны.
Э-хе-хе-хе... Тягомотно! Все спят, а лучший друг Борисыч не спит. Он – дежурный по роте и, хотя находится в десяти шагах, поболтать с ним, стоя "на тумбочке", нельзя – устав! Федюня заинтересовался кольцом на ручке штык-ножа, погладил его гладкую поверхность, слегка источенную от времени. Чёрт его знает, зачем, но, Федюня помедлил и... засунул указательный палец в это кольцо. Палец вошёл запросто. Тааак... а назад? Не лезет назад... В суставе застревает. Федюня засопел, потянул сильнее, придерживая нож другой рукой. Никак!
– Борисыыыыч... Борисыыыч..., – потихоньку позвал Федюня, не смея отойти ни на шаг от боевого поста, вытягивая шею, пытаясь заглянуть за угол, откуда была видна открытая дверь канцелярии. Не удалось, и Федюня позвал громче:
– Борисыыыч....
Где-то на первом этаже казармы громыхнула дверь. Федюня от ужаса вспотел. А вдруг это дежурный по полку?
– Борисыыыч..., – уже почти в полный голос проскулил Федюня.
– Ну, чего тебе, – злобно зашипел появившийся, наконец-то, Борисыч, заспанно щурясь в полумрак коридора. – Чего орёшь?
Федюня ткнул левой рукой в капкан штык-ножа.
– Тут, понимаешь... Это... как его...
– Ах, ты, – Борисыч матюкнулся от неожиданности. – Ну, Федька, ну, гад! Ты специально?
Федюня только жмурился в ответ, что-то бормотал, жалко оправдываясь и дёргая рукой.
– Да погоди ты, – соображал Борисыч. – Не дёргайся! – успокаивал он, пытаясь круговыми движениями стянуть штык с заметно припухшего пальца Федюни.
– Вот же хрень какая! – Федюня осмелел. – Слышь, Борисыч, давай я слюной натру.
Федюня плюнул на палец, растёр слюну. Не-а, палец никак не хотел вылезать из тисков кольца. Наконец Борисыч сообразил, сбегал в кубрик, приволок кусок мыла. Федюня опять наплевал на палец, намылил погуще, и кольцо почти без усилий покинуло настрадавшееся место.
– Иди спи, – буркнул Борисыч. – Балбес!
За всей этой вознёй время пролетело незаметно. Федюня разбудил второго дневального и, не раздеваясь, лёг.
Уже утром, после подъёма, когда рота ушла на завтрак, Федюня стоял в очередную смену на тумбочке, предвкушая, как он вскинет руку к виску и заорёт хорошо поставленным голосом при появлении командира: "Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!". Федюня даже разволновался, представляя себе эту замечательную картину. Начал одёргивать китель, чтобы ни одна морщинка не выглядывала, поправил галстук, подровнял фуражку. Уже на втором этаже слышались чьи-то шаги. Федюня резко опустил руки вниз, принимая стойку "смирно", и палец сам влетел в растреклятое кольцо штык-ножа...
Командир роты был озадачен видом дневального, согнувшегося задом к двери, пыхтящего, бормочущего что-то невнятное, дёргающего локтями.
– Дневальный, – негромко окликнул капитан.
Федюня дёрнулся, повернувшись красным, потным лицом к командиру и, роняя фуражку, пролепетал ненужное:
– Рота, смирно! Дежурный, на выход. – Тщетно при этом дёргая правой рукой с намертво зажатым в кольце штык-ножа пальцем.
Эх, если бы только это. Ну, посмеялись в роте, позабавились над Федюней и забыли. Так нет же. Дальше было хуже.
Уже в Афгане Федюня сломал не меньше пяти штыков. Солдаты развлекались, играя в детскую игру "ножички", втыкая в песчано-пыльную мякоть земли штык-ножи то "с локотка", то "с плеча". Федюня вошёл в азарт, плюнул на зарок – не прикасаться к этой хрупкой вещи. Бросил штык "с пальчика" и попал в камень, предательски лежавший под тонким слоем грунта. Надо ли говорить, что штык-нож пришлось менять? В рейде все открывали консервы именно штык – ножом. И ничего. Стоило то же самое сделать Федюне – Борисыча рядом не оказалось, о результате нет смысла говорить!
Вот ведь какая война нешуточная разгорелась между неодушевлённым предметом и вполне даже сообразительным и хорошим солдатом! Поэтому Федюня таскал с собой маленький консервный ключ и перочинный нож. И штык-нож носил, как все. Положено по уставу, что тут поделаешь!
Случилось так, что на прочёсывании кишлака Федюня оторвался от своего напарника Борисыча, скользнувшего во дворик за высоким дувалом. Федюня видел, что Борисыч исчез, и двинулся вдоль глинобитной, покорёженной пулевыми отверстиями и выбоинами стены назад, чтобы в случае чего прикрыть друга. Борисыч уже смело топал по двору, давая тем самым понять, что здесь всё в порядке. Федюня выдохнул успокоенно, поправил ремень выставленного вперёд автомата и устало опёрся плечом о тёплую стену. Тут-то и навалился откуда-то сверху на него дух. Выбил из расслабленных рук оружие, зажал рот солдата горячей ладонью, а другой рукой схватил его за горло, пытаясь вырвать кадык. Федюня даже и не думал кричать, отдавая все силы тому, чтобы как-то вывернуться из жёсткого захвата, дать возможность воздуху прорваться в лёгкие. Он яростно вцепился в душившие пальцы, но не смог отлепить их от горла. Наконец, Федюня сообразил каким-то уголком подёрнутого туманом сознания и, с трудом разлепляя раздавленные в кашу губы, грызнул передними зубами мизинец напавшего. И тут ему не повезло. Как раз на мизинце духа красовался серебряный перстень с камнем. Зубы Федюни, ломаясь от силы челюстей, соскользнули с него и уже острыми обломками впились в палец.
Дух дёрнул рукой, но тут же сильнее сдавил ею шею шурави, помогая другой руке, уже давно душащей Федюню. Этих секунд солдату хватило, чтобы суметь перевалиться на бок и всадить в спину афганца непонятно как попавший в руку штык-нож. Душман завизжал, отталкивая от себя врага, который ещё и ещё раз воткнул штык в уже ослабленное тело духа. Федюня поднялся на колени, враг ещё был жив, изо рта его текла кровь со слюной. Он потянул руки к шурави, страшно блестя белками глаз. Федюня как-то равнодушно ткнул его в живот штыком несколько раз, не замечая бьющейся блестящей внутренности, пульсирующе выползающей из живота, распространяющей жуткое зловоние.
Подбежавший Борисыч оттащил друга за плечи от трупа.
– Федюня, Федюня, ты цел?! – Борисыч ощупывал окровавленного напарника.
– Ты глянь, Борисыч, – хрипло отплёвываясь кровью, бормотал потерянно Федюня. – Нож-то... не сломался... И засмеялся счастливо, кривя лицо болезненной гримасой.
Глава 11
Мы курили, стряхивали пепел и бросали окурки в пустую жестяную баночку из под маслин. Борисыч взял наполненную до половины банку, встал, взял её в руки, прошёл в дальнюю часть поляны и аккуратно высыпал мусор в специально подготовленную яму.
– Вот! Всю жизнь такой! – одобрительно кивнул в сторону Борисыча Федюня. – Это я разгундяй, а у Борисыча – всё должно быть в порядке. Он мусорить и сам не будет и никому не даст. Любит обустроиться надёжно, надолго. Почему ему и поручили в армии курилку построить. Эй, Борисыч! Помнишь какую курилку в Афгане построили?
– Помню. А вы знаете эту историю? – спросил у нас Борисыч.
Мы отрицательно замотали головами.
– Отличная идея, весь труд целой военной части, все псу под хвост вот из-за этого етитского мяса, – начал свою историю Борисыч, кивнув головой в сторону потупившегося Федюни.
Курилка
Командир полка давно ругался:
– Мать вашу, что за бардак! Куда ни глянь – везде окурки. Даже на взлётке, да что там, у самолётов и вертолётов курят! Старшина, в трёхдневный срок построить курилку!
Но назначенные трёхдневные сроки пролетали и проходили один за другим из месяца в месяц. Солдатам некогда, они загружены до предела. То предполётная подготовка, то послеполётная проверка, зарядка аккумуляторов, фотоустановок, пополнение боекомплектов, латание дыр в фюзеляжах бортов, выгрузка раненых. Да что, дел на войне мало что ли!
Полковник забывал об указаниях, сам участвовал в боевых вылетах. Проблем по горло: то молодой летун загарцует на "восьмёрке", на низких высотах бомбит духов – храбрость свою показывает, то "вертушку" подобьют – и надо поиск налаживать, то солдаты части подерутся с соседями – зенитчиками. Эх-хе-хе... Приходится смотреть сквозь пальцы на такую мелочь, как отсутствие курилки. Так шло бы и дальше до неизвестно какого долгого времени, но последней каплей в озере терпения полковника стал прапорщик Мерзликин из технической группы авиационного вооружения. "Намассандрившийся" с утра и блаженно курящий под солнышком прямо у топливозаправщика, из которого заливали керосин в вертолёт, Мерзликин получил по самое "не грусти", а на ближайшие неполётные, по случаю плохой погоды, дни всё таки была назначена стройка.
Вяло взялись солдаты за это дело, но по ходу работы разохотились, отошли от первоначальной, куцей идеи построить просто навес. Борисыч, собирающийся после дембеля поступать в строительный техникум, балдея от удовольствия, сделал чертежи и даже утвердил их у командира.
В три дня возвели храм для курения. Постепенно в строительство втянулся весь полк. Резали на куски старые вертолётные лопасти, аккуратно стыковали их. Доски от "нурсовских" ящиков и брусья от бомботары аккуратно распускали на скамейки и покатую крышу строения.
И в итоге курилочка получилась просто класс! Ммммм... загляденье!
И опять же – большая польза. Просто так шляться по части не дадут, но кто ж не знает, что если солдат в курилке сидит, значит, занят. В этот момент его ни змея не укусит, ни старшина на работы не дёрнет. Занят солдат! Положено по уставу курить в курилке, вот он сидит и курит, что приравнивается к естественным потребностям и уставом не запрещается.
– Ну, прямо не курилка, а дворец! – восхищался Федюня и для архитектурного завершения крыши самолично вскарабкался на самый верх и прикрепил в виде шпиля штырь приёмника воздушного давления от "МиГа-17".
Курилка тускло сияла под солнцем, давая благородные платиново-серебряные блики, и Федюня с позволения Главного Архитектора голубой краской провёл линии по рёбрам бывших лопастей, заканчивая строительный этап.
Отошли подальше, чтобы полюбоваться, закурили. Тут Борисыч вскрикнул:
– Мужики, так ведь курилка-то ещё не того... Тьфу, чёрт, а окурки куда бросать?!
Федюня метнулся к складу горюче-смазочных материалов, пообещал пару "банок" "кишмишевки" прапорщику Мерзликину, за что получил разрешение на бочку из-под мазута, повалил её и прикатил к месту строительства.
До вечера выжигали бочку. Командир ворчал, что по всей взлётке рассыпалась сажа, но ворчал добродушно и явно был доволен. Уже почти ночью Борисыч с Федюней аккуратно обрезали "болгаркой" верх обожжённой бочки и вставили её в заранее вырытую яму.
Часов в шесть утра почти весь полк уже был на оборудованном для курения месте. Кто захватил место на скамейках и, смакуя, курил уже по второй сигарете. Кто поместился в восьмигранник – быстро докуривал, бросал в бочку окурки, выбирался из тесноты, уступая место другим.
– Эх, далековато построили, надо было поближе к метеостанции, оттуда от всех служб быстрее дойти можно, – упиваясь славой, приговаривал Борисыч.
– Да ладно, там ещё одну построим, даже лучше, теперь опыт есть, – подольстил ему Федюня, тревожно прислушиваясь к возможным критическим высказываниям солдат.
Но все были довольны. Командир даже пообещал подумать о поощрении для строителей.
На взлётке в это время готовили к боевому применению вертолёты. Технари заныривали внутрь бортов, проверяли узлы и агрегаты, где-то уже начинали почихивать двигатели. Прапорщик Мерзликин, которого позвали убедиться в том, что в противообморозительной системе не оказалась спирта, сидел в кабине "Ми-8", куда Федюня, выполняя вчерашний договор подсунул "кишмишёвку". "Прапор" "лечился" ею, удивляясь и размышляя, а куда же делся спирт и прикидвал, стоит ли подать рапорт на начальника склада или лучше решить дело полюбовно. Вроде того, что взять посудину, налить в неё "массандры" и заправить систему, не забывая и себя. Эта идея понравилась, и успокоенный Мерзликин представил себя суровым боевым лётчиком, падающим с небес на немирный афганский кишлак. Сжимая рукоять управления, он загудел, задудел, изображая шум двигателя вертолёта, и... нажал на кнопку пуска реактивных снарядов, мгновенно трезвея от ужаса – предохранитель не был опущен...
Солдаты брели на завтрак, с неохотой покинув курилку, изредка оглядываясь на неё и размышляя о том, что после еды просто необходимо покурить.
Федюня развивал идеи по благоустройству территории, прилежащей к курилке, и убеждал Борисыча разработать проект озеленения "очага культуры", начав, конечно же, с рытья арыка, – "а то ничего не вырастет". Борисыч только хотел возразить другу, что курилку почти год собирались строить, а уж арык..., но не успел. С взлётки за спиной раздался этакий характерный звук: "Шшшшухххххх...".
От камуфлированной "вертушки" волнообразно летел снаряд, оставляя за собой белый след. Он влетел в курилку, разнеся её в клочья на безобразные, оплавленные куски дюраля.