- Да уж знаю, не беспокойся. И ты знаешь, только красиво все это обставить хочешь - и словами, и цветами.
- А что же тут плохого?
- А звери, птицы и даже разные комашки - они ничего такого красивого не говорят, а занимаются тем же.
- Ну да, не говорят! Еще как говорят! - не выдержал Гурин. - Птицы как в эту пору поют! А некоторые животные даже цвет свой меняют.
- Ну и все это - любовь?
- Конечно!
- Не, ребят, мы у-ушли в сторону, - поднялся Сергей Проторин - долговязый заика. - З-звери - ладно. Про л-людей давайте. Я д-думаю, любовь - это с-страсть, к-которая заложена природой в ч-человеке. Ф-физиология. Б-брачный период у животных, б-брачное время у человека. Это естественная п-потребность.
- Ну и ты туда же, куда и Шевцов, - отмахнулась Аня. - Неужели же человек ничем не отличается от животного?
- От-т-тличается. Ч-человек идет на это сознательно, а животное б-бессознательно.
- Какое там сознательно? - не согласился Колька. - Ты вот посади мужика и бабу в одной комнате и запри. Пройдет время, и они спаруются. Как голуби. Ну? Любовь?
- Да откуда ты знаешь? Тебя запирали, что ли? - возмутилась Аня. - Какие-то глупости говорит, право!
- Спаруются? - опять не выдержал Гурин. - А ты голубей держал?
- Очень нужно!
- А я держал. И вот закроешь голубя с голубкой в клетку, думаешь, хорошую ему пару подобрал. А он не принимает ее, бьет. А какую полюбит - в огонь и в воду за нее. Бывало, пугнешь голубя одного, поднимется за тучи, не видать. Вынесешь его голубку, только покажешь, и он с высоты камнем падает, садится на голову, на плечи, воркует - отдай голубку. - Гурин взглянул на Аню, смутился: выдал себя - голубятника. Но Аня не осудила его, она слушала с любопытством, улыбалась, под конец сказала ласково:
- Как интересно! Вот никогда не думала!.. А ты, Серпухов, почему молчишь? Есть любовь или нет?
Сержант почесал в затылке, двинул плечами:
- А хрен ее знает. То будто есть, то будто нет ее. Говорят: любовь навеки. Я не верю в это.
- А я верю, - сказала Аня.
Любовь! От одного этого слова Гурина в дрожь бросает: очень влюбчивый парень. Вспомнил Валю Мальцеву, заныло сердечко - любил он ее, очень крепко любил…
А вообще, что такое любовь? Тут он был начитан, мог бы поспорить кое с кем, но сейчас почему-то не мог собраться с мыслями, ребята сбивали. Как хорошо писал о любви Пушкин! Романы Тургенева, "Катерина" Шевченко, "Ромео и Джульетта". Вспомнил Гурин: дома у него осталась книжечка афоризмов из Шекспира, там есть раздел. "О любви" - вот бы сейчас пригодилась, Он читал даже такие романы, как "Милый друг" Мопассана, "Проститутка" Виктора Маргерита, "Любовные похождения кавалера Фоблаза" Луве де Кувре. Читал их, скрываясь от матери.
- Ну, а все-таки что такое любовь? - допытывалась Аня. - Ну вот ты, Гурин, скажи, - обратилась она к нему.
- Любовь, по-моему, это наилучшее состояние человека. По-моему, это самое сокровенное, самое неприкасаемое, самое запретное для посторонних…
- Ну, наплел! - поморщился Шевцов. - Неприкасаемое. В этот момент только и прикоснуться! - и захихикал.
- Да, люди должны стесняться, совеститься показывать свою любовь, хранить ее в тайне и никого не пускать к ней.
- Тайна! А всем видно, что ты влюблен в Аньку.
Вспыхнул Гурин, хотел запустить в него котелком, но Аня остановила его:
- Не обращай внимания. Он кого только ко мне не клеил… А ты знаешь, Гурин, мне нравится, как ты говоришь: тайна, совесть, наилучшее состояние… Интересно. Правда, ты так думаешь?
Вошел лейтенант, и возбужденная Аня кинулась к нему с вопросом:
- А теперь пусть лейтенант скажет: что такое любовь? А, лейтенант? Тут вот спор…
- После, Аня… Про любовь - после. - И скомандовал резко: - В ружье!
Все понятно - срочное задание. Моментально одеваются, оружие в руки - и в строй.
- Все автоматчики временно поступают в распоряжение командира стрелковой роты старшего лейтенанта Кривцова. Через полчаса всем быть на передовой. - Лейтенант посмотрел на ребят, грустно улыбнулся: - Ничего, мальчики… Я на вас надеюсь. Сержант Серпухов, ведите.
Вышли за село, впереди открытое поле, чистый снег поблескивает на солнце, слепит глаза. Подставишь лицо - пригревает ласково. Совсем весна.
На ходу Серпухов дает инструктаж:
- На передовую будем добираться двумя тропами. Вы пойдете той, что ведет к самолету, - приказывает он первому отделению, - а вы - правее, где телега разбита. - Это уже касается второго отделения.
Тропы эти Гурину знакомы, не раз приходилось и ночью и днем пробираться ими на передовую и обратно, Больше всего проторили дорогу солдаты мимо самолета. Грохнулся тут как-то на брюхо огромный немецкий транспортник, фюзеляж из гофрированного железа, будто шифером обшит, - немного не дотянул он до своих. Теперь хорошим ориентиром служит этот самолет. И укрытие - тоже неплохое. Бывало, бегут с передовой, доберутся до самолета - все, считают себя спасенными. Отдохнут под ним, как под скалой, потом еще одна-две перебежки - и дальше идут спокойно в рост, пули уже не достают.
И на передовую - тоже самолет веха. Бросится к нему солдат, передохнет, наберется сил и - вперед, Два-три раза упадет, переждет, пока немец отстреляется, потом сделает последний рывок и - в ход сообщения. Тут уже длинный "ус" ведет на самую передовую…
- Давай, Гурин.
На самолетной тропке он оказался первым. Побежал рысцой, сберегая силы для последних перебежек. Бежит и рассчитывает, где упасть. Однако по нему не стреляют, и он не падает. Выскочил на бугорок, прикинул£ "Может, добегу без остановки до самолета? Нет, не стоит…" - и он плюхается на мокрый снег. И в тот же миг две пули чиркнули рядом. "Вот гады…" Лежит, прикидывает - далеко ли до самолета, успеет ли за одну перебежку добраться, или лучше это расстояние преодолеть за два раза? Если бы на полпути была воронка… Она, кажется, есть…
Ох эти перебежки под огнем у врага! Тут любой предмет кажется спасительным. Самолет, телега, воронка, камень, кустик, бугорок - все годится, у всего ищешь защиты, завидев, спешишь к ним и припадаешь, как жаждущий к роднику.
Гурин окончательно решает до самолета сделать две перебежки: раз уж они начали бить прицельно, рисковать не стоит.
Еще издалека, с разбега ныряет под самолет, как в воду. На мокром снегу брюхом проехался, ожидал, что стукнется головой о железо, но вдруг уперся во что-то мягкое. Поднял голову, шапку сдвинул с глаз - видит, два пожилых солдата сидят, смотрят на него, как на пришельца с другой планеты.
- Ну что? - спрашивает Гурин, чтобы не молчать.
- Бьет… - говорит один. - Пристрелял, не дает голову высунуть. Из крупнокалиберного бьет, изрешетил весь самолет.
И тут, как бы подтверждая правдивость слов солдата, забарабанили по гулкому пустому фюзеляжу тяжелые пули. Они пригнулись.
- Да, бьет. А что же делать?
- Темна дожидаться надо.
- До темна далеко, - сказал Гурин и стал натягивать шапку потуже, готовясь рвануться вперед; кучей скапливаться нельзя, тем более за ним бегут другие: немец может накрыть всех минами.
Пока Гурин собирался с духом, выглядывал из-за самолета - высматривал защитные ориентиры, услышал, кто-то сзади упал, задышал тяжело. "Ну вот, досиделся. Пора!" Однако оглянулся, любопытно узнать, кто это догнал его. Видит: Аня поправляет на себе сумку, закидывает ее за спину, вытирает лицо. Гурин улыбнулся ей, но она не приняла его улыбки, лицо ее исказилось злобой, она закричала:
- А вы какой… матери тут сидите? Ишь пригрелись, как птенчики в гнездышке! А ну сейчас же бегом на передовую! Бегом!.. Вашу мать!
"Что это с ней! Чего она вдруг так на меня?" И стыдно стало Гурину: наверное, и в самом деле слишком долго он засиделся здесь, даже Аня не выдержала. "Но зачем же матом, да как-то нескладно?.."
- Ладно, - огрызнулся Гурин. - Не кричи, - и еще раз натягивает шапку потуже.
- Гурин, стой! - Она сердито обернулась к солдатам: - Кому сказано? Бегом!
Солдаты недоуменно переглянулись, но повиновались, рванулись оба разом, побежали.
- Прости, пожалуйста, - сказала Аня хмуро, не глядя на Гурина, - не сдержалась. Сачки чертовы! Они еще утром из санчасти пошли к себе в роту и вот до сих пор идут. Нашли укрытие.
Гурин молчал, ему было почему-то неловко. Увидел, кто-то еще приближается к самолету, сказал, глядя в сторону:
- Я пошел… Пора…
- Ну, иди… совестливый.
_______
Скопившись в траншее, автоматчики ждали распоряжений. Сержант Серпухов побежал куда-то докладывать о прибытии, а с другой стороны на них наткнулся какой-то офицер в фуражке с большим квадратным козырьком и в плащ-накидке поверх шинели.
- Это что за народ? Откуда?
- Автоматчики.
- Наконец-то! Кто старший? Позовите сержанта!
- Я здесь, товарищ старший лейтенант. Сержант Серпухов, - вовремя успел тот вернуться.
- Иди сюда, - позвал его старший лейтенант. - Вот, видишь, высотка? Она у меня как прыщ на… Надо провести разведку боем. Окопчики видишь у самого подножия высотки?..
Старший лейтенант продолжал объяснять сержанту задачу, но Гурин уже не прислушивался: при словах "разведка боем" у него все внутри опустилось, как в первый раз. Никак не привыкнет и за это ругает себя, косится на ребят - не заметили бы, а сам знает: побледнел он и в лице ни кровинки.
Подошел сержант:
- Будем штурмовать высотку. Рассредоточьтесь. Через пять минут пойдем, будьте готовы.
За это время Гурин успел проследить весь свой путь до самой высотки. Нейтральная полоса вся была изрыта воронками, и он наметил себе пункты передышки. По команде "Вперед!" вывалился за бруствер, пробежал несколько метров и упал, хотя немцы по нему еще и не стреляли. Он тут же вскочил и побежал дальше. Пули зачвиркали вокруг, и он нырнул на землю. Полежал, подхватился, на ходу дал рассыпную очередь по немецким траншеям и снова упал. Лежит, дышит тяжело. Решает: "Пора оглянуться - где там наши". Не отрывая головы от земли, посмотрел вправо - автоматчики продолжают перебежки, но впереди пока не видно никого. "Вырвался вперед. Хорошо: подожду и заодно передохну. Только бы немцы не прибили. Не буду шевелиться, пусть думают, что ухлопали". А немцы уже всполошились, открыли стрельбу из всех видов оружия, пулеметы строчат со всех концов, штук пять, не меньше. Лежит Гурин, ждет, пока поравняются с ним остальные. И чувствует, что что-то получилось не так: солдаты прекратили перебежки, лежат по всей нейтралке, то ли побиты, то ли так же, как Гурин, залегли.
И вдруг шпокнуло где-то позади, взвилась вверх с шипением зеленая ракета - отход. Вот те на! Откуда-то донесся голос сержанта:
- Отходите!
Ожили автоматчики, поползли, побежали один за другим обратно. И тут немцы снова как взбесились: открыли такую пальбу, что над полем стоял сплошной свист от пуль. "Обрадовались! Герои - бить в спины убегающим! А наши хоть бы прикрыли… Но пора и мне", - решает Гурин. Вырвался вперед, теперь бежать дальше всех. Туда был первым, обратно - последним оказался. Осматривается, собирается с духом. Наконец рванулся - побежал. Ух, как резанули воздух вокруг головы пули! Упал, снова побежал, еще, еще, наконец кубарем свалился в траншею. Сел на дне, привалился к стенке - отдышаться не может. Жив! Жив!.. Жив… Еще раз сбегал туда и вернулся. Теперь меньше осталось. Но сколько! Если бы знать - сколько раз ему предназначено пытать свою судьбу!
Наверное, и получаса не прошло, как, слышит Гурин, передают по цепи: приготовиться к атаке. После артподготовки по сигналу красной ракеты снова на штурм высоты. Касается всех - и автоматчиков, и стрелков.
Завыли снаряды, завизжали над головами, задымилась высотка, расцвела фонтанами взрывов.
- Вперед! Вперед!
Пошел Гурин снова своей дорогой, только уже не падал в "свои" воронки, а бежал, бежал, пока немцы не опомнились от артналета и не очень стреляли. Но такая благодать длилась недолго. Не успел затихнуть наш артналет, как тут же заработали пулеметы противника. Залегла пехота, залегли автоматчики.
- Вперед! Вперед! - надрывался Серпухов.
А куда вперед, если головы нельзя поднять?
Но вскакивают, перебегают. И падают люди, гибнут. Огневой заслон у немцев плотный, - видать, перехитрили они наш артналет.
Залегли. И команды уже никакой не подается - ни вперед, ни назад…
И вдруг - зеленая ракета взвилась. "Да пропади ты пропадом такая война! Опять назад, опять немцам спину подставляй! Не могли уж как следует подавить пулеметные точки!" - ругается про себя Гурин.
Срывается и бежит обратно. Добежал. Опять жив! Может, сегодня на этом наконец закончится эта беготня? Сколько можно!..
Прошел час, два, Гурин отдышался, пришел в себя, а они, командиры, всё молчат. Наверное, придумывают что-нибудь другое. Похоже, старший лейтенант атаками в лоб насытился, успокоился. "Может, доживем до завтра…" - думает Гурин. И тут, будто в ответ на его мысли, раздается команда:
- Приготовиться к атаке!
Снова заговорила артиллерия, снова высотку охватил огневой смерч. Казалось, после такого налета там уже ничего живого не останется.
- Вперед! В атаку!
Пулей вылетел Гурин из траншеи. Он твердо усвоил, что только в быстроте его спасение и его успех: опередить пулеметную очередь, опередить снайперскую пулю, опередить мину - только так, только поэтому он и жив пока…
Несмотря на губительный артналет, немцы снова ожили и стали поливать штурмующих пулеметным огнем. Цепь залегла, и тут же по ней стали бить минометы. "Нет, тут лежать нельзя, надо броском вперед…" - решает Гурин и, пригнувшись, бросает себя дальше. Мины рвутся вокруг, но он не обращает на них внимания, торопится как можно ближе прижаться к немецким траншеям. И вдруг слышит: летит мина, и звук от нее необычный - она уже не свистит, а как-то пофыркивает. "На излете…" - молнией пронзила догадка, и он нырнул головой в снег. В тот же миг раздался взрыв, в нос ударил противный запах пороха, на спину посыпались комья мерзлой земли. В ушах остался долгий тугой звон. Полежав, Гурин отряхнулся, поднял голову и увидел метрах в десяти правее от себя Аню. Она бежала к раненому, но на полпути вдруг упала как-то неестественно. "Ранило!" - догадался он и бросился к ней. Подхватил под мышки, потащил в траншею. Тяжелая, будто свинцом налитая, она пыталась идти сама, но лишь корчилась от боли и сердито отдувалась. Гурин опустил ее на дно траншеи, она застонала.
- Ранило? Куда? - пытался помочь ей Василий.
- Куда? Куда? Проклятый фриц, наверное, специально целил, чтобы стыдно было на перевязку ходить…
- Вперед! Вперед! - сквозь выстрелы доносилась команда.
- Кто позволил? Кто приказал возвращаться в траншею? - старший лейтенант пнул Гурина под зад сапогом. - Кто приказал? Вперед! Сейчас же вперед! - истерично кричал он, размахивая пистолетом. - Или я сейчас же расстреляю на месте, как собаку! Как труса!
- Ранило вот… - попытался оправдаться Гурин.
- Вперед!
Покарабкался Гурин из глубокой траншеи, побежал догонять наступающую цепь. Догнать ее было не трудно: цепь дальше не продвинулась. Перебежками Гурин добрался до самых передовых и тоже залег: пулеметы поливали их перекрестным огнем.
Стало смеркаться, а до темноты надо было ворваться в немецкие окопы. "Сейчас бы - броском вперед. Всем!" - подумал Гурин. Но команды не было. Опять что-то затихло сзади, и только впереди захлебывались немецкие пулеметы.
Видит Гурин: один по одному начали отход, кто ползком, кто короткими перебежками. И тут на него напало какое-то остервенение: "Не пойду назад! Не пойду! Сколько можно? Пусть убьют тут, и пропадите вы все пропадом, мать вашу… Вояки, командиры, называется: гоняют туда-сюда, туда-сюда, как нарочно… С меня хватит! Сейчас поднимусь, и пусть фриц проклятый прошьет меня очередью. Пусть! Пусть! - Гурин терзал головой землю, словно психический приступ какой напал на него. - Нет, не надо… Не надо раскисать. Я должен жить, жить, жить!.." И он рванулся к своим траншеям. На поле уже почти никого не осталось, кроме убитых, поэтому палили в основном только по нему, пули визжали вокруг головы, как осы, шпокали разрывные у самых ног, а он бежал, падал, снова бежал. И вот наконец спасительный окоп, спрыгнул в него, просвистели над траншеей запоздалые пули. Все! Опять живой! Неужели опять невредим?!
Стемнело. То с одного фланга, то с другого немцы изредка пускали в нашу сторону длинные очереди трассирующих пуль. Бросали осветительные ракеты - наверное, ждали от нас очередной атаки. Но у нас пока было все тихо. Солдаты уже начали поговаривать об ужине, готовили котелки - вытирали их, выдували из них землю. Кто-то с матом выбросил свой за бруствер: продырявлен пулей или осколком.
Отдохнув немного, Гурин пошел по траншее искать своих. Встретил совсем немного ребят, человек пять, они, сбившись сиротливой кучкой, сидели в развилке траншеи, курили. От них он узнал, что сержанта тяжело ранило и его унесли санитары.
- А как же мы?
- А что мы? Мы остаемся в этой роте. У старшего лейтенанта.
- Говорили же - временно?
- Может, и временно…
Гурин толкнул Кольку Шевцова:
- Дай… - он кивнул на цигарку.
- Ты че? То отдавал табак, а теперь - дай… - Он полез нехотя в карман, достал жестяную коробочку.
- Нет… Дай докурить… Оставь "бычка". - Гурин знал, что цигарки ему не свернуть - руки все еще дрожали.
- К концу самое сладкое и отдавай, - Шевцов сделал две сильные затяжки, отдал через плечо окурок. Василий затянулся раз, другой, по телу разлился какой-то дурман, голова пьяно закружилась.
Ужин на передовую принесли в термосах, и солдаты, обрадовавшись, что за ним не надо бежать куда-то, выстроились с котелками к раздающему.