Прибыв на предприятие уже в сумерках, торопимся обосноваться. Выбираем предпоследний этаж, на наш взгляд, наиболее безопасный. С выбранных нами позиций хорошо простреливаются все четыре лестничных проёма и лифтовая шахта.
Пообщавшись с бойцами, находившимися на крыше, выяснили, что действительно, боевиков на территории много, и в занимаемом нами большом производственном здании они чувствуют себя очень уверенно.
Начинается ночь…
В цехе огромные окна, и ни в одном из них нет стёкол. Как и прошлой ночью, подбирается холод, но казакам всё равно несколько теплее, чем прошлой ночью - мы в сравнительно закрытом помещении и, кажется, нет мороза - пространство затягивает густым туманом.
Нет худа без добра… Худо это то, что через выбитые взрывной волной окна туман тянется в помещение, но при этом есть и положительный момент: мы ещё посветлу заметили, что осколки стекла плотным ковром усеяли землю вокруг производственного здания на расстоянии не менее пятнадцати метров, и при возможном продвижении противника даже под покровом темноты хруст выдаст его.
Осмотрев помещение, находим значительное количество целого листового стекла, используем его полностью, подставляя эти листы к дверям в местах возможного продвижения противника.
Первая "шумовая" ловушка сработала около одиннадцати часов вечера. С грохотом стекло упало, выдав продвижение в этом направлении врага. Обрушиваем всю нашу огневую мощь, сосредоточенную в этой части цеха, не видя боевиков, на звук.
А дальше, на протяжении четырёх долгих часов, выматывающая тишина. На зрение надежды нет, туман стал ещё гуще, и лишь где-то вдалеке тусклыми пятнами проявляются сквозь водянистую тьму горящие факела взорванных газопроводов.
Полагаемся только на слух, прощупываем ночь, но уже вскоре усталость даёт о себе знать, начинает клонить ко сну.
Мы с Семёновым Сергеем работаем в паре, держим одно из направлений - два лестничных проёма, и стараемся как-то поддержать друг друга. Вскоре оба соглашаемся с тем, что от чрезмерного напряжения у нас проявляются слуховые галлюцинации. То я, то он начинаем слышать то, чего на самом деле нет, и от этого я злюсь на самого себя.
Подходит командир отделения Борис, не высовываясь в оконный проём (есть достоверная информация, что у "духов" хорошие импортные прицелы ночного видения), как и мы, прислушивается к чему-то.
- Ты ничего не слышишь? - спрашивает Боря у меня.
- Ничего…
- Вот и я не пойму, то ли почудилось, то ли вправду внизу стекло хрустнуло. Дай гранату, подстрахуемся.
Протягиваю ему Ф-1. Командир отделения бросает "лимонку" в окно, внизу слышен взрыв, звон вылетевших из окон остатков стекла. Боря уходит в другую часть цеха…
Кстати говоря, слух не подвёл его. На следующий день солдаты Внутренних войск, прибывшие для "зачистки" территории, нашли внизу два трупа, и долго удивлялись:
- Ну, вы даёте, даже оружие с них не сняли…
А мы просто этого не знали…
Время перевалило за полночь, голова совсем отяжелела. Начинаешь от усталости впадать в какой-то транс. Вроде бы и не спишь, но на мгновение проваливаешься в никуда, буквально "отлетаешь". Становится совсем невмоготу - мы пришли к состоянию, очень удобному для нападения противника. У них перед нами преимущество - хорошее знание расположения помещений в заводском корпусе, и наше вымотанное состояние.
Как и следовало ожидать, враг не дремал…
Семёнов и я, как, впрочем, и всё отделение, вышли из полусонного оцепенения около трёх часов ночи. Неожиданно для нас в другой части цеха взревели дуэтом длинной очереди ПК и РПК. Тут же "подпели" им два АК-74, а затем, все "стволы" нашего маленького отряда. В общую "симфонию" вплёлся взрыв РГД.
Каждый из казаков, державших на прицеле своё направление, бьёт в темноту. Наша пара нащупывает короткими очередями тёмные пятна дверных проёмов, ведущих на лестничные площадки. Мы не видим врага, мы воюем с фантомами…
У меня АКСУ - "сучка", самый бесполезный, как многие считают, автомат. Но там, в Грозном, я понял, что плохого оружия нет, и каждая модификация хороша в условиях именно своего боя. "Сучка" была незаменима в заводском цехе, там, где длинный "ствол" мешает при движении в тесном, загромождённом разным хламом помещении. Мой автомат был лёгким и удобным, а о прицельной стрельбе здесь не было и речи. Наши бойцы шутили и называли АКСУ самым плохим автоматом, но самым лучшим пистолетом.
Но вот она то, эта незаменимая "сучка" и заставила меня облиться холодным потом. Во время стрельбы она заклинила.
Первая мысль была - осечка, плохой патрон. Отстёгиваю "магазин", передёргиваю затвор, выкидывая патрон, снова пристёгиваю магазин, но автомат отказывается стрелять. И тогда я почувствовал, как заныло от холода между лопатками.
Это было жуткое состояние страха, сознание наполнилось ужасом от собственной беспомощности, а ведь противник был где-то совсем рядом, и я понимаю, что от меня сейчас зависит и своя судьба, и судьба Семёнова.
Лихорадочно выдёргиваю "магазин", выкидываю ещё один патрон. Ситуация повторяется. Перекатываюсь к Серёге, говорю ему:
- Ничего не пойму, у меня автомат "клинит".
В руках дрожь… Начинаю "выщёлкивать" патроны из "магазина" в шапку, проверяю их на ощупь - всё, вроде бы, в порядке.
Может быть, в этой пачке все патроны с тайным дефектом?
Ставлю автомат на предохранитель, меняю "рожок", загоняю патрон в патронник, и чудо свершилось - "сучка" начала стрелять.
Короткая передышка, у нас два легко раненых - командир отделения и пулемётчик ПК. Перевязываем их, курим, пряча папиросы в рукав бушлата.
Принимаем решение с короткими промежутками, экономя патроны, простреливать каждый своё направление, чтобы избежать подобных неожиданностей. Ситуация осложняется тем, что боезапас у нас не ахти какой, а связь отсутствует совсем.
Ставлю автомат на режим одиночного огня, делаю несколько выстрелов. Всё в порядке…
Ближе к утру, когда я уже окончательно успокоился, "сучка", упрямо замолчав, вновь ввела меня в транс. Думал ли я тогда о смерти, и боялся ли её?
Сложно ответить… Страшно было, в первую очередь, пропасть так нелепо, по чистой случайности, страшно было и то, что автомат - первый друг бойца на войне, вдруг делает какую-то невероятную глупость, и ты становишься её заложником. Такого страха я не испытал даже в первом бою…
Там просто некогда было бояться…
Тогда ситуация развивалась в стремительной последовательности, не давая опомниться, и отодвигая чувства и ощущения на второй план, здесь же я оказался один на один с проблемой, окружённый ночной темнотой, смешанной с густым туманом, который надёжно прятал противника, делая шанс его внезапного появления очень высоким.
И только при дневном свете я смог разобраться в капризности АКСУ. Почти всё оружие в батальоне было старое, и на моём автомате флажок предохранителя был ослабленным. При стрельбе, от встряски, он выскакивал из гнезда и становился между "одиночным" и "автоматическим" огнём. И именно в таких моментах "сучка" замолкала, ввергая меня в трепет.
Второй случай проявления у меня страха произошёл в этот же день.
Когда уже окончательно рассвело, к нам прибыло подкрепление - остальные два отделения нашего взвода. Покинув цех, мы поднялись в кирпичную, шириной не более трёх метров, надстройку на крыше здания. Отсюда бойцы другого взвода, скоротавшие здесь ночь, вели огонь по огневым точкам противника, расположенным в других строениях. Встречают нас радушно:
- Ну, вы молодцы, крепко долбились ночью…
Надстройку обстреливают боевики, пули цокают, впиваясь в кирпич.
Один из казаков, присев, хватается за голову.
- Снайпер…
Пуля лишь рассекла кожу на макушке, могло быть и хуже…
Слышим команду:
- Меняйте позиции почаще!
Происходит комичная ситуация. В кирпичной надстройке маленькие узкие окна, и казак, которого задел снайпер, вёл огонь из одного такого окошка. Услышав приказ, он, согнувшись, перебегает дальше, но тут же на освободившееся место плюхнул РПК высокого роста пулемётчик.
- Ты что делаешь! - кричат ему бойцы. - Снайпер пристрелял эту точку!
Вот так вот и поменяли позиции…
Засекаем место, откуда снайпер бьёт. Наш огонь малоэффективен, надо что-то предпринимать. И тут кто-то подаёт идею:
- Надо его "граником" накрыть, тогда уж наверняка будет.
Бойцы смотрят на меня. Понимаю, что надо действовать.
Беру свою "шайтан-трубу", накручиваю пороховой заряд - готовлю РПГ-7 к выстрелу. Всё это происходит как-то автоматически, без мыслей и эмоций, но когда я, вскинув гранатомёт на плечо, рванулся из надстройки наружу (стрелять внутри было нельзя - слишком малое расстояние от стены до стены), сердце оторвалось от моей груди и, бешено колотясь, летело где-то вне меня. Вокруг было безграничное пространство, огромное небо - и больше ничего, один лишь только я.
Более беззащитного состояния представить невозможно, и в этой ситуации кажется, что все "стволы", стреляющие по нам, ловят сейчас в прицел только меня.
Бегу, что есть духу, кровля похожа на большое футбольное поле, и вот, падая на колено, ловлю в прицел "башню", на которой засел снайпер, нажимаю курок, и бегу обратно. Тут же из надстройки выбегает Витька Юрченко, гранатомётчик нашего взвода, и проделывает те же действия, что и я.
В моём распоряжении секунды. Трясущимися пальцами накручиваю пороховой заряд, вставляю "выстрел" в "шайтан-трубу", и как только Витька, тяжело дыша, вваливается, вернувшись назад в надстройку, повторяю предыдущее действие. И опять сердце вылетает из груди, пространство проглатывает и растворяет меня в себе, цвыкают пули, и я остаюсь один на один со смертью…
Падаю на колено, ловлю в прицел "башню", стреляю…
Мы сделали с Юрченко Виктором по три ходки. Я не спрашивал гранатомётчика о тех чувствах, что посетили его в той ситуации. Мне с избытком хватало собственных эмоций…
Позднее, после боя, я посмотрел на крышу здания снизу, потом из других корпусов, стоящих рядом. Действительно, человек на плоской крыше был замечательной мишенью со всех позиций, и просто чудо спасло нас обоих в той ситуации.
Ещё один раз было действительно страшно 29 марта 1996 года, во время штурма Орехово.
Первый час боя остался позади. У нас во взводе три человека раненых, один из них тяжело. Нам, в сравнении с другими подразделениями легче - кое-где уже есть "двухсотые".
Наступает минута затишья…
Перед нами, посреди улицы, подбитый тягач. Казаки из другого подразделения просят помощи - двух казаков - вынести убитых.
Падаем в чеченский окоп, отбитый нами несколько минут назад и, пользуясь паузой, закуриваем. Казаки находятся ещё в запале боя, кажется, что они не понимают реальности, кое-кто перебрасывается фразами, обсуждая детали происшедших событий.
Ждём командира роты…
Вдруг сверху на нас в окоп скатывается разведчик Влад, лицо его в пыли, блестят в улыбке зубы.
- Что сидим, пехота?
Неопределённо пожимаю плечами. Разведчик машет рукой:
- Пошли…
Поднимаемся и, пригибаясь, начинаем петлять по извилистым переходам, вырытым через дворы и огороды.
- Пленные, наверно, копали… - пробурчал один из казаков.
Мы всё ближе к боевикам. Стрельба уже слышится и где-то впереди, и справа, и слева. Выглянув из окопа, вижу, что танк, прикомандированный к батальону на время штурма селения, остаётся позади и левее нас.
Разведчик выводит бойцов к пересечению улиц, которое пока ещё полностью простреливается "духами". Под прикрытием стены дома вылезаем из окопа - мы в "мёртвой" зоне. Наша задача - разделиться на две группы и занять угловые дома на "нашей" стороне перекрёстка.
Со мной - пять человек, и нам приходится немного сложнее - надо перебежать улицу и занять позицию около дома. Бойцы моей группы, и те, кто нас прикрывает, посылают в сторону боевиков несколько автоматных очередей, и мы у цели. Падаем в Г-образное пространство между домом и бетонным фундаментом, залитым под забор, около метра высотой. Здесь мы в сравнительной безопасности, с нашей стороны хорошо просматривается противоположная часть перекрёстка, развалины мечети.
Был ли тогда страх?
Скорее всего, нет, хотя рисковать приходилось много, и при полном отсутствии связи необходимо было для получения у ротного командира информации о наших дальнейших действиях трижды перебегать под прикрытием казаков простреливаемую улицу.
Страх наступил тогда, когда наша миномётная батарея, перед тем, как начать обстрел чеченского сектора, положила несколько первых мин (как мы поняли, для пристрелки) прямо по нам. Казаков не только не радовала перспектива быть убитыми своими же, да об этом, скорее всего, никто и не думал, просто миномёт, как никакое другое оружие, может внушить страх всем, кто попадает под этот вид обстрела.
Когда противно зажужжала, казалось, повиснув в воздухе, первая мина, и упав, взорвалась позади нас, около танка, мы не придали этому должного значения. Вторая мина, прошуршав, рванула уже недалеко от нашего убежища, а дальше мы просто вжимались в землю, не зная, что делать и содрогаясь от звука полёта смерти, на несколько секунд зависшей где-то над тобой.
Пристрелка была недолгой - миномётчики вскоре начали "ложить" мины по чеченскому сектору, но навсегда врезались в память воспоминания о страхе, граничащем с ужасом, и об осознании полной беспомощности в ситуации, когда ты, с одной стороны, простреливаешься противником, а с другой стороны - своими же.
Наше присутствие у перекрёстка позволило технике и бойцам других подразделений батальона подтянуться к этому рубежу, и примерно через час началось общее наступление. Сопротивление боевиков стало слабее, казаки постепенно, дом за домом, выдавливали их, и к вечеру большая часть селения была нами "зачищена".
Страх проходит или же под воздействием новых, сложившихся в ходе боя ситуаций, когда смена "актёров и декораций" выводит солдата из угнетённого состояния, или же в том случае, когда стресс явился толчком для мобилизации внутренних сил человека, и с помощью воли боец преодолевает этот парализующий сознание кокон. Но иногда страх ввергает человека в состояние подавляющей прострации, у бойца нарушается полностью или частично возможность адекватно действовать и мыслить, и с такой ситуацией он справиться в одиночку не в состоянии. Как объясняют учёные, в таких случаях включаются защитные функции организма, и дабы оградить психику от разрушительного воздействия негативных факторов, полностью парализуется воля и сознание человека, и он, не впадая в беспамятство, полностью абстрагируется от окружающего мира. На войне очень часто такая "защитная функция" приводит человека, пребывающего в трансе, к гибели. Он - без пяти минут труп, если не придут на помощь товарищи. И лекарство от этой болячки одно - хорошая встряска. Удар кулаком или прикладом, не взирая на чины и дружеские отношения, возвращают человека к жизни.
Подобный случай был у нас на второй день штурма Орехово, когда наша рота продвигалась к окраине селения, вытянувшегося в сторону Старого Ачхоя. Первыми шли под прикрытием брони казаки Павловского казачьего отдела - третий взвод, за ними - мы, минераловодцы, следом - прохладненцы. Со стороны противника в нашу сторону началась стрельба; палили, скорее всего, впопыхах, на отходе, но это встрепенуло казаков, и наши "тачанки" огрызнулись очередями из ПКТ.
Обыкновенная, рядовая ситуация, без "чернухи" и ужасов, без обугленных тел и развороченных внутренностей, стреляют они - стреляем мы, и что здесь послужило причиной впадения в транс нашего пулемётчика Вадима Галинского (и пулемётчика действительно достойного) - я не знаю. Но перед моими глазами разворачивается действо, чреватое хреновыми последствиями: МТЛБ минераловодского взвода лупит прямо по направлению впереди идущих, чуть-чуть выше их. Бойцы третьего взвода прижались к земле, матерятся в нашу сторону. Стучу по башне что есть сил, ору, пытаясь перекричать "работу" ПКТ:
- Ты что, мля, охренел? Ты же по своим лупишь!
Пулемёт замолчал, я вздохнул с облегчением - видимо, Вадим пальнул не туда, куда надо, по запарке. Это бывает… Хорошо, что без потерь…
Образовавшаяся пауза позволила бойцам третьего взвода, приободривщись, начать движение вперёд, но спустя мгновение они вновь припали к земле - наш пулемёт с упорством вколачивал очереди в их сторону.
Бью прикладом по броне, срываю голос в крике:
- Не стреляй! Ты, что, сука, делаешь? Не стреляй!
Пулемёт захлёбывается в истерике пулемётчика и бьёт не переставая. Ко мне присоединяются другие казаки и тоже начинают стучать чем попадя по башне.
Голова в шлемофоне вынырнула из недр МТЛБ, и я увидел глаза, в которых не было ни мысли, ни понимания. Вадим был флегматичным парнем, склонным к размышлениям и самосозерцанию, но в бою вёл себя достойно, не терялся по пустякам, и теперешний провал его сознания был делом необычным.
- Голову спрячь, не высовывайся! Бей левее, оттуда по нам стреляют!
Он кивнул, как бы в знак того, что понял меня, но механическое, заторможенное движение пулемётчика, и весь остекленевший его вид свидетельствовал о плачевном положении, в котором оказалось его сознание.
Я понял, что объяснения бесполезны, когда Вадим по-прежнему всадил очередь чуть выше впереди идущего МТЛБ.
Плюнув на огонь противника, я взметнулся на башню и, что есть силы, двинул прикладом по одетой в шлемофон голове. Чуть помедлив, ударил ещё раз, для уверенности - "контрольный".
Помогло… Стресс вышибается стрессом…
Приведённые выше случаи, отнесённые к категории личного страха, нельзя назвать проявлениями сугубо единичными и индивидуальными, и, пожалуй, подобные состояния известны большинству побывавших на войне солдат.
Но, говоря о страхе, было бы недостаточным остановиться только на частных примерах, нисколько не обмолвившись о страхе коллективном, встречающемся не так часто, но по природе своей являющемся более разрушительным.
Хочу рассказать о двух показательных случаях такого страха, и оба эти примера имеют разное содержание и разные последствия. Вне этого повествования оставлю упоминание о таком коллективном проявлении страха, как дезертирство, имея намерение написать об этом явлении отдельно.
Очень часто страх для многих бойцов становился сопутствующим ожиданию чувством, и особенно остро проявлялся перед боем. Яркой иллюстрацией этого является настроение, присущее некоторой части казаков батальона, сложившееся в ситуации, предшествующей штурму Орехово.
Накануне боя состояние страха ещё практически не даёт о себе знать - идёт подготовка техники, снаряжения, вооружения к завтрашнему дню, и все мысли пока что в дне сегодняшнем. Будущее при этом кажется далёкой и сокрытой сиюминутными проблемами перспективой. Беготня для очень многих бойцов продолжается допоздна, а то и не заканчивается вовсе вплоть до четырёх часов утра - официально объявленного времени подъёма. И вот тут то, начиная с команды начать построение колонны, начинается самое страшное - томительное ожидание неизвестности.
Для командиров суета не заканчивается - они начинают выстраивать последовательность подразделений, боевых машин, иной техники, и над ночным хаосом, в котором замешаны и перепутаны механизмы и люди, повисает непроницаемый гул двигателей, сквозь который лишь изредка прорываются обрывки отборной матерщины.