3
На высоком бетонном заборе, который отгораживал завод от города, гитлеровцы установили дополнительную изгородь из колючей проволоки, поставили будки для часовых. Не завод, а тюрьма, концлагерь. Даже со стороны откоса, круто спускавшегося к пруду, за которым расстилалась степь, был сделан забор из колючей проволоки. Подойти близко нельзя, не то что пройти на завод.
Внизу, у самого пруда, в откосе чернели два малозаметных отверстия - выходы каналов отработанной воды.
К одному из этих каналов темной ночью пробиралась Теплова. Она перешла по глубокому снегу замерзший пруд и направилась вдоль берега, дрожа от холода и нервного возбуждения.
Вот, наконец, сводчатое отверстие. Валя заглянула в него и, согнувшись, шагнула в густую тьму. Ее тотчас обхватили чьи-то руки, прижали к себе. Щеку уколола жесткая борода.
- Это я, Валюша.
- Сережа!..
У Тепловой закружилась голова от слабости, от прилива нежности.
Сергей Петрович провел Валю по тоннелю до поворота, усадил на импровизированную скамью, составленную из двух разного размера ящиков и доски, сел рядом. Стиснув маленькие руки девушки, старался отогреть ее окоченевшие пальцы.
- Жив! Жив! - самозабвенно повторяла Валя. - Я так счастлива, Сергей Петрович, что вы живы! Так счастлива!..
- Говори мне "ты", Валюша. Я все время помнил о тебе. Представлял тебя рядом с собой в цехе, дома. Да, да, у нас дома, Валечка… С Вадимкой ты уживешься. Он очень чувствует ласку, а ты такая ласковая… У меня нет человека дороже и роднее тебя.
Крайнев ощутил, как потеплели руки Вали, будто от этих слов. Она прижалась щекой к его плечу.
- Взглянуть на тебя хочу, Валюша. Какая ты? Пойдем к выходу.
Сергей Петрович выглянул наружу - нигде ни души. Вышли. После мрака подземелья плотная ночная мгла будто поредела, хотя луна пряталась за облаками и только кое-где тускло горели одинокие звездочки. Серые глаза Вали в густом обрамлении ресниц казались черными, бездонными и резко выделялись на бледном лице. Тонкий нос вытянулся, заострился.
- Ты не больна, Валюша? - встревожился Крайнев.
- Нет, просто высохла. От неизвестности замучилась. Все мне казалось, что вас схватили… Истосковалась - сил нет… - Она улыбнулась, вложив в эту улыбку всю свою нежность, и ласково погладила ладонью заросшую щеку Крайнева.
Сергей Петрович заметил, что Валя обута в легкие туфли.
- Бедная моя! Промокли ноги?
- Еле-елешно, - ребячливым тоном соврала Валя, Высоко над ними на шлаковой горе раздался свист.
Крайнев и Валя юркнули в тоннель и снова уселись на скамью. Сергей Петрович снял с девушки туфли, принялся растирать мокрые, окоченевшие ноги.
- Здесь вы живете? - спросила Валя, поежившись от холода.
- Нет, я глубже забрался. Там теплее. Облюбовал местечко под насадкой третьей печи. Трубу отгородил заслонкой, чтобы не тянуло. И знаешь, еще почему там поселился? В шлаковике рабочие собираются, разговаривают. Я их голоса слышу и чувствую, что не один на белом свете, вернее - в кромешной тьме. Курят они, и до меня дымок доходит.
- Я махорку принесла.
- Вот за это спасибо, - обрадовался Крайнев, но тотчас разочарованно протянул: - А огня-то нет…
- Есть. Захватила зажигалку. Модную - кремень, железка и фитиль. И еды немного взяла.
- Прежде курить…
Валя положила в руку Крайнева кулечек махорки и бумагу. Он осторожно сделал закрутку, стараясь не потерять ни одной драгоценной крупинки.
- Давай твою зажигалку.
- Я сама. Этому научиться надо.
Под ударами железки искры сыпались снопом, но фитиль не зажигался. Наконец Крайнев увидел огненную точку. Валя подула на нее. Точка превратилась в яркое пятнышко. Сергей Петрович раскурил закрутку и с наслаждением затянулся. Затянулся вторично и заметил, как отсвет огонька выхватил из темноты лицо Вали. Тогда он стал затягиваться без перерыва, любуясь ею.
- Довольно курить, поешьте, - сказала Валя, и Крайнева тронула заботливо-властная нотка в ее голосе.
Он со вкусом съел зачерствелую пресную лепешку и ломтик сала.
- У меня и десерт есть. - Валя протянула Крайневу кусочек сахара и, когда он догрыз его, спросила: - Где же вы скрывались?
- Под полом у одного колхозника. В подполье, так сказать. Везет мне… Там в темноте сидел и тут тоже. Как крот.
Крайнев погладил руку Вали. Поразила странная шероховатость кожи.
- Что с руками?
- Кислотой травила, чтобы видимость чесотки придать. Гитлеровцы ее, как огня, боятся. Ни один не подойдет. А как сейчас врачи помогают! Раньше к ним люди ходили от болезней лечиться, а теперь - болезни получать. Многие щелочь себе под кожу впрыскивают. Язва образуется, похожа на сибирскую. Табак, пропитанный маслом, курят - способствует сердцебиению, как при пороке. На что угодно люди идут, лишь бы не угнали.
Валя рассказала Крайневу обо всех городских новостях. Услышав историю с похоронами начальника полиции, Сергей Петрович рассмеялся, расспрашивал о деталях и снова смеялся.
- У меня ваша фотография есть, - неожиданно сказала Валя.
- Фотография? Откуда?
- Сашок подарил. Шел затемно на работу, увидел объявление, на нем снимок ваш. Не поверил своим глазам. Подошел ближе - читает: за сокрытие вас - расстрел, за поимку - премия. В пятьдесят тысяч марок оценили фрицы буйную… - Валя порывисто обхватила руками голову Крайнева, прижала к себе.
Хотелось так много сказать Сергею Петровичу, найти какие-то особые, ласковые и любящие слова, но, как назло, все слова пропали. Сергей Петрович слышал, как бьется сердце девушки, неровно, с перебоями.
- Плохи мои дела, - заговорил он. - И так в городе многие меня знают. А теперь, значит, и носа не высовывай.
- Да, придется отсиживаться здесь. Андрей Васильевич запретил выходить. - Валя произнесла эти слова тоном, не допускающим возражений, и, вспомнив наказ Сердюка, по-деловому спросила: - Большое это подземное хозяйство?
- Очень большое, - ответил Крайнев. - По этим каналам спускалась вода, охлаждавшая агрегаты в доменном цехе, мартеновском и в прокате. К каждому цеху можно пройти по этим каналам. Имеется подземный тоннель, по которому когда-то предполагали подавать чугун из доменного цеха в мартеновский, и большой бетонный зал.
- А он для чего?
- Обнаружили его в июле прошлого года. Когда рыли котлован для фундамента спеццеха, наткнулись на бетонную плиту. Пробили ее и увидели огромное пустое помещение. Только один старый рабочий знал о нем. При бельгийцах там была секретная лаборатория. Из каждой партии рельсов один рельс через отверстие бросали туда и испытывали. Если рельс был хороший, то партию предъявляли заказчику без всяких хитростей, если партия оказывалась бракованной, заводчики сдавали ее жульнически. Вале вдруг стала понятной мысль Сердюка.
- А план этого хозяйства можно составить? - спросила она.
- План? - Крайнев подумал. - Конечно, можно. Кропотливое дело, но можно.
- Завтра Саша передаст все, что нужно, и придется заняться этим. Таково задание Сердюка.
- Хорошо, - согласился Крайнев. - Но для чего это?
- Для чего - будет ясно позже, - уклонилась от ответа Валя.
- Не веришь?
- Ну что ты, Сережа! - вырвалось у Тепловой. Она смутилась, но повторила снова: - Что ты, Сережа! Если тебе не верить, так кому же?
Замолчали. Крайнев встал; дошел до конца тоннеля, посмотрел на небо. Скованная холодом молодая луна, обессилевшая, тусклая, склонясь набочок, уходила в тучу, казалось, отогреться. Предрассветный ветерок пахнул в лицо колким морозцем.
- Валюша, тебе пора, - сказал Крайнев, вернувшись, и нежно обнял девушку.
Вскоре фигура Вали затерялась между нагроможденных шлаковых глыб. При мысли, что она бредет в туфлях по глубокому снегу, Крайневу стало нестерпимо холодно.
4
Начальник гестапо фон Штаммер с безразличным видом прочитал секретное письмо гаулейтера Коха о мерах поощрения агентуры. Кох писал: "В обычных случаях нужно награждать товарами, а в чрезвычайных наделять отличившихся агентов усадебной землей. Подчеркиваю, что продуктовый фонд, выделенный для поощрения агентов, имеет единственное назначение. За расходование продуктов для других целей виновные будут привлекаться к ответственности".
Так же безразлично Штаммер взглянул и на приложение к письму, в котором сообщалось о выделении для агентуры пятисот литров водки, двухсот килограммов сахару и тысячи пачек табаку.
Поощрять было некого. После ликвидации подпольщиками резидентов и расклейки листовок с фамилиями агентов вербовка стала почти невозможной. Официальный аппарат гестапо состоял из надежных, проверенных сотрудников - им бы только работу. Но что они могут сделать без агентуры.
Свое восстановление в должности Штаммер сначала воспринял как прощение, а теперь понял, что после такого провала это худшее из всех возможных наказаний.
Начальство прислало ему в помощь четырех агентов, успешно окончивших школу шпионажа, террора и диверсий ОУН . Это заведение, находившееся в Берлине на Мекленбургштрассе, 75, готовило агентуру из украинских националистов. Но присланные агенты пока не оправдали надежд. Они целыми днями просиживали в кабачках, непрестанно требовали денег на спаивание, уверяя, что в душу русского человека лучше всего проникнуть, когда он пьян. Правда, они ежедневно присылали донесения - в кабачке обязательно кто-нибудь ругал гитлеровцев.
Штаммер сажал провинившихся в лагерь без всякого воодушевления. Он знал, что недовольных можно искать проще и без особых затрат. Не ругающие "новый порядок" нужны были Штаммеру, а борющиеся с ним. Вот их-то как раз и не удавалось выявить.
Много хлопот доставила Штаммеру шифрованная радиограмма из области. В ней категорически предписывалось обнаружить в городе женщину в сером демисезонном пальто, с очками в железной оправе и плетеной кошелкой, установить, с кем она будет встречаться, пока не задерживать, а в случае выезда в другой город, незаметно сопровождать и там передать наблюдение за ней местной агентуре. В радиограмме подчеркивалась исключительная важность операции.
У полицаев немедленно сняли нарукавные повязки, сотрудников аппарата гестапо, переодетых в штатское, разослали по городу. Из области каждый час запрашивали о результатах поисков, и Штаммеру уже надоело докладывать об их безуспешности.
На третий день начальник полиции сообщил, что одному полицаю удалось выследить женщину. Она заходила в ремонтную мастерскую по Ратной улице, 16, которую содержит некто Пырин, пробыла там около часа и направилась на железнодорожную станцию. Здесь выяснили ее имя, отчество и фамилию, подвергнув проверке документы всех находившихся на станции людей. Дальнейшая слежка за ней поручена железнодорожной полиции.
Штаммер приказал щедро наградить отличившегося полицая и сообщил обо всем в область. Ответ последовал немедленно: "Установить за мастерской тщательное наблюдение, никаких оперативных мер до особого распоряжения не принимать".
5
Наискосок от мастерской Пырина, на противоположной стороне улицы, три холостяка сняли квартиру якобы под фотографию, разрешение на открытие которой ждут от горуправы. Владельцы дома - старик и старуха - изголодались и смотрели на квартирантов как на единственный источник пропитания. Хозяйка готовила им еду, могла подкормиться сама и поддержать окончательно отощавшего мужа.
Жильцы никогда не выходили из дому все вместе. Кто-нибудь из них постоянно сидел в маленькой угловой комнате у окна возле намертво укрепленного на штативе фотоаппарата. Когда в мастерскую Пырина заходил посетитель, наблюдатель щелкал затвором объектива, передавал свой пост другому, а сам поспешно одевался и исчезал. Через пустырь за домом он выходил на параллельную улицу, затем переулком возвращался на свою и издали вел слежку. Как только посетитель выходил из мастерской, его снова фотографировали. Первый снимок получался в профиль, иногда даже в затылок, второй - в фас.
За несколько дней беспрерывной слежки наблюдатели установили, что мастерскую регулярно посещает миловидная девушка в ватнике и ушанке. Она была единственным человеком, возбудившим их подозрение, потому что, возвращаясь из мастерской, всякий раз заходила в разные дворы. Дворы эти сообщались с другими дворами, и выследить незаметно ее квартиру не представлялось возможным.
Остальные посетители, в основном женщины, приносившие в починку домашнюю утварь, особых подозрений не вызывали.
Сердюка вскоре перестали фотографировать. Бывал он в мастерской ежедневно, приносил негодную бытовую рухлядь - керосинки, примусы, лампы - и тащил после ремонта на толкучку.
Штаммер подолгу останавливал взгляд на фотографиях Сердюка. И не только потому, что их было изрядное количество. Поневоле обращал на себя внимание этот крепко сколоченный мужчина с лицом крупным, грубоватым, волевым.
"Попробуй из такого что-нибудь выжми. - Штаммер рассматривал высокий, упрямый лоб, умные проницательные глаза и свирепел. - С него всю кожу спусти - не застонет. В этой проклятой стране не люди, а дьяволы. Пытками тут мало добьешься. А хитростью? Очень много хитрости нужно, чтобы обвести такого вокруг пальца. Он руководитель, он", - убеждал себя начальник гестапо и терпеливо ждал команды.
…В кабинете фон Штаммера сидел тучный эсэсовец - начальник областного гестапо Гейзен. Глаза его были воспалены, выглядел он усталым, как рьяный, день и ночь работающий в поте лица служака. Гейзен вертел в руках сложный замок и ждал, когда Штаммер соберется с мыслями.
Сегодня Штаммер был особенно похож на щуку, подкарауливающую добычу. Маленькие водянистые глаза прищурены, тонкие губы сжаты так сильно, что кажутся сшитыми изнутри.
- Мой ответ очень прост: всех, кто ходит в мастерскую, арестовать.
- Вас ничему не учит жизнь, коллега, - насмешливо возразил Гейзен. - Пытать? Ваш предшественник был посильнее вас в этом искусстве, а хоть одно признание он вырвал? Избивал до смерти, и со смертью дознание кончалось. И притом: на сто посетителей может оказаться только два-три партизана. Не так ли? Ах, когда-то немецкая тайная полиция считалась лучшей в мире… Но тогда в ней работали не такие, как вы, Штаммер. - Гейзен намеренно пропускал приставку "фон" - он терпеть не мог этого выскочку. - Вам бы быть палачом, Штаммер, надевать петлю на шею. А вот найти эту самую шею…
Штаммер молчал. Он чувствовал превосходство своего соплеменника и за это ненавидел его.
Разными путями пришли они в гестапо. Гейзен начал сотрудничать с тайной полицией еще в школе. Тогда уже зарабатывал пфенниги за доносы на учеников и их родителей. Затем ему поручили наблюдение за домом, где он жил: кто с кем дружен, кто у кого бывает, кто что купил. Теперь Гейзен получал уже не разовые подачки, а жалованье. Жалованье возросло, когда он поступил на завод и вел слежку за коммунистами. Стали перепадать и наградные. К моменту гитлеровского переворота Гейзен имел за плечами солидный стаж в качестве тайного агента. В 1934 году он легализировался, перешел в аппарат гестапо на официальную работу.
Штаммер поступил в гестапо за год до войны с Россией и сразу получил высокий чин. Этот отпрыск захудалого дворянского рода, разорившийся баварский помещик, обозленный на весь мир, был лют и кровожаден. За эти качества ему прощали и недостаток ума и отсутствие профессиональной выучки.
Гейзен не пропускал случая куснуть Штаммера, норовил уязвить его самолюбие, когда втолковывал элементарные истины тактики гестапо, при этом всем своим видом подчеркивая, что имеет дело с человеком неловким и безнадежно глупым, от которого нечего ждать изобретательности и ухищренности.
И сегодня он поучал Штаммера как мальчишку.
- Основные качества настоящего разведчика - хитрость и терпение. Надо понимать врага. В чем ваша ошибка на первом этапе работы? Вы русских считали дураками, а они оказались куда умнее вас.
Штаммер открыл было рот - хотел что-то сказать в оправдание, но Гейзен опередил его:
- Да, да, умнее, и намного. Развесили списки вашей агентуры по городу… Это же неслыханный провал! Вам этого никогда не простят…
- Сам фюрер простил, - огрызнулся Штаммер, не преминув напомнить о личных связях с Гитлером.
- Простил, но не забыл, - ехидно отрезал Гейзен, барабаня пальцами по столу. - И рассчитается по совокупности. Хорошо. Пока думать за вас буду я. Сумейте только выполнить. Арестовать одного-двух - значит, спугнуть дичь. Надо захватить всю стаю.
- Но как? - Штаммер, скривив рот, беспомощно усмехнулся.
- Можно применить два способа. Или тот, что применили они в отношении вас - подослать агента и получить списки, - или спровоцировать их на крупную операцию, заставить собрать все силы и уничтожить нашими превосходящими силами.
- Но как? - снова спросил Штаммер.
- Слушайте внимательно. Женщина в железных очках, безусловно, не рядовой подпольщик. Это видно по ее выдержке, по стойкости характера. Таким поручают важные задания. Кем она может быть, по-вашему?
- Руководителем организации или связной, - попытался угадать Штаммер.
- Правильно. Наконец-то я слышу от вас дельный ответ. Уроки идут вам на пользу, Штаммер.
Шеф гестапо побагровел от обиды, но сдержался. Гейзен продолжал:
- Судя по тому, что она не сидит в одном городе, а разъезжает, надо полагать, что она связная. Логично?
- Логично.
- Дальше. Если от связной добиться признания невозможно, попробуем иначе использовать ее. Как вы думаете, для чего она носила с собой этот замок?
- Он служил паролем…
- О! Вы на правильном пути, - уже без иронии произнес Гейзен. - Но что убеждает вас в этом?
- Сложность механизма. Такой уникум ни с каким не спутаешь.
- Почему же нет ключа?
- Это меня уже обижает. Понятно и старо, как мир. Если резидент сапожник - ему несут ботинки, если часовщик - часы. К парикмахеру идут бриться. А в данном случае просили сделать ключ. - И вдруг Штаммер задрожал от внезапной догадки: - Направим нашего агента с замком связной в мастерскую - и… игра выиграна… Если у них нет дополнительного словесного пароля. - Губы Штаммера сложились в щелку.
- А если есть - наш агент провалится, - как бы вскользь заметил Гейзен.
- Если не сумеет убедить, что пароль ему забыли сообщить в спешке.
- Но будем надеяться на лучший исход. Направим туда самого опытного агента. Он должен будет дать якобы от имени связной задание уничтожить аэродром в степи. И там…
- И там мы их накроем, как перепелов сеткой. - Штаммер, хищно скрючив тонкие пальцы, сжал их в кулак.
- Оттуда не уйдет ни один! - торжественным тоном заключил Гейзен. - Об этом позабочусь я. А вот вывести их на операцию - ваше дело. План составлен - сумейте выполнить!