Идея простая: его карьера, которая до сих пор развивалась пусть и не стремительно, но достаточно успешно, вышла на уровень, когда для продолжения карьерного роста майор Ортнер должен был перейти в новое качество - из "офицер" в "боевой офицер". Посудите сами: одно дело, если офицер знает о войне только по учебникам и кинохронике, и совсем иное, если в его личном деле записано, что он побывал в бою, проявил отвагу и находчивость; что подразделение, которым он командовал, прорвало эшелонированную оборону противника и т. д. Иоахим Ортнер с самого начала знал, что когда-то через это придется пройти. Он никогда не пытался представить, как оно будет; не пытался и теперь. Нет смысла. Ведь все равно пойдет как-то иначе.
"И куда же?.." - спросил майор Ортнер. "В Россию", - тихо сказал дядя и приложил палец к губам. С Россией был пакт о ненападении, свеженький, еще горячий, как пирожок из печи. Все знали, что этой войны не миновать, но чтобы вот так, сразу… Красиво.
Следующий день прошел в рутинных хлопотах. Майор Ортнер совсем забыл о княжне, и когда она позвонила вечером: "Господин майор, вы не предупредили, что наше занятие отменяется…", - не нашелся сразу, что ей сказать. Голова была занята другим. Звонок был из прошлого, а прошлое - слишком тяжелый груз, чтобы его тащить через жизнь. От этого прошлого майор неосознанно уже освободился, но вот оказывается, что оно зацепилось коготком… "Ах, да… виноват… так случилось… Мне предстоит командировка… Пока не представляю, сколько она продлится, но как только вернусь - непременно свяжусь с вами…" - "Вы нарушили правило, господин майор. Мы условились разговаривать только по-русски…" Она все поняла, но - женская манера - оставила призрачный мостик. Мол, я была бы не против…
Свою дивизию на месте дислокации майор Ортнер не застал - она была уже в пути. Майор Ортнер отнесся к этому философски; уж что-что, а война от него не уйдет.
Он стал нагонять войну уже в сотне километров от границы. Вначале это были отдельные колонны; затем колонны пошли чаще; потом сплошняком. Пехота, артиллерия, танки; не только немецкие танки, но и французские, и бельгийские, и чешские. И в грузовиках были не только немцы, - он дважды обогнал итальянцев и один раз румын. Хорошо, что все это двигалось в одну сторону, так что пробираться не составляло труда. А в сложных ситуациях выручал экстерьер "опеля": мужчины любой страны неравнодушны к автомобильной красоте. Приходилось пускать в ход и обаяние. Майор - не ахти какая персона, но если он не чинится, а руководствуется старой истиной, что ласковое слово и кошке приятно… Короче говоря, все получалось как надо.
В этих хлопотах майор Ортнер не заметил, как они пересекли границу. Пейзаж не изменился и дорога не изменилась, что и не удивительно: еще недавно это была одна страна. Солнце застряло над головой, часы подтверждали: дело идет к полудню; и желудок подтверждал, что завтракали они давно и всухомятку, и лучше бы этот эксперимент не повторять. Желудок напоминал, что в природе существуют харчевни, и в некоторых из них даже прилично кормят.
Такова была диспозиция и ход мыслей майора Ортнера, когда Харти обернулся к нему (Харти сидел рядом с водителем, во-первых, для того, чтобы подчеркнуть - для окружающих - статус майора, а во-вторых, чтобы избавить майора от неудержимого трепа Харти), и произнес жалобно-жалобно:
- Господин майор, разрешите остановиться на пару минут.
Хотелось бы знать, подумал майор Ортнер, он специально делает так, чтобы я читал его мысли, или же я настолько сжился с этим прохвостом, что мыслям уже не обязательно превращаться в слова, поскольку они доходят по адресу напрямую?
- Чего вдруг? - спросил он из протеста.
- Терпения нет - надобно отлить.
- А прежде не мог? О чем ты думал, когда час назад мы заправлялись?
- Об этом и думал, господин майор. Вот так и думал: дотерпи, дотерпи, сукин сын, пока не окажемся в России.
- Так мы уже в России…
Россия была пуста, плоска и обесцвечена солнцем. Майор Ортнер не думал, какой окажется Россия (в прошлый приезд, когда он вместе с дядей побывал в Москве, за окном вагона он не увидел ничего, кроме леса; лес был неухоженный, дикий, непроглядный; лишенный информации; теперь майор Ортнер въезжал в Россию значительно южней, и предполагал, что увидит другую страну; так и случилось), - так вот, если б ему сказали вчера: дайте определение - одним только словом - какой вам представляется Россия, - он бы ответил: сочной. Выходит - ошибся бы. Впрочем, ему было все равно.
- Так точно, господин майор.
- Если не секрет, - спросил майор Ортнер, - зачем терпел?
- Виноват, господин майор… - Пальцы, которыми Харти вцепился в спинку своего сиденья, побелели, а нижняя часть его тела едва заметно ерзала, движением пытаясь снять напряжение. - Все дело в примете. Есть у меня такая: если в новой стране, сразу после границы, отолью, - дальше все идет как по маслу. - Харти резко выдохнул: еще одна попытка снять напряжение. - Примета верная, господин майор. Только отлить надо убедительно. Не пару капель, а чтобы струя была, как у крепкого мужика…
- Ладно, - рассмеялся майор Ортнер, - ритуал - дело святое. Стоим три минуты.
"Опель" выехал на обочину и приткнулся позади сгоревшего, раскоряченного легкого танка. Харти выскочил, стал спиной к дороге, но запутался пальцами в пуговицах и даже присел от боли.
- Славный денек, майор, не так ли?
Речь медленная, скрашенная едва уловимой снисходительностью. Но ничего оскорбительного.
У майора Ортнера реакция отличная, в университете на турнирах по джиу-джитсу побеждал качков за счет ловкости и быстроты. Неторопливо повернул голову на голос. Генерал. Достаточно чуть наклониться в его сторону - и дотянешься рукой. Сидит в массивном "опель-адмирале", почти одногодок майора Ортнера. На шее Рыцарский крест с Дубовыми Листьями, на груди Железный крест, золотой Испанский крест с мечами, испанский же знак "За ранение" и штурмовой пехотный знак. Успел.
Правая рука майора Ортнера открывает боковую дверцу; правая нога наружу; перенес на нее тяжесть тела; приставил левую. Вытянулся.
- Так точно, господин генерал.
Теперь, когда они были лицом к лицу, генерал заметил на груди майора Ортнера такой же значок, какой носил сам.
- О! Оказывается, вы учились в той же академии, что и я! Будьте проще, майор. Ведь мы, как говорится, из одной миски хлебали.
Генерал даже не понял, что отдал мяч. Если разговариваешь с человеком, нужно не просто смотреть на него - нужно постараться его увидеть. Майор Ортнер не стал тушировать противника сразу, растянул удовольствие.
- В нашем выпуске это называлось иначе, господин генерал.
- То есть?
- У нас говорили: мы все сиживали на одном толчке.
Не хамски, а почтительно. Сам напросился.
- Вот как?.. Этого, впрочем, следовало ожидать: каковы времена - таков и контингент…
- Как утверждал великий Мольтке, - Майор Ортнер даже чуть поклонился, - материал всегда один: глина. И только от мастера зависит, что он захочет - или сможет - вылепить: ночной горшок - или голову Афины.
Генерал поджал губы. Но ведь отвечать все равно придется…
- Вы уверены, что такой текст есть у Мольтке? Я что-то не припомню…
- Не сомневайтесь, господин генерал.
- М-да… Ладно. Я к вам, собственно, по делу, майор.
- Да, господин генерал?
- Мой олух, - генерал указал на водителя, - перед дорогой не посмотрел свечи. И запасных не взял. Не поверите: каждые полчаса мотор перестает тянуть, приходится останавливаться. У вас не найдутся запасные?
- Сейчас узнаем, господин генерал.
Майор Ортнер взглянул на водителя. Взглянул не акцентированно - вот только этого недоставало. Ведь и так все ясно: идет игра; так поддержи ее! забей второй мяч. Всего трудов-то: разведи руки, изобрази растерянность на роже, пробормочи "виноват". Харти именно так и поступил бы… Нет - этот крестьянин засуетился, выскочил из машины - и к багажнику. Майору Ортнеру сразу стало скучно.
Зато генерал опять смотрел хозяином.
- Кстати, майор, как прикажете понимать, что ваш подчиненный позволяет себе стоять спиной, когда рядом находится генерал? Это что - тоже новые веяния?
У майора Ортнера застыло лицо, но он даже головы не повернул.
- Харти!
Харти вздрогнул, очнулся, поглядел через плечо, увидал генеральский мундир, встретился с ледяным взглядом… Штаны расстегнуты, руки заняты… Он повернулся и заставил себя вытянуть руки по швам.
- Виноват, господин генерал!
В глазах генерала блеснул еле сдерживаемый смех.
- Надеюсь, майор, вы помните, как квалифицирует такие ситуации дисциплинарный устав…
Генерал сделал знак своему водителю - и "опель-адмирал", неслышно тронувшись, влился в поток войск. Спасибо, что не распорядился поменять свечи на месте, а то бы мне и Харти этот денек запомнился надолго, признал майор Ортнер. Он взглянул на Харти, на его мокрые штаны.
- Что-то у тебя сразу не заладилось, ефрейтор. Может - повторишь попытку?
Ехать в след генералу не хотелось. Дадим ему пятнадцать минут, он успеет о нас забыть, а там как-нибудь разминемся…
Чтобы убить время, майор Ортнер подошел к лежавшему на брюхе, черному от копоти танку. Танк весь поник, и только его длиннющая фирменная антенна тянулась, тянулась ввысь, словно силилась поставить танк на катки. Это был чешский LT-38, классная машина; однажды майору Ортнеру довелось на таком прокатиться и даже пару раз пальнуть из пушки. Тоже чешской, шкодовской 37-миллиметровки. Незабываемое впечатление, едва не оглох. Разумеется, стреляли не в боевой обстановке, а якобы пристрелочно. Но все равно - что-то в этом было…
Майор Ортнер осмотрелся. Танк был подбит на дороге; когда он догорел, его оттащили на обочину: на дороге желтели песком дыры от вывернутых при этом булыжников. Следов от попадания снаряда не было. Неужели умудрились гранатой? Да ведь тут и затаиться негде. И пехота куда глядела?..
Верхний люк был открыт, но танк разворотило изнутри; вряд ли кто успел спастись. За последние годы майор Ортнер видел немало подбитых танков, эмоций у него они не вызывали. Хотя людей жалко.
Немного дальше валялась поврежденная сцепка из трех гусеничных траков. Выходит, русские успели подбить не один, а два танка. Ей-богу, неплохо. Но их позиция на пригорке не выдерживала и малейшей критики. Ведь сейчас не 16-й год, четверть века прошло, ни одна нормальная атака без танков не проводится. А у них против танков - ни одного аргумента, разве что гранаты (которыми, признаю, они удачно воспользовались). Но ведь это не серьезно! О чем же они думали, когда решили здесь закрепиться?..
Майор Ортнер возвратился к "опелю".
Водитель был воплощением готовности двигаться дальше; Харти даже глаз не поднял. Сидел на своем месте, постелив под мокрые штаны куртку; губы поджаты, разглядывает свои обгрызенные ногти.
- Не переживай, ефрейтор, с кем не бывает.
Майор Ортнер уже взялся за открытую заднюю дверцу, но не сел: что-то удержало его. Странное чувство. Словно он забыл что-то - и должен непременно вспомнить; обязательно вспомнить - и лишь затем ехать дальше. Он прислушался к себе. Ничего. Впрочем, нет, была ниточка, была мысль… еще не мысль, но потребность ее… что-то в его душе просило выхода, и он точно знал, что не должен ехать, пока не разрешится этой мыслью, пока не освободится от нее…
Пригорок…
Он притягивал взгляд майора Ортнера, заслонял никак не рождавшуюся мысль. Может быть, ответ - именно там?
- Вот что, Харти, - сказал майор Ортнер. - Я еще не придумал, как исполнить распоряжение господина генерала… - Он все еще колебался, но понял: если сейчас это не сделаю - потом буду жалеть. - А пока давай-ка сходим, поглядим, как люди воевали. Заодно и подсохнешь.
И неспешно пошел через дорогу, не сомневаясь, что его пропустят без помех.
Харти метнулся из машины, но услышал сзади: "Ты на войне, ефрейтор", - замер, обернулся на водителя, кивнул, прошел к багажнику, достал карабин, передернул затвор, убедился, что патрон в стволе, - и лишь тогда, поймав паузу между грузовиком и конной повозкой, везущей ящики со снарядами для противотанковой пушки, перебежал на противоположную сторону. Проходя мимо обгаженного и залитого солдатской мочой тела Кеши Дорофеева, Харти только головой покачал: во дают! Он чувствовал, что надо бы добавить и свою толику, тем более, что из мочевого пузыря наверняка можно было выжать на раздробленное крупнокалиберной пулей лицо хотя бы вялую струйку; но солдатский долг… Харти глянул на майора - тот уже подходил к вершине, его прямая спина была островком прочности в зыбком воздухе, - и старательной трусцой побежал следом.
Майор Ортнер шел между двумя полосами мятой земли. По следу танка. Он увидал этот след еще с дороги, - от того места, где танк перевалил через кювет, и до вершины. Две параллельные, прямые полосы. Танк ни разу даже на метр не отвернул, ни разу не выстрелил из пушки, - след выстрела всегда можно обнаружить на сухой земле и на снегу. Танкист знал, что те, в окопчиках, уже ничего не могут сделать ни ему, ни его машине, и просто ехал к ним, чтобы передавить их. Может быть, даже из пулемета по ним не стрелял, чтобы показать, что он их ни во что не ставит.
На вершине майор Ортнер ощутил лицом… нет, не ветерок, а прикосновение воздуха, как дыхание женщины. Здесь дышать было легче, чем на дороге. Танк начал с этого окопчика, развернулся на нем (из рыхлого суглинка торчала нога в обмотке и рваном ботинке из кирзы) - и стал давить их правый фланг. В двух местах вертелся; значит, видел, что солдат еще живой. Потом вернулся сюда и стал давить их левый фланг.
Сзади послышался звук шагов Харти; затем, прерываемый одышкой, его возбужденный голос:
- Видали, господин майор, как наши затейники изукрасили того - возле дороги? Как бисквитный торт!
Майор Ортнер закрыл глаза. Не ждал, что придется выбирать линию поведения… Вообще об этом не думал. И напрасно. Значит, придется это сделать сейчас - и на все время, пока будет находиться на фронте. Не притворяться, не подстраиваться (только этого недоставало!), - но спрятаться под маску. До сих пор ему не приходилось этого делать. Не было нужды. Естественно, валял дурака, изображал то, что от него ждали. Развлекался. Теперь же задача была иной: выжить. И если получится - не замараться. Ни словом, ни взглядом себя не выдать. Выжить. Ты в орде; придется жить по ее законам… Ничего, ничего, потерпишь, утешил себя майор Ортнер. Это не долго. Вот вернусь в тыл… Перспектива вновь оказаться в покинутом накануне мире, как большая птица, вдруг отлетела прочь. Птица не исчезла совсем, но уселась на выцветшей земле как-то непонятно, - то ли в двухстах метрах, то ли бесконечно далеко…
Майор Ортнер повернул голову и взглянул в глаза Харти.
- Тот парень подбил два танка…
- Один танк, господин майор.
Они говорили о разных вещах. Не трать слов, сказал себе майор. Это существо ничего не поняло - и не поймет. Никогда.
- Во-первых, ефрейтор, не перечь старшему по званию…
- Виноват, господин майор.
- … а во-вторых - у второго танка он сорвал гранатой гусеницу. Если б ты был внимательней - ты бы это понял сам.
Когда говоришь - снимаешь груз с души; хотя бы часть груза. Тогда легче думать. Но думать не получалось. Почему эти солдатики не ушли с позиции, когда увидали, что против них - танки?..
Ортнер поднял вмятую в землю винтовку. Мосинское старье. Оттянул затвор. Пусто. Из соседнего окопчика (из того, что утром было окопом) торчал приклад. Ортнер вытащил, проверил забитый сухой землей затвор. Тоже ни одного патрона…
- Почему же они не сдались, господин майор?
Если бы я это знал…
Двое все же пытались бежать. Одного застрелили на склоне, другой успел добраться до ячменного поля.
- Гляньте, господин майор! - позвал Харти, отгребая прикладом карабина землю. - Этот, вроде бы, еще живой.
Майор подошел. Зеленые петлицы - пограничник; в петлицах два малиновых треугольника - сержант. Танк прошел над ним, вдавив в землю; гусеница ободрала лицо и часть скальпа.
- Еще бы пару сантиметров - и черепушка - хрусь! - Харти смачно сплюнул. - И если бы я был шаманом, я бы по его мозгам прочитал, о чем он думал в последний миг своей жизни.
Дай бог памяти, подумал майор Ортнер, какой же это поэт написал, что нет зрелища более приятного, чем беспомощный, поверженный враг? Для малыша Харти - особая минута. Ведь сейчас он чувствует себя хозяином судьбы этого сержанта. Хозяином его жизни. Когда будет время и желание - надо бы подумать, что при этом происходит с душой…
- В последний миг он не думал - он стрелял, - сказал майор Ортнер. - Забери у него винтовку.
Харти с трудом расцепил широченную лапу сержанта. Это была токаревская самозарядка, майору приходилось держать такую в руках, когда был в России на маневрах. Оптика разбита, в магазине и в стволе - пусто, но один патрон Харти нашел у сержанта в кармане хабэшных бриджей. В кармане гимнастерки он обнаружил только удостоверение - и бросил не глядя.
- Подай-ка его мне, - сказал майор Ортнер.
ВКП(б). С первого взгляда майор Ортнер решил, что это большевистский партбилет, но вчитался - и понял, что сержант пока не был большевиком. Пока только кандидат. Удостоверение было выдано всего семь недель назад, 1-го мая. Майор Ортнер уже знал эту манеру большевиков: все события привязывать к их революционному календарю. Может - для торжественности? Или - чтобы легче запоминалось?..
Сержанту было двадцать два года. Сверхсрочник. Лицо крестьянское, хотя кто его знает. По плечам, по торсу и кистям рук видно, что силой природа его не обделила. Даже опрокинутый танком, он не выпустил винтовку. Характер. Впрочем - пока не открыл глаза и не проявил себя действием - кто может знать, какой у него характер…
- Не нравится он мне, - сказал Харти. - Не знаю - почему, но не нравится. Я бы его пристрелил… на всякий случай. - Харти вдруг придумал причину - и радостно добавил: - Все равно ведь не жилец!
Как элегантно он повернул ситуацию! - признал майор Ортнер. Я воспринимал все как бы со стороны, ощущал себя зрителем, - и вдруг оказываюсь судьей. Оказывается - это мне решать: белое - или черное, жизнь - или смерть. А Харти будет только исполнителем. Человеком, который ни за что не отвечает. Ему велели - сделал…
Еще до фронта не добрались, а душу майора Ортнера уже пытались нагрузить. А если она не совладает с этим грузом?
Убить - и забыть об этом?.. Не получится. Если бы это случилось в бою, даже в ближнем бою, даже в рукопашной, - тогда другое дело. Ты - или тебя. А вот так - без эмоций, без ненависти, как скотину…
Майор Ортнер понял, что не хочет быть судьей.
- Не пытайся показать себя большим дикарем, чем ты есть на самом деле, - сказал он Харти. - И потом: кто жилец, а кто нет - не тебе судить. Это Божий промысел.
Неплохо получилось - спихнул всю ответственность на Бога. Хотя известно, что как раз Он ни за что не отвечает. Он судит потом.
- Приведи его в чувство.
Харти неодобрительно поджал губы - и ткнул дулом карабина в ребра сержанта. Тот еле слышно застонал. Харти ткнул еще раз, потом сел на корточки - и от души дал пощечину. Повторить не успел - рука сержанта уже сжимала под горлом ворот его рубахи.
Серые глаза. Неподвижный, ничего не выражающий взгляд. Машина войны.