- Это ты… молодец… Это… правильно, - засуетился офицер и закружился на месте, как пес за своим хвостом.
- Десять минут на сборы, пока не стемнело. Хорошо, "жигули" недавно отжали. В штатском поедем, - отдал приказ лейтенант.
В ту же секунду подчиненных как ветром сдуло. Ровно через семь с половиной минут четверка вывалила из дверей здания поста и направилась к старенькой машине. Весело переговариваясь, они подошли к шлагбауму, офицер-минометчик, словно дворовой кот по весне, чуть не подпрыгивал от нетерпения. Когда до автомобиля осталось два метра, над ними просвистела автоматная очередь.
- О, бляха-муха! - заверещал как резаный минометчик и плюхнулся на землю.
Остальные тоже пытались спасти свои задницы. Илья спрятался за бетонной плитой, сержант пополз по-пластунски к БТРу. И только Иван Федорович лег неподвижно на том месте, где стоял.
- Е… твою мать, бегом к АГС, - кричал офицер, сжавшийся в комок.
Спустя полминуты затявкал миномет, изрыгающий снаряды в сторону горного стрелка. Вдалеке раздались взрывы. Стрельба прекратилась. Кизименко огляделся. Вроде все целы. Привстал.
- Ну, сволочи, натрахались? - кинул он словесную гранату в гоп-компанию.
- Кто как, а я удовлетворился. Пойду, подгузники поменяю, - мрачно улыбаясь, ответил офицер.
Сержант выглянул из-за корпуса БТРа, рядовые выскакивали из казармы, как школьники на перемену. Лейтенант встал во весь рост, подошел к машине, хотел осмотреть ее на наличие повреждений и только сейчас заметил, что Федорович все так же лежит на земле.
- Хорош прикалываться, Вань, - то ли скомандовал, то ли попросил Илья.
А когда через секунду подошел к своему заму, увидел кровавую дыру у него на лбу. Небольшое отверстие с рваными краями, глубоко уходящее внутрь черепной коробки. Заместитель заставы лежал и смотрел в небо остекленевшим взглядом. Да и был ли теперь этот сгусток умерших клеток заместителем Ильи? Что такое человек? Разве тело с работающим сердцем живо? Нет, человек есть сознание, в нем обитающее. Некая метафизическая сущность, которую нельзя воспроизвести ни нулями, ни единицами. Как нельзя сформировать личность, написав законы, правила, аксиомы ее создания. Как невозможно воспроизвести такого же Ивана Федоровича в искусственных условиях, запрограммировать. А значит, лежал на дагестанской каменистой почве уникальный умерший человек.
- Сука, бегом в машину, кидай миномет, трое за мной, - отдал приказ начальник заставы.
Три минуты - и в багажник машины уже грузили минометное орудие. Бойцы в полном вооружении, бронежилетах и с овчаркой готовились к поездке. Определили, откуда велась стрельба. Поехали. На расстоянии 300 метров обнаружили выступ в скале, заваленный гильзами. Собака взяла след. Часть солдат устремилась по тропам, часть поехала в машине. Грунтовая дорога вела к селу Хушет. Когда тропа опустилась в равнину, пес повел их к плоским жилым домам, как будто прижатым давящим с гор воздухом. На краю села, чуть поодаль от всех зданий, возвышалась хибарка, куда вел след "ваха".
Машина остановилась у пригорка, группа рассредоточилась, а лейтенант приказал установить миномет. Сержант сделал пару предупредительных выстрелов в сторону дома - послышался звон битого стекла и ответная короткая автоматная очередь.
- Дом нежилой, помню, недавно туда заходили. Давай заряжай, - скомандовал офицер.
"Жигуленок" поехал за подкреплением и боеприпасами, а в воздух полетела первая мина и разорвалась около дома. Затем следующая. И еще. Всего 24 штуки. Последняя мина легла в тот момент, когда обрушилась крыша дома, а пыль вместе с клубами дыма поднялась над жилищем, как ядерный гриб. Местные жители, заслышав выстрелы, попрятались по домам. Но когда минометный обстрел закончился и в округе все стихло, на улице замелькали одинокие фигуры. Илья приказал разобрать завал и найти труп боевика. Сержант взял троих человек, чтобы откопать мертвеца. А еще двое пограничников охраняли периметр. Работа кипела, кирпичи со шлакоблоками разлетались в стороны, а тела видно не было. Хушетовцы выбирались из хат, проявляли интерес, разглядывали из-за забора солдат, но подходить боялись. Только один седой старик Загид с любопытством осмотрел развалины и направился к Илье.
- Ти старший? - спросил он.
- Я, а что? - ответил лейтенант.
- Да, ничего, ничего, - сразу замахал руками Загид и потом добавил: - Гад этот - паршивый человек, раз поднял оружие в мирное время.
Илья оглядел деда, поинтересовался, не хочет ли он поговорить в стороне от чужих глаз.
- Пачему бы с харощим человеком не пагаварить, - сказал тот.
Через два дня они повстречались в зубчатом ущелье, подальше от села. Солнечный свет, как жидкое золото, падал на край впадины, в темноту, и там смешивался с черной краской, превращался в серые тени. В глубине ущелья иногда срывались капли, а потом все смолкало.
Слово за слово разговорились. Оказалось, что Загид - родственник личного пилота грузинского президента Михаила Саакашвили.
- А ты как раз тот, кто мне нужен, - заинтересовался лейтенант, а собеседник одобрительно закивал головой.
Кизименко задумал спецоперацию - послать деда в Грузию, чтобы тот разузнал в приграничных селах о постах, офицерах-разведчиках на заставах, а потом установил дружеские связи в Тбилиси. Несколько раз они еще встречались, лейтенант проверял дагестанца, общался с ним, пока не предложил заняться делом. Дед согласился, но взамен попросил об одной услуге.
- Какой? - задал вопрос лейтенант.
Старик подошел к Илье поближе и шепотом произнес пару фраз. Гулкое эхо расщелины, повторявшее каждое сказанное слово и усиливавшее звуки, вдруг замолчало, не сумев расслышать, что промолвил старик. Но после сказанного оба ударили по рукам. Дед пошел готовиться в непростой путь, а Илья еще немного постоял среди голых камней, а потом развернулся и медленно побрел к заставе. Только эхо, как одичавшая собака, шастало по ущелью, вынюхивая остатки звуков, недослышанных фраз, а не найдя ничего, отчаянно и бесполезно металось по углам наглухо запертой клетки тишины.
Глава 13
- Кхе, кхе, апчи, - засопел Никитич, чихнул и проснулся.
Его сон длился пять минут - достаточно для того, чтобы старый организм перезагрузился. Дед бодро вскочил на ноги, чуть размялся, растер колени.
- Ну что, господа сидельцы, заскучали тут, пока я отрубился? - гнусаво спросил он.
- У тебя, старика, часто вот так электричество отрубают? - поинтересовался Илья.
Пётр Никитич повернулся в сторону заключенного, расправил бороду и ответил:
- Я посмотрю на тебя в старости. Будешь ходить с телепающимся электрическим кабелем позади. Умник.
- О чем ты говоришь, дед? Я не доживу! - продолжал Кизименко.
- Все так говорят. Например, я думал, что сорок - мой предел. Ан нет, вот живой-здоровенький, - продемонстрировал себя Никитич и попытался исполнить матросский танец "Яблочко". Но только он пару раз залихватски стукнул по ногам, как в районе поясницы раздался хруст, и дед согнулся в три погибели.
- Ой-ой-ой, - затараторил он, а потом пошлепал ближе к нарам, кое-как развернулся и сел. Опустив бренное тело на твердую поверхность, дедуля выдохнул, как самолет перед тем, как пилот заглушает двигатели.
- Эх, терминатор ты проржавевший, сдадим тебя скоро на металл, - продолжал издеваться Илья.
Среди стонов и кряхтенья можно было разобрать всего несколько слов вроде "сам дурак", "дай мне отдышаться, и я тебя огрею своей железной клешней", "подожди, никуда не уходи, сейчас я до тебя доберусь".
А в это время Лёха смотрел на старика, слушал, как тот мастерски отгавкивается, и думал, что в его поведении есть симпатичные и понятные нотки. Но в то же время что-то пугает. Он силился понять, что приводит его душу в смятение, но безуспешно. "Слишком много темных пятен в биографии Никитича", - думал Лёха.
- Так, может, тебе интересно, что со мной произошло в Ровеньках? - обратился дед к своему земляку.
От неожиданности тот перестал дышать. Как? Опять? Каким образом он понял? Что вообще происходит?
- Да, интересно, - сухо выдавил шахтер.
- Ага, ага, - довольно закивал головой дед, а сам умостился поудобнее.
Прошел один час семнадцать минут. События переместились в ровеньковский край.
- Первым делом Ильич пригласил меня присесть на ближайшую лавочку. Посреди улицы Ленина - главной в городе - раскинулась тощая каштановая роща. Ее пересекала двухметровая асфальтовая дорожка, по бокам которой кое-где прижались тельца одиноких и редких деревянных лавочек, пасущихся у зеленой травы. К одной из них мы и устремились, - продолжил свой рассказ Никитич.
- Подожди, а что, рядом с комендантом никого не было? - спросил Илья.
- Да был один мужичок. На вид лет шестьдесят. Лицо законченного алкоголика, который три дня уже не пьет. Поэтому наверняка не похож на свое фото в паспорте. Комендант пару раз назвал его Митькой, - ответил старик.
- Так что он от тебя хотел? - поинтересовался Лёха.
- Вначале я решил, что шут гороховый разгуливает со своим помощником, потом, что в психбольнице день открытых дверей, поэтому они скопом шастают по городу. А потом вдруг понял одну важную вещь, - заговорщически произнес Пётр Никитич.
- Дед, да ты издеваешься! Давай рассказывай, не тяни кота за хвост, - возмутился Лёха.
Казалось, что реакция сокамерника наконец-то удовлетворила старика, и он приступил к повествованию.
- Однажды весною, в час небывало жаркого заката, появились два гражданина. Первый - маленького роста, упитанный - был одет в летнюю серенькую пару, свою приличную шляпу пирожком держал в руке, а на сильно заросшем лице помещались сверхъестественного размера очки в черной роговой оправе. Второй - плечистый, седоватый, вихрастый, среднего возраста, в заломленной на затылок бейсболке - был в комбинированном военном костюме из прошедших лет…
Тут дед запнулся и заулыбался во все свои четыре с половиной зуба, но слушатели и ухом не повели. Никитич опечалился, что его литературная аллюзия не произвела должного эффекта, и углубился в свое прошлое.
- Так как вас зовут, товарищ? Откуда родом? - спросил комендант Ильич своего престарелого собеседника.
Пётр замялся. Не знал, стоит ли выкладывать случайному прохожему свои персональные данные, но тот так настойчиво обращался к нему, что хочешь не хочешь, пришлось открыться.
- Петром Никитичем меня кличут. Я из Большекаменки, - пролепетал старик.
- А, Каменки! Слыхал, слыхал. - Военный комендант погладил себя по седым редким волосенкам на голове, предварительно сняв головной убор.
- Вот, скажите мне как пожилой человек: чего вы хотите в жизни? - водрузив на голову бейсболку, продолжал военный чин.
- Как это? - оторопел Пётр.
- Ну, вот вы прожили жизнь, видели, наверное, товарища Сталина, - проговорил Ильич.
Тут лицо деда засияло от удовольствия, а спина вдруг выпрямилась, как струна. Еще бы! Так уважительно к нему обращаются. Но следующий вопрос рубанул острием по шее старика, да так, что тот моментально сник.
- Как нам построить молодую республику ЛНР? - спросил неожиданно комендант.
От такой фундаментальной беседы о мироздании у Никитича вспотели подмышки, что бывало не так часто. Как он однажды выразился: "Я не из потливых". В другой момент он бы заулыбался своей удачной шутке, но теперь ему вовсе не хотелось зубоскалить.
- Я? Нужно подумать, - ответил дед.
Поднял руку, делая вид, что готов рубить правду-матку, а сам стал отчаянно принюхиваться к мышечной области, не идет ли душок. А то "камьедант" подумает: волнуется - значит, есть что скрывать.
- Да-да-да. Подумайте. Хочу услышать, как народ рассуждает.
А "народ" лишь пытался понять, исходит ли от него характерный запах пота или нет, чтобы успокоиться. Ну, а если исходит, то ноги в руки, то есть велик под задницу, - и бежать от этого полоумного главы города. Ильич терпеливо ждал, иногда поглядывая себе на ногти и выскребая из-под них тоненькие полоски черной грязи.
- Ну, э, я, нам… - старик начать издавать звуки, лишь бы что-то говорить, отвлекая внимание от нюхательных маневров.
- Что, что? - не расслышал представитель новой власти.
- Та я, понимаете… - пытался юлить дед.
И вдруг как вдохнет носом воздух, так что, казалось, засосет своими ноздрями лавочку вместе с Ильичем, велосипед и даже, может быть, Митьку, который прогуливался поодаль, делая вид, что не замечает их. Ильич от увиденного вздрогнул, дед икнул, а Митька схватился за свою революционную коричневую кобуру, осматриваясь по сторонам. Через десять секунд Никитичу стало ясно, что дегустация воздуха прошла успешно, потные ароматы не обнаружены, а значит, можно расслабиться. Что пожилой гражданин и сделал. Его дыхание стало ритмичным, взгляд прояснился, уверенности прибавилось.
- Я думаю, что каждый должен жить, организовывая свое жизненное пространство таким образом, чтобы развивать свой внутренний потенциал, - громко огласил Пётр Никитич.
Глаза военного коменданта превратились в два яйца, словно сейчас вылупятся два маленьких ильиченка.
- А-а-а, - протянул он. - Это ты таво. Выдал.
Комендант глубоко задышал, словно набирая побольше воздуха, но не в легкие, а в мозг, запотевший от непривычного дела - думания. Еще полминуты обмозговывал, а потом продолжил беседу.
- А как насчет того, чтобы общество было справедливым? Олигархов чтобы не было? Чтобы не было укропов-фашистов, которые бомбят наши города, убивают наших детей? - задорно подбросил он дрова в топку беседы.
- А у тебя что, ребенка убили? - вовсю расхрабрился старик.
Вопрос застал Ильича врасплох.
- Когда убили? - по-идиотски спросил он.
- Ну, у тебя. Ты сказал: ребенка убили. Как у тебя его убили? Кто? - поинтересовался по простоте душевной Пётр Никитич.
- Не понял. Какого ребенка? Моего? - начал кумекать Ильич.
- Да, что там произошло? - пристал дед.
- Нету у меня ребенка. Я вообще бобыль, - пролепетал комендант.
А потом вдруг замолчал, словно его ударило молнией.
- Так, подожди, подожди. Ты, значит, думаешь, что "укры" не враги? - уточнил комендант.
- А что? Чем враги? Не вмешалась бы Россия, ничего бы не было, - неосторожно ответил дед.
- Как не было? Так ты считаешь, что Путин виноват, что русских жителей Донбасса убивают? - насупился Ильич.
Тут старик осознал свою ошибку. Разговор пошел не туда - и впереди замаячили неприятности.
- Мне вообще-то пора. Бабка дома заждалась, просила к вечеру вернуться, - резко поднялся Пётр, придвинув к себе велосипед.
- Постой, паровоз. Нужно еще тебя проверить, - положил руку на руль комендант.
Старик дернулся, но крепкая рука представителя власти свободной Луганской республики указала, что освобождаться еще рано.
- Мне бабка приказала… Нада домой… Кролики жрать хотят, - пролепетал Пётр.
- Подождут твои кролики. Ответь на один вопрос.
- Какой еще вопрос? - Глаза деда забегали, руки вспотели, ноги затряслись.
- Важный, - многозначительно протянул комендант.
- Так задавай сейчас. Что волыну тянешь? - так же внезапно заботал на фене житель Большекаменки.
"Видно, это влияние местного кода культурного ДНК", - прокомментировал бы какой-нибудь киевский профессор с узкой козлиной бородкой. А в народе сказали бы иначе: "Это четкий пацанчик". Так еще недавно говорила значительная часть ближайшего поселка Кленового, куда в 60-е завезли целые эшелоны зэков: на угольных предприятиях не хватало рабочей силы. Бывших заключенных отправляли на трудовое перевоспитание на рудники, а те, в свою очередь, перевоспитывали Донбасс. Не сказать, что все проживающие там "сидящие", конечно, нет. Но местный язык впитал в себя все тюремные определения, сленг и прочее так, что создал некий фон, который привел незримо к словесным мутациям в обществе. Ведь до сих пор потомки тех, кто приехал в 60-х, работают в забоях, а "понятия" наглухо переплелись с местным колоритом. И если бы спросили Никитича, откуда у него такой лексикон, почему он вдруг позволил себе выражаться, как жители мест не столь отдаленных, то он бы недоуменно пожал плечами: не знает, откуда нахватался такого. Может, из телека, а может, когда работал в конторе на шахте.
- Что за наезд? Следи за метлой, - моментально отреагировал Ильич.
Он услышал знакомый язык, почувствовал, хоть на миг, как вернулся в прошлое, когда еще свежи были эпитеты "три по семь сидел" и "сам себя боюсь".
- А давай потом договорим, я запишусь к тебе на прием. Где-то так через месяц, - предложил дед и нацепил на брюки прищепку.
Представитель власти одобрительно посмотрел на прищепку, потом неодобрительно - на лицо старика.
- Сейчас вот что подумал, дед: ты мне сразу не понравился, вид какой-то у тебя. Епть, интеллигентный, что ли. Ответь на один вопрос: ты Путина любишь? - пошел на штурм Ильич.
Тут нужно сделать отступление и сказать об одной важной черте характера Петра Никитича - он никогда не врал. Вот как бывает: живет себе человек, ходит на работу, растит детей, на выходные выезжает в лес или перекапывает огород. Заполняет дни своего существования какими-то мелкими бытовыми делишками. И вот посмотришь на человека - ничем он не примечателен, неталантлив, не собирает целые залы рукоплещущих поклонников, не мастерит чего-то в сарае, не рисует и, не дай боже, не пишет стихи. Такой себе образцово-банальный человечишко, и память о нем исчезнет вместе с его же детьми и внуками. Вообще память - скорее количественный показатель, а не информационный.
И вот живет себе непримечательный человек - и вдруг в нем обнаруживается одна черта, которая выбивает его из стройного ряда неприметных людей. Скажем, когда наступает война, он первым идет на фронт и погибает за страну. А те, кто красиво говорил о патриотизме и любви к родине, сидят в своих домах и ничего не делают. История всегда бросает в безликую массу человечков какой-то вызов, и вся суть нашей цивилизации состоит в том, что иногда этот вызов принимают люди незаметные, неизвестные, неталантливые. Эта черта позволяет одному из сотни тысяч войти в исторические хроники.
И у Петра Никитича есть то, чем он выделяется из толпы. Много ли мало ли, но достаточно, чтобы поймать перчатку, брошенную историей. Он никогда не врал. Причем не врал хронически, принципиально. Сколько раз он страдал от этого, сколько раз ему били морду и грозили выгнать с работы. Ничего не помогало. Когда-то давным-давно, еще в детстве, Пётр дал себе клятву не говорить неправду, даже уже и не помнил, по какой причине. И на протяжении всей жизни всего пару раз давал сбой, а совравши, клял себя, как проклятого, мучился угрызениями совести.
И вот судьба опять бросала старику перчатку. Даже больше - хлестнула этой перчаткой по лицу.
- Так, я понял, скажи: ты любишь Владимира Владимировича Путина? - повторил свой вопрос комендант.