– Сдержу, папа, – выдохнул в землю Егор.
Стоя над сыном, отец положил Егору на плечи руки и, смягчив свой голос, тихо сказал:
– Ты слишком молод, Егор, тебе еще много в жизни предстоит понять и испытать, но запомни одно: человек рожден для того, чтобы ходить по земле, а не летать в облаках. Если бы было иначе, тогда природа дала бы человеку крылья, а не ноги. Ты должен крепко стоять на земле и любить ее, а облака – это удел птиц, а не людей. Земля – это мать твоя, а иного и быть не может; она дает нам все, в чем мы с тобой нуждаемся, даже воздух, которым ты дышишь. И я хочу, чтобы ты это понял, осознал на всю оставшуюся жизнь.
Я гораздо старше тебя и достаточно повидал в этой жизни, а ты еще слишком мал, чтобы судить о таких серьезных вещах. На сегодняшний день твоя главная задача – освоить профессию моториста и начать зарабатывать деньги для того, чтобы обеспечить себе будущее. А будущее твое – это семья, дети, собственный дом.… В общем, спокойная и достойная жизнь. К покою стремятся все люди на земле, наверное, так и должно быть.
Я не знаю, где ты мог в нашем поселке нахвататься этой,… – отец посмотрел на Егора и, увидев, как задрожали его губы, не закончил фразу, – ну, в общем, ты мне пообещал – никому и никогда.
Закончив монолог, отец прижал Егора к своей груди, потрепал его выгоревшие на жарком солнце волосы, поцеловал в макушку и, неспешно переставляя отяжелевшие ноги, направился в сторону дома.
Никому и никогда.… Эти два слова стучали в ушах Егора, как молот по наковальне. "Я сдержу свое обещание, папа, – твердо решил про себя Егор, сжав кулаки, – но я знаю, что ты ошибаешься. Да, ты старше и мудрее меня, много в своей жизни пережил, но ты не видел того, что видел я, ты не видел небо, а я не смог тебе его показать, и об этом я буду сожалеть всю свою оставшуюся жизнь. Но слово свое я сдержу, потому что очень тебя люблю!"
Егор вышел на берег моря, лег спиной на желтый песок и закрыл глаза. Сквозь опущенные веки пробились прозрачные слезы выливающейся из него досады на себя и свою несвоевременную оплошность, на свое неумение объяснить переживаемые состояния и то, что с ним происходит, на свое обещание, навсегда запечатавшее его уста.… "Ну и пусть, – подумал он тогда, – пусть я никому об этом больше не расскажу, пусть о моем открытии никто и никогда больше не узнает. Буду обычным человеком, буду работать, зарабатывать деньги, построю дом, но мое небо всегда будет со мной! Оно мое!" Эта последняя мысль принесла в его душу спокойствие, а мокрое лицо засияло неожиданной и светлой улыбкой!
Егор лежал и больше ни о чем не думал, он просто лежал и улыбался, и ему было очень хорошо и легко. А в море опускался большой и оранжевый диск, унося с собой дневную жару и яркий свет, постепенно уступая место вечерней свежести и плотным сумеркам.
"Не сдержишь ты свое обещание, Егор, – грустно прошептало уходящее Светило, – всего только один раз в своей жизни не сдержишь. Но никто тебя за это не осудит. Ты будешь далеко отсюда, и обстоятельства будут другими… совсем другими, и ты будешь другим. Ты даже представить себе не можешь, насколько ты будешь другим. А изменишься ты потому, что предстоят тебе тяжелые испытания. Не будешь ты зарабатывать деньги и строить себе дом, ты будешь подниматься…"
В тот миг, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, Егор открыл глаза. На потерявшем свет небе зажглась первая звезда. У полусгнившего причала, брякая ржавой цепью, болтался на волнах старый баркас, а где-то на окраине поселка лениво тявкала чья-то собака. Егор сел и оглянулся. Морской берег был пуст и спокоен. "Странно, мне показалось, что рядом кто-то есть, – озадаченно подумал он, – наверное, привиделось.… Пора идти домой, а то отец не сядет без меня ужинать".
Егор поднялся на ноги и, проваливаясь по щиколотку в мягком песке, неспешно побрел в сторону дома, погрузившись в совершенно земные мысли: "Завтра с утра пойду в отдел кадров рыбколхоза и отдам документы на оформление. Буду учиться на моториста, как мы с папой договорились, через год в море пойду. А что, это тоже интересно – денег заработаю, стану самостоятельным, свободным, по стране поезжу, посмотрю, как люди живут, а то, кроме райцентра, нигде и не был. Может быть, что-то интересное увижу, а там и в армию надо будет собираться. Интересно, куда я попаду служить? В артиллерию, как отец, или в танковые войска, как дядя Витя, а может быть, и в авиацию. Лучше бы, конечно, в авиацию. Вот лотерея!"
УРОК
Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не падали в него горькие слезы….
Пифагор
Огромный мохнатый паук шустро перемахнул через гладкий валун и замер, внезапно наткнувшись на безжизненную человеческую руку. Он на секунду остановился, словно решая, обойти стороной эту загрубевшую кисть или взобраться на нее.
Осторожно потрогав своими лапками человеческую кожу, тарантул с удовольствием влез на застывший указательный палец и, не спеша перебирая всеми четырьмя парами своих мохнатых конечностей, продолжил путь по распростертому на земле безвольному телу. Преодолев ладонь, он наткнулся на задубевшее зеленое сукно. Недовольно фыркнув, он спрыгнул на камни и направил свое мохнатое тело вдоль руки. Добравшись до лица лежащего на камнях человека, любопытный паук, цепляясь за отросшую щетину, взобрался на нос и застыл, грея на солнышке свою мохнатую спину.
То, что он жив, Максим осознал не сразу. Находясь в небытии, он видел диковинные вещи: словно прозрачный вихрь поднял его в далекие выси, где не было ничего, но в то же время было все. И он это видел и слышал, хотя понимал, что здесь у него нет ни глаз, ни ушей и вообще тела как такового тоже нет. Но зато есть необычайная легкость и белый свет, который заполнял все окружающее пространство и его самого. И этот свет был пропитан тишиной, необычайной мудростью и знанием всего, что существует и живет. "Как здесь здорово! Неужели это и есть загробная жизнь? Неужели все это существует? Но раз я нахожусь здесь, значит, я умер там? А если я умер, как я могу все это осознавать и чувствовать? Так, значит, смерти нет?!"
И тут он услышал, скорее, осознал, что ему передают информацию. Не было слов, не было текста, но он понимал, что его пропитывают каким-то сакральным знанием. И это знание было закодированным посланием ему – ищущему ответ. Он напрягался, однако ничего не мог расшифровать. Но почему? Боже! Столько вопросов – и ни одного ответа. И тут он услышал:
"Ответы ты найдешь, когда вернешься обратно".
"Но почему я должен возвращаться? Здесь ведь так хорошо!"
"Ты еще не все сделал там, ты не решил свою главную задачу".
"Какую?"
"ГЛАВНУЮ!"
"Что я еще должен сделать там? Я не хочу обратно, там все пропитано болью и страданием".
"Поэтому ты и должен вернуться, чтобы исполнить свой долг".
"Но я не хочу! Я никому и ничего не должен!"
"Тебе так только кажется, у тебя нет выбора, есть только предначертание".
"Но почему?"
"Таков закон".
"Но кто придумал этот закон?"
"Никто".
"Но откуда же он взялся?"
"Ниоткуда, он был, есть и будет всегда, прощай…"
"Но так не бывает. Слышишь? Так не бывает!"
Максим резко открыл глаза и увидел сидящее у него на носу косматое чудовище. Это ужасное существо глядело на него своими выпученными глазищами и двигало взад-вперед четырьмя торчащими наружу игольчатыми клыками.
– А-а-а-а! Черт!!! Твою……
Он резко вскочил, брезгливо смахнул с себя это кошмарное создание, занес было ногу над убегающим по камням пауком, но что-то его удержало.
– Ладно, живи, – вслух прохрипел Максим чужим, грубым голосом и закашлялся. Дохая, он потерял равновесие и, успев выкинуть перед собой руки, упал на голые камни лицом вниз, вновь попытался встать, но сил не было. Тяжело дыша, он обмяк, тело больше не слушало команды.
"Вставай! Ну, вставай же, стиснув зубы", – приказывал ему Максим, но онемевшее туловище не реагировало на приказы. Максиму стало страшно, очень страшно. Он перевернулся и, уронив затылок на камни, до крови закусил губы. Закрытые веки набухли слезами. Последние частицы блуждавшего в холодном космосе сознания постепенно возвращались в одеревеневшее тело, проясняя в голове весь ужас произошедшего.
Словно немое черно-белое кино, рассудок кадр за кадром воспроизводил на экране памяти последние отснятые эпизоды: вот ребята с задней машины машут ему рукой, вот он, вот задирающийся к небу под действием адской силы железный борт.… Затем несколько секунд – полностью темный экран, удар о землю, огромное облако непроницаемой плотной пыли вокруг него, жутко ревущий сзади, летящий прямо на него БТР, животный страх, обрыв и обжигающе холодная вода…
"Так мы что, подорвались?!"
И только в эту секунду Максим до конца осмыслил то, что с ним произошло. "Господи! И я еще жив?! Я ранен? Контужен? Где я? Где Гарбуль? Где рота? Где "духи"? Почему я не слышу стрельбы? Может, это сон?!"
Риторические вопросы один за другим постепенно заполнили все вернувшееся к Максиму сознание.
Он открыл глаза, и его влажные безумные зрачки увидели над собой белое афганское солнце. Мысли исчезли. Сухим языком облизав запекшиеся губы, Максим неожиданно почувствовал испепеляющую все его тело жестокую жажду. Он механически перевернулся на живот и медленно, по-черепашьи переставляя конечности, пополз в сторону шумящей неподалеку реки.
Он тянулся к воде как к последнему шансу на спасение, цепляясь непослушными руками за большие и неподвижные камни, пытаясь отталкиваться ватными ногами, которые с большим трудом удавалось подтягивать к поясу. Он беспомощно скулил, как потерявший маму щенок, плакал, пищал, стонал, громко дышал, перебирая окровавленными руками острые камни, но все-таки полз, сантиметр за сантиметром приближаясь к спасительной реке.
"Боже, как же мне плохо, мне очень плохо…. Мне никогда не было так плохо, боже, как хочется пить. Мама, мамочка! Ну помоги же мне! Ну кто-нибудь, ну помогите же мне доползти до воды…".
Максим ощущал полное отсутствие сил, но все-таки он двигался. Кто-то невидимый тихонечко подталкивал его к берегу, несильно, но уверенно, и когда правая рука коснулась первого мокрого камня, Максим уронил голову вниз и застыл, собираясь с духом совершить последний рывок. Тяжело дыша, он нежно поглаживал приятный влажный камень, вернувший ему неожиданное чувство радости, которое заполнило все его нутро, давая дополнительные силы.
"Неужели можно радоваться в моем положении?" – удивился сам себе Максим. Можно – если ты одерживаешь победу! Даже маленькая победа над своей слабостью дает новые силы. Чувство победы – это награда за усилие, за труд, за твое движение.
Когда наконец удалось подтянуть правую ногу и упереть ее во что-то твердое, Максим сделал попытку оттолкнуться, одновременно зацепившись левой рукой за прибрежный валун. Получилось, и он, уткнувшись опаленным лицом в холодные воды быстрой реки, стал жадно и большими глотками вбирать в себя спасительную влагу до тех пор, пока в желудке не осталось свободного места. Чувство жажды покидало его не спеша, медленно растворяясь в напитавшемся водой теле.
Максим повернулся на спину и, лежа головой в реке с закрытыми глазами, прислушался к себе. Прохладная вода приятно освежала затылок, возвращая трезвость мысли и относительный покой. Освобожденное от борьбы за воду сознание переключилось на окружающую Максима невеселую реальность. "Мягко сказано, невеселую", – зло передразнил сам себя Максим и попытался собраться.
"Так, значит, мы напоролись на фугас, очень "приятная" новость. Наехали последним колесом, – констатировал Максим, вспоминая задирающийся к небу задний борт, – и я, потеряв сознание, перелетел машину и приземлился в пыли. Собственно, поэтому я сейчас лежу тут на берегу с булькающим животом и размышляю. Если бы наехали передним, – Максим, не открывая глаз, болезненно сморщился, – трудно даже представить, как бы этот страшный взрыв меня размазал. О Боже!"
Максим с ужасом представил свое тело в виде кровавого супового набора.… "Значит, выходит, повезло. Хотя повезло бы больше, если бы мы его проскочили. Но тогда бы подорвалась следующая машина и наверняка передним колесом, а это Дема, Кирилл, Чайка и Бриг. Последнего не особенно жалко, – честно признался сам себе Максим, – а вот Дему с Кириллом, да и Чайку тоже. … Нет, лучше уж пусть так. Я бы все равно не погиб – мама говорила, что я в "рубашке" родился, потому всю жизнь и выкарабкивался из различных неприятностей с наименьшими потерями".
"Посмотрим, как ты на этот раз выкарабкаешься, везунчик". Максим вздрогнул. Кто это? Он явно слышал внутри себя голос, причем какой-то не очень приятный. "Странно, ощущение такое, что кто-то во мне живет. Не свихнулся ли я? В моем положении все возможно…. Так, надо собраться. Значит, меня снесло вниз по течению. Интересно, далеко ли? В любом случае идти надо вверх по реке, тогда я попаду на макавинскую дорогу. Там будет все ясно. Наверняка меня ищут, скорее всего, мне идут навстречу. От этой мысли приятное тепло растеклось по всему телу. – Ну, конечно, меня ищут, наверняка идут вдоль реки и ищут".…
"Да кому ты нужен, "ищут его", размечтался, шнурина, списали тебя уже давно на боевые потери и ушли". Боже! Кто это? Максим судорожно сжался. Страшная догадка обожгла его. Да кто бы это ни был, а скорее всего, он прав. "Кому я нужен, шнур замученный, чтобы меня искал целый батальон?"
"После подрыва БТРа наверняка был бой, убитые, раненые, искалеченные солдаты и офицеры. То, что меня нет, скорее всего, даже и не обнаружили. Отряд не заметил потери бойца.… Ну, был Максим Веденеев, молодой десантник и музыкант несостоявшийся – и весь вышел. Ну почему я не ушел в музыкальный взвод, Господи, ну ведь ты же давал мне шанс выжить…?"
"Я дал тебе шанс выбрать путь, и только!"
"Выбрать путь?! А других путей ты предложить мне не мог? На свете столько красивых и светлых дорог, где не надо страдать и мучиться, а ты предложил мне предательство или смерть! Большое человеческое спасибо".
"Пожалуйста. Красивые и светлые дороги надо искать самому, долго и трудно, сердцем их надо отыскивать. И помни, что ты все-таки жив".
От неожиданно нахлынувшего гнева Максиму показалось, что в его груди разорвалась граната. "Жив? Это я-то жив! Без еды, без оружия, контуженный, обессиленный, в краю, где "духов" больше, чем комаров… И ты говоришь, что я жив? Я пока жив".
"Ты жив, и у тебя есть задача".
"Единственная моя задача – это прожить ближайшие пять минут!"
"Если ты хочешь их прожить, ты должен встать и уйти с этого места, слышишь? Немедленно встать и уйти".
Непонятная тревога заставила Максима резко приподняться на локтях, он открыл глаза и прислушался. Кроме шума воды, не услышал нечего, зато увидел.… О Боже! В двухстах метрах от реки по хребтовидной сопке к реке спускался небольшой отряд вооруженных людей. В том, что это "духи", сомнений не было. Вряд ли они увидели Максима, так как в этом месте вдоль берега реки лежало несколько огромных валунов, которые скрывали его от душманов, но надо было что-то предпринимать. В песочных часах его жизни оставались считаные песчинки.
Осторожно перевернувшись на живот, Максим заполз в реку, проплыв по течению несколько метров, выбрался на берег и залег за дальним, самым большим валуном. Сердце вырывалось наружу от страшных, сотрясающих все нутро ударов. Такого животного страха Максим не испытывал никогда. На то, что его не заметят, шансов почти нет. "Господи, за что мне это испытание? Мне ведь всего восемнадцать, я и пожить-то не успел как следует. В ресторане ни разу не был, машину не водил, черную икру не пробовал, видеомагнитофон не купил.… Господи! А кто-то сейчас качается в гамаке на даче и детектив читает. …О Боже! Может, встать с поднятыми руками и показать им, что я сам сдаваться пришел, сразу не убьют, а там, глядишь, на кого-нибудь обменяют. А?" От этой мысли у Максима возникло лихорадочное возбуждение, дававшее призрачную и одновременно радостную надежду.
"Правильно, правильно. Поднимешь руки, медленно выйдешь из-за камня и крикнешь: "Дуст! Рафик!" – это значит, что ты друг и пришел к ним сам. Ничего они с тобой не сделают. Поживешь у них в кишлачке, лепешечки поешь, а там глядишь, через месячишко тебя и обменяют на "духа". Разведка ваша постоянно пленных приводит. Давай-давай, вставай потихоньку, хуже будет, если они тебя сами найдут". – "Ну да, конечно! Надо сдаться! Чего это я сижу?"
С полусумасшедшей улыбкой на лице и по-дурацки поднятыми вверх руками Максим с трудом встал на ноги, вышел из-за камня и увидел спины четырех душманов, неторопливо переходивших шумную реку вброд. Они были от него в нескольких метрах. Последний, совсем молодой моджахед, вел под уздцы навьюченного какими-то тюками ишака. Обезумевший от страха и мелькнувшей надежды Максим открыл было рот….
"Вспомни, что они сделали с прапорщиком Карпенко".
Перед глазами у Максима промелькнула свободная от тела голова прапорщика со вставленными в пустые глазницы палками, и звук застрял в его горле. Он стоял с поднятыми руками и открытым ртом, стеклянными глазами наблюдая, как четверо афганцев спокойно переходят через реку.
"Ну, давай же, чего застыл, все равно сдохнешь, не сегодня, так завтра, не от пули, так от голода. До бригады полсотни километров по горам, на что ты надеешься? Такого шанса у тебя больше не будет. Это хорошо, что они тебя не видят. Если ты их окрикнешь сейчас, тебе точно поверят, что ты сам к ним пришел, и дадут шанс. Ну же!"
"Да, да.… Конечно.… Надо крикнуть: "Дуст, рафик…". Я сейчас, сейчас.… Карпенко…".
И тут во вселенной погас свет.