Однако Ольга встретила гостя так, будто они вчера виделись.
"Не обрадовалась, не обиделась…" - недовольно подумал Василий.
Разговор не клеился.
- Видите, Вася, как плохо подолгу не навещать друзей, - укорила Ольга. - Отвыкаете, и говорить вам словно не о чем.
Шатилов с нескрываемой нежностью посмотрел на девушку и порывисто ответил:
- Отвыкаешь, когда не думаешь о человеке. А когда все время думаешь о нем - еще больше привыкаешь. Вы знаете, Оля, мне когда-то очень нравилась одна девушка. Только виделись мы редко - в разных городах жили. Я о ней ни на минуту не забывал, и от встречи к встрече она мне все роднее становилась…
- А вы ей?
- Я? - смущенно улыбнулся Шатилов. - У нее шел обратный процесс: отвыкала и совсем отвыкла.
Ольга смотрела в сторону, казалось, безучастно. "Жаль его, хороший он и такой непосредственный. Может быть, лучше сказать прямо: Вася, вы мне нравитесь совсем не так, как я вам". - И решила: "Скажу", - но взглянула в грустные глаза Шатилова - и язык не повернулся.
- Какие новости в цехе? - спросила Ольга, чтобы изменить тему разговора.
Шатилов потускнел, стал рассказывать вяло, неохотно. Ольга многое знала от отца и мысленно отметила, что Шатилов не упомянул о себе, о похвале наркома.
- А как занятия? - продолжала расспрашивать она.
- Занимаюсь большегрузной.
- Бурой папе говорил, что вы ворох учебников накупили, в техникум готовитесь.
- Отложил на время, - сознался Шатилов, краснея. - Не умею одновременно несколькими делами заниматься.
Ольге захотелось ободрить Шатилова. Прощаясь, она задержала его руку чуть-чуть дольше обычного и задушевно сказала:
- Не забывайте друзей, Вася, помните: в этом доме вам всегда рады. - Ольга улыбнулась какой-то светлой, чудодейственной улыбкой, от которой все вокруг, казалось, засияло.
Шатилов ушел окрыленный. Возвращаться домой не хотелось, и он зашагал по широкой аллее, где лежал свежевыпавший, еще не утоптанный и не запыленный снег. В радужных думах об Ольге он незаметно для себя поравнялся с театром и остановился. Отсюда хорошо был виден завод.
Четкие пунктирные линии огней окаймляли асфальтированные шоссе, пересекавшие завод в разных направлениях. Ярко светились огромные окна цехов. Высоко в небе созвездиями сияли огни на колошниках доменных печей. Изогнувшись коромыслом, уходила через реку бетонная плотина, залитая электрическим светом.
Вдруг небо вспыхнуло красным заревом, и огни померкли, как на рассвете. С горы широким огненным потоком хлынул расплавленный шлак, образовав огромную причудливую фигуру. Шлак быстро начал тускнеть, сделался багровым. Зарево в небе потухло, огни снова стали острыми. В этот миг новый поток низвергся с горы, и снова вспыхнуло зарево в небе, отражаясь, как при пожаре, тревожными бликами в окнах домов.
На шлаковой горе появилась огромная красная луна, потом вторая, третья - это в опрокинутых набок ковшах светила приставшая к стенкам корка раскаленного шлака. Но вот луны потускнели и исчезли совсем. На горе, как звездочка, заскользил огонек паровоза, увозившего ковши обратно в цех. Из трубы мартеновской печи вырвалось пламя, превратилось в большое горящее облако и исчезло так же внезапно, как появилось. За цехом вдали медленно двигались, словно плыли в воздухе, алые квадраты.
Шатилов пересчитал их - тридцать слитков. "Хорошая плавка, почти двести тонн! А будем же подавать на блюминг по пятьдесят слитков - более трехсот тонн с одной плавки. Эх, скорее бы!" - мечтательно подумал он.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
В оккупированном гитлеровцами донецком городе, растерзанном, голодном, безмолвном, продолжалась своя страшная жизнь. Никто не знал, что произойдет с ним завтра, даже сегодня, вернется ли он, уходя из дому, переживет ли ночь, ложась спать. Спасаясь от угона в Германию, люди старались заболеть, прятались в подвалах, на чердаках. Казалось, жестокий мор надвинулся на город, еще недавно шумный, как улей, и редкие жители ходят по улицам, будто обреченные на смерть. Большинство разбредалось по селам, меняя носильные вещи на хлеб, кукурузу, картофель. Покидали дома чуть свет, стремясь вернуться дотемна. Запоздавшие предпочитали ночевать в степи на снегу, лишь бы не попадаться ночью на глаза полицаям или жандармам.
Но и гитлеровцы чувствовали себя здесь как на раскаленных углях. Дорого обошлась их начальству гибель хозяйственной команды, поднятой на воздух при взрыве подпольщиками котельной электростанции. Коменданта города и шефа гестапо с ближайшими помощниками, не сумевших уберечь электростанцию, фашистское командование отправило на самый тяжелый участок фронта.
Начальником гестапо был вновь назначен фон Штаммер, не так давно снятый за провал агентурной сети. Штаммер старался изо всех сил. Заборы и стены домов запестрели приказами, в которых за малейшую провинность гражданам угрожали расстрелом. Полиция снова провела перерегистрацию паспортов и, дополнительно набрав полицаев, чаще устраивала облавы.
Шесть дней после взрыва котельной электростанции подпольная группа Сердюка не выпускала листовок, применяясь к новой обстановке. На седьмой день в лестничных клетках домов, на внутренней стороне заборов снова появились листовки. Эти листовки срывали полицаи, но чаще всего бережно отклеивали те, кто переносил их из дома в дом. Многие же просто заучивали их наизусть и передавали из уст в уста.
Однажды утром в ремонтную мастерскую Пырина пришла пожилая женщина и, достав из плетеной кошелки замок ручной работы, без ключа, молча положила его на стол. Пырин осмотрел затейливый механизм, взглянул на посетительницу, снова на механизм. Ошибиться было нельзя - об этом замке, как о пароле, говорил ему Сердюк. Алексей Иванович показал глазами на дверь в жилую часть домика.
В эти беспокойные дни Сердюк никак не ожидал прихода связной. Он рассчитывал, что свидание состоится позже, когда утихнет переполох, вызванный взрывом электростанции.
Связная потребовала детального отчета об организации взрыва и о положении в подпольной группе.
Сердюк подробно описал диверсию, рассказал, что, взорвав станцию, инженер Крайнев ушел в степь, чтобы перейти линию фронта, и о нем до сих пор нет никаких известий; Мария Гревцова служит в полицайуправлении, снабжает подпольщиков города документами и информирует их об операциях, намеченных полицией; Петр Прасолов работает в механическом цехе; младший брат Петра - Павел по-прежнему служит в кочегарке гестапо, использовать его пока не представляется возможным; Валя Теплова печатает листовки, Саша их распространяет. Этого парнишку он еще ни разу не видел, но знает: подпольщик отменный. Работает в бригаде по расчистке мартеновского цеха и все успевает. У него большая группа из ребят, неуловимых и смелых. Расклейка листовок - это их дело. Потерь в личном составе пока нет.
Внимательно выслушав Сердюка, связная стала расспрашивать о жизни и быте рабочих: что делают, чем питаются. Взяла со стола кусочек хлеба, похожего на жмых, бережно завернула его в чистый платок и положила в кошелку.
- В ЦК партии Украины покажу. Очень довольны вашей работой. Разгром гестаповской агентурной сети и взрыв электростанции выполнены блестяще. Спасибо вам.
Какой-то комочек подкатился к горлу Сердюка и помешал сказать то, что хотелось.
Связная заговорила снова:
- Мне поручено напомнить вам: ваша группа оставлена в тылу со специальным заданием - бороться с гестапо. Завод пусть вас не беспокоит: без электроэнергии он - труп. Листовки продолжайте выпускать. У вас это хорошо налажено. Но как же быть с гестапо? Может, удастся Павлу взорвать в кочегарке котлы?
- Котлы небольшие, эффекта от взрыва не получится.
- Придумайте что-нибудь получше. Если сил будет мало, обратитесь за помощью. Прошлый раз я вам дала явки. Не забыли?
- Как же. Помню.
- Решайте, что делать с гестапо. О городе, шахтах, железной дороге не думайте - там везде есть группы. Шахтеры не выдают на-гора ни крошки угля и не выдадут. У них крепкая организация. Потребуется в каком-нибудь деле ваше участие - получите задание, - и неожиданно попросила: - Андрей Васильевич, не найдется ли у вас чего-нибудь поесть? Последний раз ела еще вчера утром.
Сердюк засуетился. Как он не подумал об этом? На столе появился холодный вареный картофель и кукурузные лепешки, приготовленные Пыриным.
- Устали, Юлия Тихоновна? - участливо спросил Сердюк.
- Очень. Но скоро, кажется, отдохну. Мы с вами, возможно, больше не увидимся.
- Почему? - встревожился Сердюк, решив, что рвется эта связь, которая придавала столько сил, столько уверенности.
- Благодарю. Какая вкусная картошка. - Связная отодвинула тарелку. - Городская группа получает радиопередатчик. Как только наладится связь со штабом, радист свяжется с вами. Он пристроился на работу у немцев и прийти может только в воскресенье. Через него будете получать задания и отчитываться.
- Товарищ проверенный?
- Конечно.
- Возможно, активистом был неплохим, доносить не пойдет, а схватят, начнут под ногти иглы совать - и расскажет…
Связная посуровела.
- У нас нет способов точно определять, выдержит ли человек такой экзамен. Приходится верить. Без этого никакая работа немыслима. - И, помолчав, продолжала: - Подумайте над тем, как спасти рабочих от угона в Германию при наступлении Красной Армии. Шахтеры могут уйти под землю, а рабочие завода?
Простившись и взяв свою кошелку, связная ушла.
Последнее задание особенно подняло настроение Сердюка. "Значит, готовятся наступать наши. Пора бы! Под Москвой погнали, а здесь фронт неподвижен: ни туда ни сюда".
Подпольные группы в городе заметно активизировались. Антифашистские листовки стали появляться гораздо чаще. Много хлопот доставляла гитлеровцам группа, занимавшаяся порчей фашистских плакатов. Их не срывали, не замазывали, а корректировали. Вывесят немцы плакат с надписью: "Гитлер - избавитель", а наутро появляется приписка: "наших желудков от хлеба". Призыв к городскому населению переключиться на сельскохозяйственный труд заканчивался жирной строчкой: "Земля ждет вас". Ночью подпольщики приписали: "по три аршина на брата". На многокрасочном и многообещающем плакате "Я записался в Германию" появилась наклейка: "а я в партизанский отряд". Надписи ни стереть, ни отклеить было невозможно. Приходилось полицаям срывать плакаты.
Много шуму наделало убийство подпольщиками начальника полиции. Глубокой ночью в его квартире взорвалась мина. Расследованием установили, что мина была спущена в дымоход печи.
Комендант города решил похоронить погибшего с воинскими почестями. Гроб был установлен на грузовике, за которым шла рота автоматчиков.
Едва гроб коснулся дна могилы, как раздался оглушительный взрыв: и здесь оказалась мина. Из ямы вылетели щепы гроба и останки предателя. Четыре солдата, спускавшие гроб, остались лежать недвижимо, остальные разбежались. Гитлеровцы немедленно оцепили кладбище, но не скоро рискнули подойти к могиле и забрать убитых. А утром горожане читали на кресте у пустой могилы надгробную эпитафию: "Здесь должен был покоиться прах фашистского холуя, но оного земля не приняла". Внизу было приписано: "Собаке - собачья смерть".
Одна серьезная диверсия, проведенная в городе, говорила о связи городских подпольщиков с частями Красной Армии. Незадолго до войны на окраине города началось строительство квартала коттеджей. Стены уже были подняты на высоту этажа, когда из-за войны пришлось остановить работу. Гитлеровцы избрали этот район для стоянки танков.
И вот среди бела дня эскадрилья советских бомбардировщиков налетела на город и начала бомбить танки. Напрасно гитлеровские танкисты пытались завести моторы и вырваться из района бомбежки - ни одного танка не удалось сдвинуть с места.
На другой день комендант города разразился двумя приказами. В одном он запрещал населению хранить поваренную соль в количестве более полукилограмма на семью; в другом сообщал о смертной казни через повешение бывшего шофера гаража горкомхоза "за выведение из строя танков".
От Гревцовой подпольщики узнали, что этому патриоту удалось насыпать в бензобаки соль, отчего бензин потерял способность воспламеняться.
"Насыпали-таки им соли на хвост, - радовался Сердюк. - Такую операцию без взаимной радиосвязи провести нельзя. Значит, получен уже в городе передатчик".
И с этого дня он стал ожидать прихода радиста.
2
На территории завода, отданного в частное владение барону фон Вехтеру и именовавшегося теперь по старинке железоделательным, продолжались восстановительные работы. Изможденные рабочие уныло копошились среди руин. Только в бригаде, убиравшей груды кирпича и кучи мусора в мартеновском цехе, порой слышался смех. Во время перекура Сашка читал нелепые статьи из "Донецкого вестника" и издевательски комментировал их. За последнее время в бригаде появились колхозники, согнанные из окрестных деревень. Сначала они держались группкой, опасливо косились на отчаянного мальчишку во время его разглагольствований, но постепенно осмелели. Прибывший раньше всех Федор Штанько все чаще рассказывал о недавнем житье-бытье своего большого колхоза.
До начала работы и во время перекура бригада собиралась в шлаковике третьей мартеновской печи. Он был больше других и лучше сохранился. Вспоминали обер-мастера Опанасенко, который сжег свой дом вместе с поселившимися в нем гитлеровцами; сталевара Луценко, сброшенного гестаповцами в шахту.
В шлаковике постоянно топился камелек, огонь в котором поддерживал Сашка. Он никому не передоверял своих обязанностей, дававших ему возможность отлучаться в доменный цех за коксовой мелочью и по пути завернуть за необходимыми инструкциями в механический к Петру Прасолову.
Как-то в морозный январский день, когда Сашка, оставшись один, грелся у камелька, на пол упал кусок кирпича. Он с тревогой поднял глаза на свод шлаковика, но увидел только ровную отполированную пламенем поверхность. Нигде не было ни трещинки. Присмотревшись к куску кирпича, парнишка заметил, что он перевязан проволокой, за которую засунута свернутая бумажка. Сашка поспешно поднял кирпич, развернул бумажку и прочел: "Саша, после работы задержись здесь. Нужно переговорить". Подписи не было.
Оставшаяся половина дня тянулась как никогда долго. Сашка уже успел сбегать к Петру Прасолову, сообщил ему о записке, взявшейся неизвестно откуда, и спросил, как быть. Тот посоветовал остаться.
Только теперь парнишка вспомнил, что в насадочной камере, примыкавшей к шлаковику, он и вчера и позавчера слышал странный треск, но не обратил на это внимания. Значит, оттуда и брошена записка. Любопытство Сашки разгорелось до того, что он уже не мог работать, все чаще заходил в шлаковик, подбрасывал коксовую мелочь в камелек и вглядывался в черное окно насадочной камеры. В конце концов он не выдержал. Убедившись, что рабочие заняты вдалеке своим делом, вскарабкался на порог, шагнул в камеру и замер.
- Иди ближе, Саша, - тихо позвал его кто-то из темного угла камеры.
- Кто это? - спросил Сашка и попятился назад.
- Тише! - властным шепотом произнес человек. - Подойди, не бойся.
Сашка нерешительно сделал несколько шагов. Чья-то рука взяла его за полу стеганки и усадила рядом.
- В шлаковике никого нет? - так же шепотом спросил человек.
- Нет, но поблизости есть. Заору - прибегут.
- Дай закурить.
- Какое тут курево, - буркнул Сашка. - Навоз курим.
- Давай что есть.
Сашка успокоился. Если человек и навоз курит - значит, свой. Он торопливо полез за кисетом, надеясь, что при свете зажигалки удастся рассмотреть лицо неизвестного.
Свернул козью ножку, протянул ее человеку, свернул вторую, чиркнул зажигалкой. Перед ним сидел обросший бородой, исхудавший Крайнев.
- Сергей Петрович! - вскрикнул Сашка. - Теперь я знаю, как вы станцию…
В этот момент он ощутил толчок в бок, да такой энергичный, что зажигалка выскользнула из рук и упала ему на колени. Он снова зажег ее, дал прикурить и мгновенно потушил, чтобы кто-нибудь, войдя в шлаковик, не увидел отблеска света.
- Это хорошо, что ты все знаешь, - сказал Крайнев. - Разговаривать легче. Но сначала достань мне поесть. Третьи сутки ничего во рту не было.
- Хм, это не так просто. - Сашка приуныл. - Полдник прошел - и шелухи от картошки ни у кого не найдешь, - но тут же вспомнил запасливого Штанько, всегда прятавшего в шлаковике половину похлебки на вечер. - Баланду есть будете? Сейчас сопру…
- Все буду…
Минуту спустя Крайнев глотал жидкую похлебку из картофельных очисток.
Сашка унес опорожненный котелок, налил в него воды и водворил на место, невольно улыбаясь. "Поднимет Штанько крик: как же, обворовали! Но для такого дела - не грех", - и снова вернулся к Крайневу.
- Значит, не удалось перейти линию фронта?
- Нет, сейчас это невозможно. Как у вас дела? Валя здорова?
- Все живы, - успокоил Саша. - Наше дело такое: немцев выживать, а самим - выжить.
- Ну, молодцы. Значит, сегодня ты к Вале. Пусть узнает, что мне делать. А завтра - ответ и что-нибудь поесть. Думаешь, наелся?
- Завтра притащу. Где же вы прячетесь?
- Под этой насадкой. Завтра бросишь записку и еду, а то и сам спускайся. Только, смотри, не расшибись. - И сокрушенно добавил: - Из этой норы я могу и не вылезти: ослабел донельзя.
Вечером к Сердюку пришла Теплова.
- Что случилось, Валя? - встревожился Сердюк, увидев ее лихорадочно блестевшие глаза и легкий румянец, проступивший на бледном лице.
- Сергей Петрович вернулся… - еле выговорила девушка, и было непонятно, довольна она или огорчена.
Теплова и сама не знала - радоваться ей или огорчаться. Она была рада тому, что Крайнев жив, что она сможет его увидеть, говорить с ним, что закончилась эта страшная неизвестность, но и боялась: а вдруг поймают.
Со времени ухода Сергея Петровича она не забывала о нем ни на минуту. Картины, одна страшнее другой, вставали в ее воображении. В возможность перехода Крайнева через линию фронта она почти не верила: очень уж усилили гитлеровцы наблюдение за прифронтовой зоной. Чаще всего терзала Валю навязчивая мысль, что Сергей Петрович схвачен и подвергается нечеловеческим пыткам. В такие минуты она теряла самообладание и готова была умереть.
Она подробно рассказала о свидании Саши со своим бывшим начальником цеха и почувствовала, что появление Крайнева не столько обрадовало Сердюка, сколько озадачило. Стало обидно. Лицо ее вдруг потускнело.
- Договоритесь через Сашу о встрече с Крайневым, - разгадав ее мысли, сказал Сердюк. - Надо решить, что с ним делать. На поверхности показываться нельзя - чересчур хорошо знают. И самое главное - узнайте, как проник в завод. Это нам пригодится.