- У него работа такая, - сказал майор.
- Да не его это работа! - отмахнулся капитан. - Его работа обозначена его должностью - заместитель командира батальона по обеспечению боевой подготовки, а он возомнил себя Шерлоком Холмсом.
- Майор Крылов - проницательный человек, а тут, по-моему, маху дал: взял и поручил ему свои дела…
- Не думаю. Они, правда, дружили, может, что-то и доверил ему Крылов, но не настолько. Больше Шульгин сам себе поручил.
- Да, но ведь он, смотри, как перья распустил! Землянку Крылова занял, суетится. Подражает Крылову - кожанку такую же заимел.
- Надо прежде всего под кожанкой иметь и под фуражкой - тоже, - Землин постучал себя сначала по левой груди, потом - по лбу. - Куда ему до Крылова! Крылов - умница мужик! Настоящий чекист! - Капитан браво крутанул правый ус и подмигнул, будто и он из той же когорты славных чекистов. - А этот так… Хорохорится, а ничего не получается, только людей обижает зря. Любит власть! О, как ему хочется утвердиться в этой должности!
- Утвердиться? - удивился Кирьянов и поморщился. - Нет, его туда не возьмут. Думаю, и Крылов вернется - не похвалит его за такое рвение. - Майор оглянулся на Гурина. - Ну как, успокоился? Вот и прекрасно. А теперь возьми газеты, журналы - неси в роту и занимайся своим делом. И помни: все образуется.
Гурин кивнул, взял газеты, вышел и медленно поплелся в расположение. Идет и вдруг видит на дороге тень, поднял глаза - перед ним стоит старший лейтенант Шульгин.
- Слушай, Гурин, - сказал он строго. - Ты как себя ведешь со старшим по званию и по занимаемой должности? Ты что, первый день в армии?
- Виноват… Извините…
- "Извините"! И вообще предупреждаю: ты с этим делом не шути. Держи язык за зубами.
- Знаю, - глядя в сторону, проговорил Гурин.
И стоят молча. Шульгин на Гурина смотрит, а тот бычком вниз и в сторону. Наконец Гурин спросил:
- Разрешите идти?
- Иди, - разрешил Шульгин, а сам ни с места.
Гурин обошел его и не спеша направился к себе.
В шалаше никого не было, все ушли на занятия, Гурин упал на свою постель вниз лицом и долго лежал, пока совсем не успокоился.
* * *
Перед рассветом, когда еще, как говаривала гуринская бабушка, и черти на кулачки не бились, то есть в самую раннюю рань, в самый сон, вдруг как выстрел:
- Подъем! Тревога!
И еще более нетерпеливо:
- В ружье!
Тут уж не до сна - командой "В ружье!" не шутят, хотя несколько раз их и поднимали среди ночи в учебных целях. Тогда они делали марш-бросок в несколько километров, проверяли, кто как собрался, снарядился, за какое время, и возвращались обратно в лагерь. Думал Гурин - и на этот раз такая же тревога - учебная. Да и другие после тех тревог не очень всерьез приняли и эту, ворчали:
- Не спится кому-то… Зачастили тревоги…
Но на этот раз было что-то новое. Выстроили курсантов, командиры доложили - все как полагается, и вдруг комбату Дорошенко докладывает о готовности комбат пулеметного учебного батальона, а за ним и минометного. Обычно они вели свою жизнь совершенно самостоятельно, а тут зачем-то объединили всех под единое командование одного комбата.
Шли недолго, где-то в полдень остановились в странном лесу: на окраине его, у рощиц - везде стояли макеты пушек, повозок. Вроде и замаскированы, а на самом деле просматриваются. Издали посмотришь - настоящая пушка ветвями забросана. Колодец с журавлем оборудован. По всему лесу курились костерки, и дымок поднимался над деревьями.
Курсанты расползлись по полю и стали на открытой местности заниматься строевой подготовкой. Маршировали, перестраивались на ходу, на месте, словно готовились к параду. А когда в небе появилась "рама" и наблюдатель крикнул "Воздух", лейтенант приказал:
- Отставить! Продолжать занятия.
"Рама" покружилась, покружилась и уплыла, а курсантов тут же собрали и скрытно, балочками поротно увели в направлении своего лагеря. Когда они уже были почти на полпути к дому, в той стороне, где остался лес, появились немецкие самолеты и принялись бомбить его.
После этого батальоны проделали еще несколько общих маршей в сторону фронта. Туда шли днем, открыто, а обратно возвращались скрытно, ночью.
- Дурачим немцев, - говорили курсанты.
Одних эта игра забавляла, другие, наоборот, относились к таким маршам скептически:
- Ну да!.. Немцы дураки?
- Дураки не дураки, а на лес клюнули, разворочали, живого места не оставили.
- Ну и какая польза?
- Нам трудно судить какая. Наверное, командованию нужно, чтобы у противника создалось впечатление, будто на этом участке концентрируются наши войска, - объяснял курсантам лейтенант.
А вскоре после этих походов стали быстро готовить курсантов к выпуску.
И хотя все знали, что день выпуска не за горами, все равно он наступил как-то неожиданно. Ребята уже привыкли друг к другу, сдружились, жили одной семьей, привыкли к условиям, распорядку, а выпуск означал - расставание, впереди - новые люди, новые заботы…
И волнения - как на всяких выпускных экзаменах. Ведь знали, что звания все равно присвоят, не старшего, так младшего сержанта: потому что учились они всерьез, сачков особых среди них не было, немало ребят были отличниками, а все равно волновались. Гурин с Хованским тоже отличники, а улыбки у них кислые, какие-то неестественные, волнуются, ждут с нетерпением, какие лычки им нашьют.
…Застыли в строю курсанты - слушают приказ о присвоении званий. Фамилии идут по алфавиту, гуринская буква близкая, а ему кажется, проходит целая вечность, пока дошли до его фамилии. Как сквозь сон услышал - присвоено звание старшего сержанта. Ему вручают красноармейскую книжку и новые погоны с широкой лычкой. Хованский шепчет:
- Поздравляю! - и жмет Гурину незаметно руку.
Гурин стоит смущенный, не терпится посмотреть погоны, заглянуть в книжку. Не выдерживает, раскрывает новенькую синюю книжечку и видит - красивым кузьминским почерком написано: "Гурин Василий Кузьмич, 1923 г., ст. сержант". И фотография. Раньше у него была красноармейская книжка без фотографии.
Засмотрелся и на радостях прослушал, какое звание присвоили Хованскому. Смотрит - ему уже вручают погоны. Скосил глаза, чтобы увидеть - какие. С широкой лычкой! Молодец Коля!
Когда кончилась эта церемония, курсантов распустили пришить новые погоны. С какой радостью они это делали! Первое воинское звание! Шутка ли!
Потом было снова построение. Максимов, сияющий, будто это его повысили в звании, ходил, подпрыгивая, вдоль своего взвода, поправлял каждому погоны, говорил какие-то приятные слова, будто и не было у него ни с кем ни стычек, ни конфликтов. Все было и теперь забыто, а в глазах - грусть от предстоящего расставания.
Комбат Дорошенко, сутулясь и все время подергивая плечом, прошел вдоль строя в одну сторону, в другую, приветливая улыбка не сходила с его лица. Вслед за ним обошел строй майор Кирьянов, с палочкой, прихрамывая, рокотал своим хрипатым басом:
- Ух, красавцы какие! Да как им идут, понимаешь, эти погоны! - и он подмигивал весело. - Надоело небось ползать? Дождались?
- А ничего, товарищ майор, мы уже привыкли, - вступил в разговор с ним Бубнов. - Еще бы с месячишко поползать по виноградникам: виноград как раз поспевать стал. Хорошо: залег под кустиком и рви ягодки поспелее.
- Ишь ты! Разобрал! А сначала артачился: "Не буду, не хочу голодать тут…" - майор передразнил его, как он действительно бунтовал поначалу.
- Ну, че уж там вспоминать! Мало ли мы в молодости ошибок допускаем…
Захохотал майор, погрозил ему палкой:
- Ох, ефрейтор!.. Извините, пожалуйста, - сержант. Сержант!
Комбат не спеша прошел на центр, остановился, свесив голову на грудь, задумался. Потом поднял глаза, шевельнул ноздрями:
- Ну что, товарищи сержанты?.. Настала пора расставанья - грустная пора… Я должен вам сказать от имени всех офицеров, что мы вами довольны. Хороший был набор, отличный подобрался состав. Мы надеемся, что и вы довольны нами, своими учителями. Может быть, мы были иногда чрезмерно строги, придирчивы, но вы сами понимаете, что это делалось для вашей же пользы: за короткий срок мы должны были вас многому научить, и наши офицеры старались это сделать, работали с вами, не жалея сил. Нашей армии, фронту нужны умелые, знающие младшие командиры. Думаю, что вы вполне отвечаете этим требованиям. Сейчас вы разъедетесь по частям, примете под свое начало отделения, а кто-то, может быть, и взвод, и от вас, от ваших знаний будет зависеть их судьба, их успех или неуспех. Желаю вам, товарищи сержанты, только успеха. Победы вам в трудных боях! Пусть вам сопутствует удача. До свидания, товарищи!..
А сзади, за майором, уже толпились чужие офицеры - "покупатели", представители частей. После речи комбата они стали вызывать по списку "своих" сержантов и уводить в сторону. На площадке оставалось народу все меньше и меньше. Наконец их осталось всего человек пятнадцать, они поглядывали друг на друга, ждали своей судьбы. Из первой роты "невостребованных" осталось четверо: Гурин, Хованский и еще двое старших сержантов - стоят, ждут, поглядывают друг на друга. И вдруг команда:
- Остальным разойтись по подразделениям.
Что-то непонятное творится. А может, за ними придут позднее? Не терпится узнать свою судьбу. Хованский подскочил к Максимову, умоляющим голосом спросил:
- Товарищ лейтенант, вы наверняка знаете, скажите нам по секрету: куда нас определили?
- Как куда? - охотно и весело откликнулся лейтенант. - Остаетесь в батальоне, будете учить новичков. Завтра пойдем за новым набором.
Хованский оглянулся на Гурина, присвистнул. Это было для них и неожиданным и до какой-то степени ошарашивающим сообщением. Гурин невольно посмотрел в ту сторону, куда увели их товарищей.
- Но ведь это неудобно, товарищ лейтенант, - сказал он Максимову. - Ребята ушли на фронт, а мы…
- Неудобно? - пропел Максимов, и улыбка слетела с его лица, глаза сузились, губы обидчиво выпятились. - Неудобно? А нам, офицерам, удобно? Мы находимся в армии и делаем то, что прикажут. "Неудобно", понимаете!.. Вы что, по своей воле остались? Вас спрашивали, чего вы изволите? Им "неудобно", видите ли!.. А потом, еще неизвестно, что важнее: или пойти самому на передовую, или научить сотни людей умению воевать и тем самым сохранить десятки сотен жизней.
- О чем спор? - подошел к ним комроты Коваленков.
- Им неудобно, - с издевкой сказал Максимов, указывая головой на Гурина и Хованского.
- А-а… Обычная интеллигентская раздвоенность, - Коваленков, против ожидания, не принял всерьез это "неудобство", улыбнулся. - Идите отдыхайте и готовьтесь к приему очередного набора. Будете работать помкомвзводами: Гурин в первом взводе, Хованский - во втором.
Все, задача ясна и их ближайшее будущее определено: то, что во взводе лейтенант делал один, теперь они с Гуриным будут делать вдвоем.
Вечером Гурин и Хованский свободны, делать нечего - даже странно, не верилось, что такое может быть. Понаписали домой письма, похвастались своими успехами и разрешили своим писать на эту же полевую почту. Оба и понесли письма в канцелярию. Идут вдоль линейки - в лагере пусто, тихо, просторно. У ротной землянки им встретился Шульгин, они поприветствовали его, он еле заметно дернул рукой и вдруг остановился:
- Гурин? Тебя что, оставили?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
Рот Шульгина искривился в ехидную улыбочку, он хмыкнул и, качнув головой, пошел дальше.
- Чего он? - спросил у Гурина Хованский.
- А спроси его чего…
* * *
На другой день группа офицеров и сержантов была снаряжена за новым пополнением в тот же Бердорф, где еще с весны стоял армейский пересыльный пункт. Фронт на Днестре застрял, наши держали оборону и готовились к новому наступлению, поэтому все тыловые службы оставались без движения…
Шли они в Бердорф веселой гурьбой. Гурина и Хованского - новичков в таком деле - волновала необычность поручения: они должны отбирать людей для учебного батальона, будущих курсантов. Они в роли "покупателей"! Хотя они и не самые главные, ответственными за эту операцию были офицеры, но - все-таки…
Нежаркое летнее утро будоражило ребят, выйдя в поле, они разыгрались, как козлята: бегали, боролись, смеялись. Солнце, трава и высокое чистое небо - мир и покой вокруг! Максимов тоже поддался общему настроению - шутил, дурачился, называл ребят по именам - Вася, Коля. Совсем другим человеком стал, даже не поверишь, что это тот самый - строгий и непроницаемый лейтенант, который учил их военному делу.
На лужайке устроили привал, повалились на траву, разомлели под летним молдавским солнцем, расчувствовались, размечтались, разоткровенничались. Преобладала тема: кому что хочется. Коля Хованский хотел бы оказаться сейчас в своей кубанской станице и появиться в клубе.
- Люблю даже запах клубный! Запах сцены. Он особенный: декорации, сваленные в углу, пыль на них, краска, не масляная, а которая водой растворяется. Уборщица тетя Поля только что побрызгала пол водой и подмела - от пола идет такая прохладная свежесть. Вот весь этот "аромат" мне хочется вдохнуть еще хоть разочек!..
Хованский любитель самодеятельности, пел в местном ансамбле, учился на клубного работника.
Гурин тоже любитель этого дела, на него закулисный запах действовал тоже как-то необычно, пьяняще. Особенно во время постановок - ко всему примешивался еще и сладковатый запах грима. Но больше, чем закулисный, Гурин любил запах киноаппаратной: кинопленка, ацетон - вот действительно вещи, которые с детства кружили ему голову. Но сейчас ему хотелось бы просто побывать дома - хоть часок: показаться матери, порадовать ее, что он жив, здоров и даже в звании старшего сержанта. И в клуб, конечно, не плохо заявиться. Только кого он там встретит?..
- Это хорошо… - сказал Максимов. - А мне некому показаться. Росли мы без матери, она умерла еще до войны. Отец погиб, брат не знаю где: может, воюет где-то, а может, тоже погиб. Мне бы хотелось хоть на один день выбраться куда-то, снять с себя гимнастерку, белье и в одних трусиках спокойно поваляться на песке против солнышка. Только - спокойно… - Он сощурил свои узкие глазки, поднял лицо к солнцу, представил, как бы он "пил" это тепло своим телом.
На подходе к Бердорфу Максимов проинструктировал своих помощников:
- С новичками обращайтесь строго. Без придирок, но строго, никакого панибратства, а то трудно будет работать. Строго, по уставу, по-военному. Чуть вожжи распустишь - потом не совладать. Не робейте!
…И вот они перед ним. Стоят, перед Гуриным, тридцать с лишним человек - разболтанных, неотесанных, расхлыстанных, с оторванными хлястиками, стриженых и чубатых, бывалых и не очень бывалых фронтовиков. А он для них - это Гурин видит по их глазам - хитрая тыловая крыса, сумевшая прижиться в запасном полку. Это же видно по всему: по чистенькому обмундированию, по выправке, по аккуратно пришитому подворотничку, по новеньким погонам. Разве фронтовики такие? Фронтовики - это вот они: настоящие, без подмеса! На них еще окопная грязь видна, и гимнастерки еще в крови, и раны еще не совсем зажили…
- Первый взвод, становись! Равняйсь! - Гурин делает паузу гораздо большую, чем положено, дает возможность солдатам выравняться. - Смиррно!
- Ой, как страшно! - раздается в ответ, но Василий сделал вид, будто не услышал, а про себя отметил: "Так, один хохмач есть…"
- Вольно! - и начал перекличку по списку, который ему вручил Максимов. - Антипов…
- Есть!
- Отвечать следует: "Я", - поправляет его Гурин и продолжает: - Бобров…
- Я!
- Семенов.
- Я!
До Харламова шло все нормально. Этот ответил:
- Здесь!
Гурин повторил его фамилию, он вызывающе бросил:
- Я же сказал: здесь.
Гурин узнал голос, которым была брошена реплика: "Ой, как страшно!" "Значит, этот Харламов из породы Бубновых - тот все поначалу донимал лейтенанта. Но Бубнов все-таки не был таким злым и ядовитым, он больше хохмил, упражнялся в остроумии, а этот настроен, видать, зло".
- А я предупредил: надо отвечать "я". Слышали?
- Какая разница? Что ж… что задница…
Солдаты засмеялись.
- Разница та, - спокойно объяснил Гурин, - что вы не дома, а в армии. А в армии все делается по уставу. Вы, наверное, недавно служите? Не знаете еще этого?
- С меня хватит, - и добавил: - Побольше твоего.
- Может быть, - сказал Гурин и сделал вид, что разговор с ним окончен, продолжал перекличку. Кончил, спросил: - У кого какие жалобы? - Молчат. - Нам предстоит небольшой марш. Больные есть?
- Идти далеко?
- Нет, не очень. К вечеру будем на месте. Могу обрадовать вас: лагерь оборудован, землянки и постели в них готовы, ждут вас. Нам пришлось хуже - мы сами строили.
- А что это за учебный? Чему там будут учить?
- Учить будут на младших командиров.
- Гоняют сильно?
- Сильно. По всем правилам. Может, даже побольше, потому что программа сжата до предела.
- Н-да, попали…
- Ничего, не унывайте. Первые дни трудно, потом легче - привыкнешь, - успокоил Гурин солдат.
- А каких сержантов? Пехотинцев или артиллеристов готовят? - подал голос Харламов.
- Пехотинцев.
- А на кой мне это? Я - артиллерист, на кой мне пехота?
- В армии нет такого понятия "не хочу". Тут приходится делать все, что прикажут. Знаете военное правило: не умеешь - научат, не можешь - помогут, не хочешь - заставят?
- Ты меня присказками не баюкай! Я - артиллерист, понятно? Снилась мне твоя пехота!
- Об этом не мне надо говорить. Раньше надо было подумать, - Гурин кивнул на дверь, за которой размещался пересыльно-распределительный пункт.
- А кто же знал? - Харламов, здоровенный, с короткой сильной шеей парень, плечом раздвинул строй, вышел наперед. Намотал на руку лямки вещмешка, словно собирался им бить кого-то, направился в дом. На крыльце столкнулся с Максимовым.
Тот взглянул на Гурина и без слов понял, в чем дело, насупил брови, вытянул губы трубочкой:
- Это что такое?
- Я - артиллерист…
- А я вас не спрашиваю, кто вы! Безобразие, понимаете! Шагом марш в строй! "Артиллерист", понимаете…
Харламов не послушался, оттеснил Максимова и скрылся в доме, лейтенант поспешил вслед за ним. Вскоре на крыльцо вышел Харламов - злой, разъяренный, не спеша встал на левый фланг, потом появился Максимов - строгий, насупленный, весь вид его говорил: "А ну, кто еще тут из артиллеристов?"
- Старший сержант Гурин, у вас все в порядке?
- Все.
- Старший сержант Хованский?
- Так точно!
- Третий взвод? Четвертый? Тогда - шагом марш.