25
Командир попросил политрука подняться в верхний дот. Там было совсем светло, словно и не темнело, хотя над головой угрюмо плыли все те же свинцово-оловянные тучи. Поднявшись на крутую гранитную сопку, политрук почувствовал, что утро нового дня уже наступило. На востоке из-за дальних сопок струился мягкий, голубоватый свет. Он позволял видеть не только дорогу, но и лес, выгоревший местами, болото, уходящее за горизонт, и голую, сплошь гранитную, скалу, за которой, судя по карте, лежало небольшое карельское селение, где еще недавно батальон Анохина держал оборону.
Утром, оказывается, многое видится иначе, чем вечером. Сразу после боя усталость валила с ног, и глаза не столько смотрели вдаль, сколько выискивали вблизи: все ли сделано, чтобы отбить врага, так ли расставлены люди, пулеметы, все ли есть необходимое для ведения боя? Утром, словно мечта в юности, зрение устремляется вдаль. Ну как там полк? В котором часу перейдет в наступление? Эх, радист, ну скажи, пожалуйста) "Держитесь, товарищи, мы - выступаем!" А радист как заведенный монотонно твердил: "Цоценка", я - "Лец". Прием". И - ни слова больше.
Несомненно, он был человеком дисциплины, передавал только то, что предусмотрено инструкцией. А побывай он хоть раз в рейде, говорил бы по-другому, даже те самые слова - "Цоценка" и "Лец" - звучали бы как музыка, поднимающая в атаку.
- Посмотри, комиссар, что там? - показал Кургин на смутно видимую восточную сопку, из-за которой медленно, словно нехотя, казалось, струился голубоватый свет.
- День.
- Да ты гляди поближе. Даю ориентир: горелая сосна, левее сто, у самой посадки…
На опушку молодого соснового леса выходили немцы, в серой полевой форме, в касках, с ранцами за плечами. Фашисты даже не пытались маскироваться - шли в полный рост, но огня почему-то не открывали. Шли как призраки.
- За кого они нас принимают? - спросил Кургин, хотя по вопросу чувствовалось, что ответить он мог и сам: берут на испуг или готовятся к новой атаке.
Судя по расстоянию - километра два, - атаку можно было ожидать примерно через полчаса: фашистам предстояло пересечь просеку, а там они уже попадали под прицельный огонь наших пулеметов. Неужели полезут еще раз? Тут что-то не то…
- Атака. Но какая? Откуда? - спрашивал Кургин. - Загадка. Поэтому я тебя, комиссар, попрошу взять резервный взвод Амирханова и расположиться у кромки болота. Настраивай людей на контратаку.
Болото - место знакомое. Отсюда взводы рейдового отряда ударили по дотам. Удар получился удачный. На всех картах - наших и немецких - болото обозначено сплошными синими линиями: непроходимое. Кургин по нему провел отряд. "За такой маневр, - хвалился он, как мальчишка, - по тактике нам полагается "отлично". Впрочем, решение что - любой командир примет. Вся соль в людях: бойцы доверились нам, командирам, а мы, в свою очередь, им, их мастерству и отваге. Собственно, на таком согласии строится военная удача. Вчера, комиссар, мы в этом убедились…"
Резервный взвод выдвигался быстро и бесшумно, как может идти подразделение, люди которого крепко отдохнули, а главное - заждались боя, для всех первого в тылу противника.
В тесном глухом осиннике деревья были холодные, словно схваченные морозцем. Почему-то пахло смородиновым листом. Осень, да и только! Осинник с пробитыми звериными тропами, - судя по следам копыт, оленьими, - напоминал, что близко открытая вода. Кое-где попадались изъеденные старостью гранитные валуны. "Надежное прикрытие, - мысленно прикидывал политрук, приближаясь к болоту. - Где посуше, займем позицию".
Он уже представил себе, как вражеская пехота, та, что сусликами копошилась на опушке молодого соснового леса, пойдет параллельно дороге на Хюрсюль. И там, именно там, резервный взвод встретит ее беспощадным кинжальным огнем. Подспудно теплилась мысль, что еще несколько часов - и однополчане будут поздравлять с успешным выполнением боевого задания.
Резкий, будто удар тока, голос оборвал мысль, как веревку:
- Политрук, назад! - И в ту же секунду оглушающе звонко распорола воздух автоматная очередь.
Крикнувший боец - не разобрать кто - упал, подкошенный пулями. Упал и политрук, хотя находился шагах в двадцати сбоку. Падая, успел вырвать из кобуры пистолет, чуть подняв голову, осмотрелся. Скрытый густым осинником, он оказался незамеченным. Немец, сгорбленный под тяжестью мокрого ранца, с автоматом на долговязой шее, трусцой бежал к бойцу. Политрук через куст прицелился. После третьего выстрела долговязый повалился набок, было слышно, как он ударился автоматом о камень.
- Стреляйте! - требовательно кричал боец. - Стреляйте моим автоматом! - Звал к себе, но сам почему-то огня не открывал. Короткими перебежками, падая и поднимаясь, политрук добрался до бойца.
- Слева! Слева!! - кричал он повелительно и громко.
Стоило чуть повернуть голову - и политрук не поверил своим глазам: на него полукругом, цепью, шли немцы, черные от болотного ила. Шли тихо, как в немом кино. В надвигающихся глыбах трудно было признать людей. Если бы он, Василий Колосов, верил в нечистую силу, то эти фигуры, как вылепленные из грязи, скорей напомнили бы недобрых леших.
В диске кончились патроны. А фашисты все выходили и выходили… Лучше б это был сон, пусть даже дурной и страшный!
- Вставляйте! Быстрее! - крикливо командовал боец.
"Кому же он кричит?" И тут до сознания дошло: кричит потому, что ему больно.
- Диск в мешке!
- Так снимайте! Раскричались…
- Не могу!! Товарищ политрук! Не могу-у!..
Стреляли уже отовсюду. "Где же командир?" Среди бойцов, залегших в траве, сержанта Амирханова не оказалось.
- Слушай мою команду! - Политрук боялся, что за треском автоматных очередей его не услышат. - Отсекаем фашистов! Не давайте им проскочить в лес!
Взвод ударил дружно. Наш огонь заставил врага вернуться в болото. Там под тяжестью тел закачалась осока - так волна выдает змею, плывущую по спокойному озеру.
- Стрелять только по видимым целям!
У кромки коренного берега бойцы залегли. Их выстрелы были редкими, но точными, как на стрельбище.
- Сержанта Амирханова - к политруку!
Пока по цепи передавали команду, Колосов снял с бойца вещмешок. Сцепив зубы, боец застонал.
- Ранены?
- Кажется…
Это был Коренев, студент из Рязани. У него оказались перебитыми обе руки, три пули прошли навылет. В груди у бойца клокотало, словно кипел чайник.
- Не надо, - попросил боец, увидев перевязочный пакет. - Я, товарищ политрук, уже… отвоевался…
- Помолчите, - строго сказал Колосов и принялся накладывать на рану бинт. От обильной, яркой, как малиновый сок, крови бинт стал горячим и липким.
- Вы… хорошо… стреляли…
На руках у политрука Коренев умер. Комсомольский билет его оказался целым и сухим, и - что бросилось в глаза - новым, как будто только выданным. Впрочем, так оно и было. В графе "Время вступления в комсомол" значилось: "июнь 1941 года".
Молчаливо собирались бойцы: Ховзун, Зеленин, Завалей, Прус. Последним с охапкой оружия подошел Жарданов: политрук посылал его на розыски сержанта Амирханова, а он, выходило, подбирал винтовки.
- Где сержант?
- Он, товарищ политрук, уложил пять шакалов…
- Где он?
- Нет его больше…
На глазах Жарданова блестели слезы. Он их объяснил так:
- У товарища сержанта нет папы, нет мамы. Будет плакать его друг.
Взвод понес ощутимый урон. И политрук себя чувствовал виноватым. Он не представлял, как будет объясняться с командиром. Атака фашистов была дерзкой. Они ударили из непроходимого болота. Впрочем, этот вариант надо было предвидеть. Надо было думать, когда обстановка, как по заказу, складывалась благоприятно. Притупление чувства опасности на войне обходится весьма дорого…
Взвод занял позицию у кромки болота. Не исключалось, что немцы могли повторить вылазку. Тем более что недалеко от берега, в болоте, недобитые фашисты затаились. Все равно осока покачивалась, и встревоженные утки со свистом кружились, как бы показывая, где нужно искать врага.
Бойцы готовили боевую позицию, хоронили погибших (раненых унесли в землянки). Вспотевший и встревоженный, прибежал Гулин.
- Командир срочно просит прибыть.
Политрук взглянул на часы - их на руке не оказалось, остался только ремешок, и на нем свежий глубокий порез. Перехватив недоуменный взгляд, разведчик весело объяснил:
- Это пуля… Как вор-карманник.
По холодной траве политрук и разведчик поднялись на сопку. Там бойцы резервного взвода выкладывали из камня стрелковые ячейки. Чуть в стороне, среди густого мелкорослого осинника, лежал убитый немец. Гулин приподнял его толстую, волосатую руку, отстегнул часы, протянул их политруку.
- Фашисту - время ни к чему, тем более такому…
Политрук еще не избавился от того неприятного ощущения, когда лежал на трофейной шинели и невольно вдыхал запахи: раздражающе пряный - табака, цветочных духов, и резкий до омерзения - хлорки. Теперь опять тот же Гулин предлагал ему новый трофей.
- Не могу… Уже одно то, что они чужие…
Глаза Гулина, синие до черноты, полыхнули как вызов.
- Товарищ политрук! Вы взгляните! Тут никакой-то там "Павел Буре"… Часы-то кировские. Командирские… Этот снял с кого-то из наших… Вот я и возвращаю.
- Почему вы?
- Это я его… Он пробирался к болоту. А тут я, значит, с приказанием от командира. Гляжу, крадется. Я его даже хорошенько не рассмотрел.
- А часы рассмотрели?
В ответ разведчик озорно усмехнулся, словно удивляясь наивности всезнающего политработника.
26
Командир ждал политрука, чтоб посоветоваться, как лучше встретить наших. Бойцы предлагали на вершине сопки водрузить красное знамя. Идея нравилась, но где взять материал?
- Покрасим простыню, - предлагали инициаторы.
- А где взять краску?..
Краски тоже не было. На всякий случай позвонили в нижний дот старшине Петракову. Он тут же послал Екимова поискать в блиндаже: вдруг найдется? Пока искал тот краску, Кургин отдал еще одно распоряжение: всем подшить свежие подворотнички, а тем, кто бреется, - побриться.
- А мы, комиссар, покажем пример, - при этих словах командир достал из полевой сумки старую бритву, маленький, с ноготь, брусочек мыла, помазок, зеркальце и флягу - в ней была вода.
- Давай, комиссар! - Кургин подал бритву. Следуя командиру и политруку, все приводили себя в порядок. В отряде нашлись иголки, нашлись бритвы, вместе ниток пошла в дело медная жила из телефонного провода. Все, кто прошел болото, а затем побывал в рукопашной, остались в одних лохмотьях, такую одежду чинить было не то что сложно - невозможно. И все же чинили…
Неожиданно ярко блеснуло солнце. Оно как будто напомнило, что уже давным-давно день. В сумрачную, зажатую сопками долину ударил веселый желтый луч, и на ветвистых соснах золотом заиграла кора, ожила сочная зелень хвои.
Ослепительно радостное лезвие света, располосовав тучу, коснулось дороги, где в черной копоти застыл бронетранспортер, пересекло траншею, прошлось по серым гранитным скалам, прыгнуло за сопку и там исчезло. Этот неожиданный прорыв света вселил надежду на скорую встречу с полком. Напрягая слух и зрение, бойцы готовились к бою. Наконец из-за далекой восточной сопки докатился долгожданный гром. Это, несомненно, ударила артиллерия. Значит, наши перешли в наступление!
Кургин, выбритый до синевы, сдержанно улыбался, обнажая крепкие зубы.
- Но вот - и главное! - говорил с торжеством, словно это была неожиданная новость. - Удивительно получается, комиссар, прежде чем встретить своих, надо встретить врага. Фашист, конечно, отступая, попрет лавиной. Попытается смять…
- Попытается. Еще как! Все будет зависеть, какой силой.
- С батальоном наверняка управимся, а вот если больше, - опасаюсь, комиссар, туго нам придется. Не исключено, здесь мы ляжем все.
- Стоит ли сейчас об этом?
- Стоит… - и объяснил: - По моим прикидкам, долго не продержаться - воевать нечем.
- А что делать? Не отходить же?
- Ни в коем случае! - воскликнул Кургин, продолжая сдержанно улыбаться. По выражению его карих, слегка прищуренных глаз политрук видел, что он уже принял решение и было оно дерзким, а может, и авантюрным. Он сам понимал это, но хотел, чтобы Колосов разделил его мысль: в самом деле воевать нечем, а надо. Вот это "надо" и заставляло напряженно думать.
- Не послать ли нам диверсионную группу? - предложил он. - Этак бойцов десять-двенадцать… Пусть поохотятся! По дороге на Хюрсюлъ идут автомашины. Идут не порожняком. А нам сейчас нужнее всего патроны и гранаты. Не ручаюсь - будет ли удача, но, не имея боеприпасов, выжидать - это не в наших правилах. "Победа пассивных не любит" - так говорил мой преподаватель тактики.
- Хорошо говорил, - согласился политрук. - И группа диверсионная нужна. Только - немцы в этом районе уже не беспечны. Мы их проучили. Как, впрочем, и они нас - повторили наш прием. А ты утверждаешь - фашисты замышляют что-то необычное…
- И сейчас от своих слов не отказываюсь. Необычное то, что враг ведет себя, как прилежный школьник: не брезгует нашим опытом, берет его себе на вооружение. Нам остается одно - больше изобретать… Так что диверсионную группу вряд ли он ждет!
Кургин был во власти своей идеи. Но посылать людей среди бела дня, без надежного прикрытия… Возможно ли это? Была бы рация - запросили бы помощь, сбросил бы самолет патроны. Хотя бы только патроны…
- Соглашайся, комиссар. Это единственный шанс. А что касается добровольцев, русская душа всегда рвется первой. Даже в ад…
- А не послать ли нам связного? К нашим!
- Можно, - не возразил Кургин, но почему-то вдруг посуровел. Ему, наверное, хотелось, чтобы отряд сам, без помощи полка, выстоял и победил. Это было бы лучшим примером доблести.
- Принимай решение, - поторопил Колосов.
И командир сказал:
- На связь отправятся разведчики Кирей и Гончаренко…
Под музыку далекой канонады разведчики вышли навстречу нашим. Командир и политрук были в полной уверенности в благополучном их возвращении в полк.
Орудийный гул - уже не было сомнения - приближался. Из взводов поступали короткие доклады: "Люди готовы к бою". На измученных лицах бойцов цвели улыбки. Приободрились далее раненые: наконец-то! Скоро, очень скоро здесь покажутся свои.
- Теперь во что бы то ни стало держать под огнем все дороги, - окрыленно говорил Кургин. - Фашисты полезут на гору… Тут им и каюк!
На душе было просторно и солнечно: майским громом гремела канонада. Вскоре новые звуки влились в ее мелодию, так знакомые по мирному, довоенному времени! Это были удары топора. Бойцы взвода Иваницкого выполняли командирский приказ. На горе одиноко росла ветвистая сосна. Сейчас ей обрубили сучья и на вершине закрепили флаг. Для такого огромного дерева он был крохотным, но глаз радовал его алый, зовущий цвет,
- Нашли же ребята краску! - Кургин показывал на флаг и не скрывал своей гордости за находчивых подчиненных.
Печально смотрел на вершину сосны Гулин: он один знал, что этим флагом стала чемпионская майка пулеметчика Лубушкина. Его только что похоронили вместе с двумя другими бойцами из взвода Иваницкого. Все трое они попали под мину…
Накрапывал дождь. И день, не обещавший солнца, казался удивительно нежным и ласковым.
Перераспределили патроны и гранаты. До продуктов очередь не дошла: еще был концентрат, на обертках которого, пропитанных жиром, красовались все те же знакомые буквы: "Вкусная пшенная каша жарко кипит в котелке. Пробуя кашу, вспомни Наташу, девушку в синем платке"; был гороховый концентрат, тоже в брикетах, но почему-то на его обертках стихов не напечатали, зато приложили инструкцию-напоминание, что из гороха получится вкусный суп, если в него добавить немного картошки и свиной тушенки. Читая эту инструкцию, бойцы рассудили, что свиная тушенка, да еще с картошкой, хороша и без гороха. Была конина: в отряде оказалось немало умельцев печь на костре конское мясо.
С нарастающей тревогой люди замечали: боеприпасы убывают, как вода в песке, а раненых все больше. Но крепла надежда на скорую встречу с родным полком. Он, наверное, сейчас штурмует вражеские окопы, прямой наводкой бьет по амбразурам дотов и дзотов. И в полку уже известно, как держится отряд…
Часа через два после начала канонады кто-то удрученно произнес:
- А бой-то отдаляется…
Этому верить не хотелось. Слушали все. Еще недавно гремело сильно, раскатисто, сейчас гром ослабел и вскоре на печальной басовой ноте утих.
В полдень в направлении Петрозаводска летели немецкие бомбардировщики. Они напоминали больших хищных птиц, насытившихся падалью.
Тоскливо тянулось время. Вражеские самолеты возвращались в том же порядке, плыли, не замечая ни красного флага на высокой сосне, ни подбитого бронетранспортера, ни скопления машин, догоравших на дороге.
- Где же наши? - Бойцы смущенно спрашивали друг друга, как будто в том, что наших нет, они сами виноваты.
Строили догадки:
- Наша авиация под Ленинградом. Она там нужнее.
- Вот уже полдня - и ни одной атаки. А почему? Боятся?
Ждать стало невыносимо.
- Пошлем разведку, - сказал политрук. - Без знания обстановки оборона узла теряет смысл.
Высланные вслед за Киреем и Гончаренко разведчики Волков и Чивадзе вернулись к вечеру. Доложили: вражеские войска движутся на восток. Командир с политруком договорились: сообщение не оглашать, а Волкову и Чивадзе - держать язык за зубами. Разведчики - люди понятливые.
И еще стало известно: узел дорог фашисты обходили кружным путем. Но непрерывно обстреливали все три сопки, занятые рейдовым отрядом. От мин отряд нес потери: все толще становилась сумка политрука - она уже хранила десятки комсомольских билетов.
Истекли еще сутки, и теперь окончательно стало ясно: наших не дождаться, а надеяться на чудо бесполезно. В направлении Хюрсюля и Суоярви были посланы по одной диверсионной группе. Желающих на свободную охоту оказалось много: тоскливо сидеть в дотах и траншеях и просто ждать!
От Хюрсюля вернулась группа Забродина. Бойцы напали на автоколонну, подожгли три грузовика. На месте боя подобрали около двух тысяч патронов, но не обошлось без потерь: погибли Меньшиков, Фурман и Козютин. Привели раненного в плечо Пятака, на нем была изодранная тельняшка. Он выскочил с двумя гранатами к полевой кухне. Там фашисты обедали. Как увидели они русского, да еще в тельняшке, - так и шарахнули в лес… Обо всем этом рассказывал Забродин. У Пятака впечатления были несколько иные:
- Бросил я гранату - и за котел. А в котле - кофий. Я лежу, а кругом аппетитный запах… Аж дурно стало.
- Ты кофе-то когда-нибудь пил? - спросил его Чивадзе.
- Пил. До войны, - с готовностью ответил Пятак и, чтоб дальше не расспрашивали, напомнил: - Мы же решили о еде - ни звука.
Разговор о кофе враз прекратился. Еще до выхода на дорогу комсомольцы провели собрание. На нем постановили: чтоб не возбуждать чувство голода, о вкусных вещах не распространяться. Тем не менее есть зверски хотелось. Бойцы взбирались на сопки и до рези в глазах осматривали окрестности. Ну хотя бы один огород с картошкой, с морковкой, с турнепсом! В школе учили, что в Карелии сеют рожь, овес, ячмень и даже пшеницу.