Зашевелились артиллеристы: срывали с казенников чехлы, вытаскивали ящики со снарядами и волокли к пушкам. Глянул Емельян в сторону ползущих танков и ахнул:
- Сколько их, батюшки!
- Испугался? - услышал Емельян голос командира орудия.
- И раздавить могут, - произнес в ответ Емельян.
- Коль испугался, лезь в ровик, - посоветовал командир.
- А в ровике не достанут?
- Отставить разговорчики! - басом заговорил командир.
- Есть отставить! - ответил Усольцев и еще проворнее стал подтаскивать снаряды к орудию.
Танки приближались. По лугу катился грохочущий лязг гусениц.
Наводчики пристроились к прицелам орудий.
- Огонь! - И вся батарея ударила по ползущим танкам. Выстрелы следовали один за другим.
Немцы открыли пальбу из танков. Снаряд разорвался перед орудием. Всех обдало землей, а по щиту забарабанили осколки. Ком земли ударил Емельяну в лицо, и он упал.
- Что стряслось? - кричал командир. Емельян до боли тер глаза. Командир подал ему фляжку.
- Мой глаза, мой...
Наводчик нажал на спуск. Танк, что был впереди метрах в двухстах, качнулся и, неуклюже завертевшись на месте, остановился.
- Капут ему! - крикнул командир. - Смотри, Усольцев, фрицева броня горит синим пламенем.
- Вижу! - обрадовался Емельян - и тому, что танк подбит, и тому, что прозрел.
Еще выстрел. Снаряд ушел в башню, прошил ее. Последовал оглушительный взрыв, и черный дым повалил из танка.
Не успели пушкари обрадоваться своему второму меткому выстрелу, как по их орудию резанула пулеметная очередь. Наводчик и командир замертво свалились в луговую траву. А через мгновение, как это показалось. Емельяну, на позицию батареи ворвались немецкие танки ки. И началось такое, что и вспомнить страшно. Танки кромсали орудия, утюжили рвы... Только одиночки чудом уцелели. Среди них и Емельян... Оставшиеся в живых батарейцы пристроились к пехоте и продолжали сдерживать немецкие танки. Тогда и произошла встреча Усольцева один на один с вражьей броней...
А нынче где фронт? Этот вопрос тяжелее камня давил душу. Куда покатилась его дивизия? Не все ж полегли на лугу у Птичи... Пострадала его батарея, ну и стрелковый взвод, к которому Емельян пристроился у самого берега реки, а остальные батальоны да полки наверняка дают бой врагу. Но что-то тихо кругом, даже далекого гула не слышно. Неужто до Днепра немец допер?..
Невеселые мысли умаяли Емельяна - уснул. И ничто уже не мешало ему спать. Деревья по-прежнему, качаясь кронами, шелестели листвой.
Проснулся мгновенно: где-то стукнуло - и сон пропал. Прислушался. Верно, что-то или кто-то тюкает. Подумал - дятел... Нет, нет... Дятел мелкой дробью бьет, а это похоже топор тюкает.
Емельян приоткрыл глаза и отчетливо увидел вокруг себя стволы берез и сосен - светало. Он приподнялся, встал на ноги и, прислонившись к тонкой березке, навострил уши, чтобы определить, с какой стороны доносится, как ему показалось, стук топора. Стоял недвижимо, чтоб под ногами не хрустела уже начавшая сохнуть трава, только изредка поглядывал на спящую Олесю: не проснулась ли? А она, примостив головку на торбочку, сладко спала.
Топор все тюкал и тюкал... И вдруг залаяла собака. Этот лай кольнул прямо в сердце Емельяну: может, погоня, может, фрицы пустили по его следу собаку?
Емельян взял в руки автомат. Лай прекратился, но топор продолжал свое дело. Теперь Емельян точно определил, откуда доносился стук, и тихонько, осторожно ступая, пошел на него. Так метров сто пробирался меж стволов и увидел - ну, чудеса! - избушку, маленькую бревенчатую хатку. Еще чуть-чуть приблизился, и из-за кустов показалось бородатое лицо. Старик - Емельян увидел седину в бороде - вытер рукавом телогрейки лоб и снова застучал топором.
Хотя Емельян еще не знал, кто этот старик и что таится в лесной избушке, но у него на сердце сразу полегчало: все-таки живой человек был рядом...
Возвратился Емельян к Олесе, и, когда она чуть приоткрыла глаза, он, присев к ней, рассказал о таинственной избушке и старике.
- Вы с ним познакомились? - спросила Олеся.
- Нет. Я не подходил к нему... Давай вставай, и мы вместе пойдем знакомиться.
Старик угрюмо встретил пришельцев. На всякий случай топор при себе держал, а глазами прощупал всего Емельяна: и автомат, висевший спереди на шее, и петлицы на гимнастерке, и левую ногу, согнутую в коленке. И девчушку-спутницу тоже косым взором оглядел. Емельян же залюбовался бородой старика: больно знакома она ему была... Ну да, как у Льва Толстого. И лоб большой, только вот нос не толстовский - тонкий, с горбинкой, но борода точь-в-точь как у Льва Николаевича. И лежала она на стариковской груди веером.
- Служивый? - был первый вопрос старика.
- Красноармеец, - ответил Емельян и, чтоб сразу ясна была старику ситуация, добавил: - От немцев ушли...
- Не брешешь?
- Какой мне резон врать-то?
- Всяко, брат, бывает... Тут один приходил... Я его накормил, обогрел, а он, туды его, дезертиром оказался.
Емельяну по душе пришлись стариковы слова: значит, свой он человек, коль не одобряет дезертира.
- Нет, отец, я от фронта не бегаю, - выложил наболевшее Емельян. - Мне бы побыстрее узнать, куда он удалился, и я его достану...
- О, мил человек, далече, видать, тебе топать придется.. Слыхал я, что немец уже Мозырь взял...
Старик хотел еще что-то сказать, но мысли его оборвала пальба, донесшаяся издалека, и он насторожился. Олеся прижалась к Емельяну.
- Это в Поречье палят, - сказал старик. - Немец лютует...
Поречье... Это же та деревня, в которую немцы приволокли Емельяна в мешке и откуда он вместе с Олесей сбежал в этот лес. А теперь там стрельба... Неужели он тому причина?.. И Емельян рассказал старику обо всем, что с ним случилось вчера на лугу у реки Птичь, и о том, как он очутился в лапах у немцев, как оказался в доме Олесиной бабушки Анны и, конечно, как Олеся помогла ему выбраться из мешка.
- Так вы же герои-храбрецы, - восхищенно произнес старик. - А я, дурень, допрос вам чиню. Заходьте в хату, гости добрые.
Хата - лесничья избушка - встретила гостей прибранной. Пахла свежей побелкой печка, уютом веяло от стола, накрытого чистой домотканой скатертью, а лавки, прикрепленные к стенам избы, были выскоблены до блеска. Справа - от стены до печки - возвышались нары, покрытые стеганым одеялом, сшитым из разных цветных ситцевых лоскутков.
Емельяна поразила картина-портрет, занимавшая самое почетное место в избе - угол за окном, то самое место, где обычно в иных крестьянских избах висят иконы. На картине изображен был старик в белом картузе на голове и с косой в руках. "Неужто хозяин?" - подумал Емельян и подошел поближе к картине. Не может быть, это же отпечатано в типографии. Кто-кто, а Емельян, типографский печатник, хотя и районного масштаба, знал толк в полиграфической продукции. Старик хозяин, уловивший удивленный взгляд служивого, произнес:
- Это Лев Николаевич на покосе. Художник Репин, слыхал небось такого, рисовал... Сын мой купил в Минске, а я смастерил раму... Отчего, спросишь, мил человек, поселил я Льва Николаевича в своей хатке? Отвечу. Думаешь, потому что с Толстым бородой схож? Нет. Зачалось это от рассказов Михася, сына моего. Привез он мне картину и давай про жизнь Толстого всякие истории сказывать, про его писательство, про доброту, хотя и графского роду. И подумал я: вот это человек, добродей... Ну, вот так мы и побратались. Живем вдвоем ладом, не ссоримся... Я и книжки его читаю, благо теперь грамотный - ликбез прошел... Я и по-русски говорить научился у него, у Толстого.
- Как это? - заинтересовался Емельян.
- Очень просто. Читаю только его русские книги. Так мне мой Михась посоветовал. Он мне и привозит их из города.
Старик Рыгор, так звали хозяина лесной избы, усадил ранних пришельцев за стол и угостил чем бог послал. Гости, основательно изголодавшиеся, особенно Емельян, ели с превеликим удовольствием все, что ставил на стол хлебосольный хозяин. А еда была действительно царская. Емельян и не припомнит, когда и где его потчевали подобными блюдами: маслята собственного засола, да такие малюсенькие, что вызвали восторг Олеси; соленые огурцы, капуста; из печи чугунчик, в котором всю ночь, как сообщил дед Рыгор, томились драники. Это блюдо Емельяну неведомо было, отродясь не слыхал он про него. Даже его Степанида, на что мастерица вкусно готовить, и та наверняка удивилась бы рыгоровым драникам. От них шел прямо-таки пьянящий аромат.
- Драники - еда не ахти какая: бульбяные оладушки; но со сметаной или с конопляным маслом - объедение, - сказал хозяин, ставя на стол глиняную мисочку с маслом из конопли, и, будто показывая гостям, как это делается, взял драник, сложил его лопаточкой и макнул в темно-зеленую густую жидкость.
- Справедливы ваши слова, - подтвердил Емельян, когда отведал драник с конопляным маслом.
Все то, что было на столе, да и порядок в избе, вызвало у Емельяна такое ощущение, будто здесь владычествует рука женщины, ладной, вроде его Степаниды, хозяйки, и он напрямую спросил об этом Рыгора. Старик, копошившийся у печи, взглянул на Емельяна и ответил:
- Нет, мил человек, бабой тут не пахнет. Один я, вдовец... Моя Пелагея, поди, лет двадцать как померла... Ну, а бабенки, конечно, были... Когда голова черной была, заглядывали грибницы да ягодницы.. Нонча стороной обходят мою лесничью избу... Борода больно седая...
- И скажу я вам, что куховарите вы похлеще поварихи, - хвалил Емельян. - Сытно и вкусно!
- Не мудрена штука, коль в хате соль, вода, огонь да справная печка.
И снова пальба прервала их разговор. Все с той же стороны доносилась автоматная дробь.
- Лютует в Поречье немец-супостат, - в сердцах произнес Рыгор. - И откуда он на нашу голову свалился? Что дале-то будет, служивый? До каких краев наши отступать будут? Скажи, что молчишь?
А что скажешь старику? Нет таких слов у Емельяна. На такой вопрос, может, и генштаб сразу ответа не даст, он, Емельян, что за личность такая, чтобы за всю армию ответ держать? Загнала его военная судьбина в эту лесную конуру, откуда ничегошеньки не видно и не слышно, вот только пальба из Поречья доносится. И он, красноармеец Усольцев, нынче один, как перст. А что может один? Известно, одна пчела не много меду натаскает...
- Плохи наши справы, братуха Емельян, - снова подал голос дед. - Неужто на немца, туды его, управы не будет? Где теперича товарищ Сталин?
- Как где? - заело вдруг Емельяна. - На месте товарищ Сталин. У руля... А Гитлера мы остановим... Вот увидишь...
- Дай Бог.
- На Бога надейся, а сам не плошай, - вдруг вырвалось у Емельяна. - Ты, дед Рыгор, думаешь, что мы без оглядки от немца бежим. Дудки... Бьем и колотим его. Он, конечно, мою батарею под корень рубанул, но и мы из его танков немало факелов зажгли... Мы ему еще пустим кровь...
- И когда это будет? - вздохнул дед Рыгор. - А пока горе да беда на нашей земле ползут. Так и до твоих, Емельян, краев доберется.
- Ты что, дед Рыгор, в своем уме?!
- Ежели не остановите немца, он до твово Уралу докатится.
- Ну, дудки! - Емельян аж побледнел.
- Ты не серчай... Всяко может быть... Уж больно прытко прет немец...
Емельян приподнялся, чтобы выйти из-за стола, но тут же опустился на лавку.
- Болит? - Дед заметил гримасу на Емельяновом лице.
- Есть малость.
- Разувайся... Я погляжу...
Дед помог Емельяну снять сапог и увидел опухшие и посиневшие ступню и сустав.
- Ну, это пустяк, - сказал дед Рыгор. - Мы это зараз...
И полез дед под нары, достал обитый жестью сундучок, открыл его и извлек торбочку, набитую разными травами.
- Моя лечебница, - доложил он и начал раскладывать на столе стебельки да листочки. Подобрав то, что нужно, дед Рыгор опустил свою целебную траву в чугунок с теплой водой и через некоторое время извлек ее оттуда, наложил на больное место, забинтовал ногу чистой онучей, которую обмотал шпагатом, и велел пребывать в покое.
Покой, конечно, дело неплохое, но когда душу кошки когтями скребут, мало радости и покой не впрок. Перспектива у Емельяна сплошь туманом покрыта. Правда, кое-что само собой уладилось. Судьба послала ему старика Рыгора с его избушкой, в которой дышит еще довоенный достаток, Олеся обрела крышу и присмотр, но для Емельяна самого эта лесная обитель лишь временная пристань, телом он вроде тут, а мыслями где-то далеко... Обида гложет сердце, что оторвался от своих, что они, может, кровью исходят и в подмоге нуждаются, а он отлеживается на стариковых нарах. Другой, может быть, пригревшись у Рыгора, благодарил бы судьбу и не роптал: здесь, на обочине войны, можно спокойно отсидеться - и кум королю. Но нет, не для Емельяна такой рай, не за этим он аж с Урала прикатил сюда. У него есть долг, который велит быть только на линии огня... Вот бы добраться скорее до той линии! Но где она?..
И дом родной из головы не выходит: там уже скоро похолодает, Степанида детишек потеплее одевать будет да дровишками на зиму запасаться. Много их надо: уральская зима вот такой лес запросто может через печки пропустить...
И потянулась рука Емельяна в карман к фотокарточке. Но ее - дорогой и единственной памяти о доме - там не было. Аж вздрогнул Емельян, изморозь пробежала по телу. "Где же вы, мои кровинки, - шептал он, - неужто посеял я вас?"
Олеся, сидя у стола, заметила потные бисеринки на Емельяновомлбу и спросила:
- Вам плохо?
- Потерял... Точно потерял, - твердил Емельян. - Может, ты, Олесечка, видела... карточку... Ну, фотографию?
- Какую карточку? Чью?
- Мою... Вся моя семья на ней...
- Нет, не видела.
- Разве я не показывал тебе?
- Не-ет, - нараспев произнесла Олеся и быстренько выскочила из избы. Она побежала к тому месту, где они ночевали, но и там фотокарточки не было.
Пропажа так и не нашлась. Горевал Емельян. Последнюю домашнюю ниточку не уберег...
- Никак, немцы по карманам шастали, - произнес вслух Емельян. - Ну и гадюки...
- А что на той карточке напечатано-то было? - спросил дед Рыгор.
- Жена... Детишки... Ну и я, конечно.
- Детишек-то сколь?
- Двое - Степашка и Катюшка... Малы еще. Старшенькому пять лет, а Катеньке - три...
- Тяжко небось одной женке-молодухе, - сказал дед и погладил по головке Олесю. - И твоей матушке тож тяжко... Всем теперича нелегкая доля выпала...
4
Стук по оконному стеклу поднял на ноги всех. Емельян ухватился за автомат. Олеся, спавшая на нарах лицом к стене, откинула одеяло, закрывавшее ухо, и приподняла голову. Дед Рыгор, опустив босые ноги с печи, где спал, прислушался.
- И кого это нелегкая принесла в такую рань? - шептал дед.
- Батя, я это, - раздалось за окном.
- Михасек, сыночек, - обрадовался дед Рыгор, - заходь, родненький...
Щелкнул дверной засов, и порог перешагнул рослый, широкоплечий мужчина с чемоданом.
- О, да у тебя, батя, гости, - сказал вошедший и поставил чемодан.
- Верно, сынок, гости... Свои люди... Беглец из плена, красноармеец, Емельяном зовут... Ну, а девчушка тоже беглянка... Бабку Анюту знаешь ведь... Ейная внучонка.
- Никак, Дарьина дочка?
- Верно, дочка Дарьи, - подтвердил дед.
- Вы мою маму знаете? - спросила Олеся.
- Мы с твоей мамой в одном классе учились...
- Вы ее не видели? - забеспокоилась Олеся.
- Давно не видел... Она разве в Поречье?
- Мы у бабушки гостили... с мамой...
В разговор встрял дед Рыгор.
- Откуда пришел, сынок?
- Из Поречья.
- Как там?.. Стреляют супостаты...
- Потом расскажу. Сначала дело, - сказал Михась, подойдя к нарам, где сидел Емельян, и, показав пальцем на автомат, спросил: - Немецкий?
Только сейчас Емельян увидел лицо Михася, освещенное неярким светом керосиновой лампы, которую зажег дед Рыгор. В сыне угадывались черты отца - такой же большелобый и тонконосый.
- Ихний, - скупо, будто нехотя, ответил Емельян.
Такой ответ не устраивал деда Рыгора, ему хотелось, чтобы его сын Михась сразу понял, что Емельян человек надежный и что лишь по этой причине он принят на постой. Поэтому дед посчитал нужным сказать:
- Он супостата, туды его, скалкой пришиб... Чего не сказываешь, Емельян?
- Было такое, - улыбнулся Емельян.
- Вот вишь, сынок, было, - весело проговорил дед.
- Ясно, - произнес Михась и, протянув руку, поздоровался с Емельяном.
- Про Емельяна мне все ясно, - не успокаивался дед, - а кто ты нонче такой - неясно... Детей не учишь. Воевать не воюешь... Давай докладай!
- Живешь в лесу, батя, а все-то ты знаешь...
- Сердце мое старое неспокойно. По ночам все думаю: к кому пристроился мой Михась? По каким путям-дорогам ходит? Ну скажи!
- Успокойся, отец, я с теми, кто ворога бьет.
- Бог тебе в помощь, сынок!
Емельян, сидя на лавке рядом с Михасем, придвинулся к нему поближе и спросил напрямую:
- Подпольщик или в партизанах?
- Выполняю задание райкома партии.
- Не спрашиваю, какое, но скажи: есть тут поблизости партизаны?
- К ним задумал? - Михась посмотрел прямо в глаза Емельяну.
- Воевать мне надо, бить фашиста... Понял?
- Понял и вижу, кто ты есть... Помогу тебе. Слово коммуниста. А пока подлечись у бати и будь готов к передислокации.
- Добро! - сказал Емельян и кивнул в сторону сидевшей у печки Олеси: как, мол, быть с ней?
Михась понял: Емельян обеспокоен судьбой девочки.
- Батя в обиду не даст.
- Ну спасибо! - сказал Емельян. - И еще вот, может, ведомо тебе, Михаил Григорьевич, куда наши отступили?
- Кое-что знаю... Плохи наши дела, брат. Минск, Могилев и Орша у немца. На днях и Гомель пал.
- И Гомель? - переспросил дед Рыгор.
- И Гомель... Бои идут у самого Ленинграда.
- Неужто и его возьмут?
Этот вопрос деда Рыгора остался без ответа. И Михась, и Емельян промолчали. А что скажешь? Можно было, конечно, бросить такое бодрящее словечко, что, мол, не горюй, дед, побьем мы немца, но горе настолько, стегануло по сердцу Емельяна, да и Михася, что не хотелось даже шевелить губами.
- А в твоем райкоме что говорят? - не унимался дед.
- Немца бить велят, - ответил Михась. - Чтоб земля у него под ногами горела.
- Правильно, - одобрил дед. - Всем миром надо на супостатов навалиться.
- Во-во, - подхватил Михась. - Именно всем миром.
- Ну, а что слыхать в райцентре? Райком-то на старом месте аль в лес подался?
- Райком в надежном месте, отец. А в райцентре худо. Фашисты творят разбой. Косят подряд - дом за домом. Напротив райкома, помнишь, отец, это место, там, где когда-то базар был, а в прошлом году был разбит молодой парк, немцы виселиц понаставили, на которых надпись сделали: "Для коммунистов и партизан".
- Неужто вешают?
- Вешают, батя. Сам видел...
- Остерегайся, сынок!
- А на той неделе, - продолжал Михась, - кто-то из комсомольцев, видать, ночью сменил надпись на виселице: "Для вас, фашисты!"
- Смело! - одобряюще произнес дед.
- Молодцы! - вырвалось у Емельяна.
- Но после этого фашисты еще больше обнаглели. Хватают любого, кто на глаза попадется, и ведут на казнь.