В январе 2015 года у ограды Донецкого аэропорта расположился взвод ополченцев. Правда, назвать их ополченцами теперь было нельзя. Командование на себя взял российский генералитет, состав стал близок к дивизионной структуре. В здании терминала не утихали бои. Киборгов теснили с каждым днем. И вот взорвали перекрытие между вторым и третьим этажами. На помощь с разных сторон устремились подразделения ВСУ. Их ждали.
Лёха замерз, потирал руки. Позиция находилась возле бетонного забора. В нем виднелись два пролома: один - на растяжках, а второй - обложен минами, которые не так просто было обнаружить. По оперативным данным, часть "укров" в аэропорт будет прорываться не прямо по взлетке, а в обход. Погода установилась мрачная. Чуть потеплело, и снег начал подтаивать. Образовался молочный туман, видимость снизилась до десяти метров. Бойцы смотрели вдаль, но видели только белковую смесь, взбитую до невесомости, висящую в воздухе. Не видно ни зги.
- Бляха-муха, сколько нам тут еще сидеть? - пробормотал пузатый ополченец, постоянно плевавший на землю.
- А хрен его зна… - тут послышался шум приближающихся машин.
Взвод рассредоточился. Лёха стоял у ПТУРа, всматривался в черные пятна. Минута. Шум затих. Или уехали, или остановились. Но проехать дальше не могли - прямо под трассой заложены противотанковые мины, уже было бы слышно, как они на них подорвались. Подул легкий ветер. Темные пятна стали видны отчетливей, без деталей, силуэтами. Он всматривался в бинокль, разглядывал, на чем они приехали. "Спартан", новая разработка, броневой автомобиль. Они остановились, думают, куда направляться. Им нужно попасть на взлетную полосу, а только тут выбиты проемы в бетонной стене. Внезапно мощный взрыв - машина нарвалась на мину, из нее посыпались люди. Ополченцы открыли стрельбу. Молодой русский майор, командовавший операцией, материл всех подряд и кричал, чтобы заходили слева, снизу от машин. Из "Спартанов" показались бойцы. Судя по грамотной и слаженной стрельбе, десантура. Одно за другим падали тела с обеих сторон. Лёха направил ПТУР в сторону второй машины и сразу нажал на спусковой крючок. Послышался гулкий выстрел, который мгновенно смешался со взрывом. Ответки стало меньше. Бронированные автомобили разворачивались, бойцы запрыгивали вовнутрь. Бой закончился. Прошло шестьдесят семь секунд. Дым и запах пороха перемешались с туманом, который, казалось, чуть развеялся от пронзивших его пуль и гранат.
- Сука, нужно посчитать раненых, потеряли до хрена. Иди проверь, есть там кто живой, - скомандовал майор Лёхе. - Суровый, прикрывай его.
Лёха нехотя взял "калаш", выставил его, чуть пригнулся и короткими перебежками устремился вперед. Прошло четыре месяца с тех пор, как он стал воевать. Сколько раз участвовал он в подобных передрягах? Не счесть. Его боевые навыки оттачивались с каждым днем. Невозможно даже приблизительно назвать количество выпущенных им патронов или снарядов. Как, наверное, нельзя понять, скольких убил. Пару раз сносил Лёха "укровцев" прямо на БТРе, сидя в засаде. Тело разрывало на куски, которые приземлялись на землю с отчетливым хлюпаньем. Вырезки мяса окровавленной квашней падали недалеко от него. Кровь стала водой для его жизни. Месть - способом.
Бывший шахтер огрубел. Изменился до неузнаваемости. Теперь к месту сражения направлялся не парень из поселка Пески, а почти робот для убийства. Он медленно и уверенно шагал туда, где темнели пятна тел. Машины уехали, опасности не было. Лёха подходил, ступая в лужи крови. Чуть дальше увидел внутренности, ступню. Скорее всего, ракета попала прямой наводкой в украинца. Хлюпая ногами в кровяной жиже, Лёха приблизился к телу, которое находилось в трех метрах. Заметив, что лежащий зашевелился, приготовил автомат. У бойца оказались перебиты ноги, осколки торчали из бедра, кровь залила форму. Он чуть двинулся в болевом шоке, не понимая, что происходит.
- Кто тут? Ротный? - просипел украинский боец.
Ничего не говоря, Лёха подошел вплотную. Раненый лежал, положив голову на снег, распростершись, словно его парализовало. Слышно было, как тяжело он вдыхает воздух. Наверное, постепенно падало давление. Лёха навел на врага ствол автомата, когда вдруг тот открыл глаза и посмотрел на него. Его взгляд - смесь боли, непонимания, неосознанности. Несколько секунд боец смотрел в черное дуло оружия, пока наконец-то в мозгу не вспыхнула мысль, что это враг.
- Стр…яй… С…р…яй, - сухо прошептал он, сглотнув слюну.
Лёха глядел на беспомощного украинского спецназовца. Видел его худое узкое лицо, немного приплюснутое, неширокий нос, тонкие дрожащие губы. Тело сотрясала судорога боли. Дышать становилась все труднее.
- Стр… - опять промычал он.
Ополченец поднес к его лицу дуло автомата. Собирался нажать, а потом внезапно, даже для себя, задал вопрос:
- Зачем ты здесь?
Раненый заерзал и, тяжело дыша, ответил:
- Я н… м…г… по др…г…му… - он кое-как собрал буквы.
Лёха посмотрел на него с удивлением. Сердце усиленно застучало. Что-то в голове перевернулось. Незримо щелкнул тумблер в сознании. Последняя капля упала в чашу. Он вглядывался в беспомощное лицо противника, который содрогался от нечеловеческой боли и не мог отречься от своих убеждений. Каких? Неважно. Что-то стойкое поддерживало сдыхающее тело. Такое же стойкое, как и у Лёхи. Сильное и неудержимое чувство двигало раненым украинцем, такое же неудержимое, какое вело и его врага, стоящего наперевес с оружием. Есть две силы, равные по своему значению. Это любовь и месть. И нет между ними превосходства, нет различий в мощи и тяге к исполнению. Люди, в которых живут эти две силы, руководствуются одними мотивами в разных вариациях - жить ради чего-то.
Ополченец обтер лицо перчаткой, посмотрел на бойца. Глубоко вздохнул. Потом накинул автомат на плечо, схватил за руки раненого солдата и потащил в сторону ограды. Тот не сопротивлялся, как кукла, приминал снег, оставляя после себя тонкий и длинный след. Несколько шагов, и Лёха затащил раненого за забор, прислонил его к стенке, наклонился. Внимательно посмотрел в его лицо. Тот почувствовал близость человека, открыл глаза.
- Хочешь выжить, молчи, - прошептал Лёха.
А потом взял руку бойца и вложил в нее гранату.
Глава 20
Все трое в камере СИЗО заняли свои места. Дед залез на второй этаж и что-то там насвистывал. Илья просто лежал, погрузившись в себя. Лёха сидел на нарах и злобно поглядывал на россиянина, прокручивая в голове различные сценарии его уничтожения. Потом он встал и похромал по камере, делая равномерные шаги в разные стороны. Сидеть спокойно не мог. Два часа двадцать две минуты.
- А скажи, зачем Америка начала Майдан? Почему они суют свой нос куда попало? - вдруг обратился он к Илье.
Тот удивленно хмыкнул, но промолчал. Лёха опять спросил Кизименко:
- Ну, вот ты, такой защитник русских, почему не за Путина?
Он всеми силами старался опять пойти на конфликт, не мог удержаться, сидеть просто так.
- Да потому, что ты ни хрена не понимаешь, - отозвался Илья.
- Не понимаю? Так просвети! Какого хрена ты - неправильный русский? Все нормальные воюют против сраных капиталистов из США и фашистской Украины. Сам видел, - продолжил разговор Лёха.
- Не сомневаюсь, что видел, - ответил Кизименко, - только ты не поймешь простой вещи.
- Какой? - последовал вопрос.
- Что такое свобода, - ответил Илья.
В это время послышались звуки, возвещающие о приземлении деда, который успешно катапультировался со второго этажа на грешную землю - нары первого.
- И что это, свобода? - поинтересовался бывший шахтер.
Россиянин принялся рассказывать, что в начале 90-х люди почти даром получили свободу. Советская империя распалась, и у человека появилось множество направлений, по которым он смог бы развиваться. Но получить свободу - еще не значит ею пользоваться. Свобода - это раскрепощенность мысли. Если человек думает не как свободный, а как раб, то первым делом, получив свободу, он захочет ее кому-то отдать. Почему люди так легко соглашались, чтобы ими руководили бездарные сволочи, самые низкие воры? Потому что им так спокойней. За них решают, как им жить, за кого голосовать, кого почитать. Люди не нашли места в социальной пирамиде, не смогли определить, где они находятся, когда у них появился этот шанс - шанс свободы. Они разбрелись, как овцы по полю, не зная, куда идти и зачем жить. Но вот возник кто-то, кто указал им путь, и они с легкостью отдали свою внешнюю независимость, потому что внутренне всегда были несвободны. Им легче находиться в основании государства, стать его полом, залитым однородной массой, подобно цементу. А наверх попали негодяи и лицемеры, самые низкие, лишенные моральных ценностей люди. Именно они дали новую идею.
- И такой человек - Путин. Он снова завел людей в рабство, - подвел итог Кизименко.
- Путин? Нет, он борется за то, чтобы мы опять стали великими, - не согласился Лёха.
- Смешно. Ты хоть понимаешь, что говоришь? Россия - нищая страна, полная обездоленных и с трудом выживающих людей. Свое прозябание они оправдывают большой благой целью. Проецируют личное на общественное. Чувствуют себя в великом потоке, который, по их мнению, изменит мир. Но везде, куда приходит Путин, начинаются разрушения. Украина, Сирия. Нет разницы. Ты все напутал, - вдруг неожиданно мягко сказал Илья.
- Да пошел ты. Я не напутал. Нас всегда давят, не дают жизни. Гнобят. Сука, сколько помню, мы всегда униженные, - огрызнулся Лёха.
- Да потому что вы, придурки, всю свою свободу отдали Партии регионов и Януковичу. А когда пришел "русский мир", отдали себя в подчинение Плотницким, Захарченко и другим говнюкам, - с напором пояснил оппонент.
- Отдали? Если бы Украина не стреляла по нам, никто бы ничего не отдал! - воскликнул Лёха.
- Вот ты балда. Потерял, блин, причинно-следственную связь. Почему началась война на Донбассе? Да потому, что Путин и ватные дебилы устроили переворот, а потом кричали: "Россия, введи войска". Нет действия без последствий. Как я понял, вы все застряли в патернализме. Весь Донбасс не перерос подростковый период, мыслит только максимальными категориями: нам все, другим ничего, мы делаем, что хотим, и никто ничего не сделает нам. Это детство, младенчество личности. Мир устроен по принципу отдачи: если где-то западет, откуда-то вылезет. Не бывает действий без последствий, - закончил свой эпический спич Дальний.
- Нет, бывает, - тихо повторил Лёха. Замолчал. Похромал туда-сюда.
- Я согласен, - вдруг заговорил Пётр Никитич.
- С чем, дед? - спросил Илья.
- Да со всем. С обоими, - проговорил старик.
Кизименко усмехнулся, подумал, что тот шутит, но на лице бывшего пленного "подвала" не было ни тени улыбки.
- Я согласен с тобой, что мы отдали свою свободу другим, а те нас завели в нищету и привели к войне. А с Лёхой согласен, что мы не могли по-другому. Никто нас не учил свободе, понимаешь? Нет таких курсов типа "Как стать внутренне и внешне свободными". Я жил при Советском Союзе, и мы травили анекдоты о Брежневе, а сами выходили каждый раз на парад и искренне радовались. Мы ругали систему и радовались ей. Вот в чем загвоздка. Мы соединились с государством и стали неотъемлемой его частью. А когда Союз рухнул, он продолжал жить в нас. Незаметно. И тогда мы отдали себя другим - регионалам, Путину, Шмутину… Какая на хрен разница? Мы не могли иначе. Так жили мы и наши дети, - скомпоновал свои мысли дед.
Лёха смотрел на старика вдумчиво, с необычным выражением лица.
- Блин, но это ничего не меняет, - начал было Илья.
- Меняет, да еще как, - парировал Никитич.
- Что именно? - спросил русский.
- То, что мы не виноваты, - встрял Лёха.
- Я так не сказал, - запротестовал старик. - Виноваты, еще как. История - такая штука, что ничего не прощает. Мы боялись войны больше всего на свете и сами согласились с ней. Вопрос в другом. Мы не могли иначе. Не было выбора. Это должно было произойти - разруха, выстрелы, радостные крики "республики". Мы просто к этому шли, долго и нудно. И такое могло случиться через год или десять лет. А Путин ускорил процесс.
- Дед, что ты несешь? У тебя дом не разрушил какой-то ублюдок, который кричит, что воюет за Украину, - вскричал Лёха.
- Да, - спокойно ответил дед, - но зато я хлебнул твоей "Новороссии", по горло сыт. Эта страна отморозков, самое худшее впитывает в себя. Идет по пути не человеческому, а по какому-то дебильному.
Но не успел Никитич закончить, как Лёха толкнул его ногой в живот - не очень сильно, но чувствительно для пожилого организма.
- Не тронь старика. - Дальний вскочил и ударил Лёху кулаком в грудь.
Тот задохнулся, согнулся, а потом вдруг наскочил на Дальнего и вместе с ним плюхнулся на пол, так, что противник стукнулся головой о бетон. Этого удара было достаточно, чтобы на несколько секунд Илья потерял связь с реальностью, а в это время Лёха начал наносить ему удары по лицу. Методично, словно молот, он направлял кулаки в Кизименко, а тот поплыл, пытался несколько раз ударить в ответ, но безуспешно. Кровь хлынула носом, сочилась из разбитой губы, в голове помутнело. В этот момент дед навалился на Лёху и сбил его на пол. От неожиданности тот со всей силы развернул руку - удар пришелся в солнечное сплетение, дед отлетел и ударился о нары.
Илья чуть отполз от противника, приподнялся на ноги. Лёха хотел было броситься на соперника, но положение уже было невыгодное. Тяжело дыша, он смотрел на врага, еле сдерживая себя. Два мужика стояли друг против друга. В любую секунду драка могла возобновиться, но тут взгляд Ильи упал на деда, который лежал, как мешок, безвольно свесив руки. Кизименко сделал два шага и очутился возле Никитича, который распластался, словно тряпичная кукла, свесив голову. Илья потрогал пульс, тот был еле слышен. Глаза у старика были прикрыты. На лице замерла маска беспокойства, растерянности, испуга, безнадежности. Дальний приподнял и положил пожилого заключенного на нары, а потом устремился к двери, прошел мимо Лёхи и принялся тарабанить по железу. Гулкие удары пульсировали в тишине, достигая угла комнаты, прижимались к стенке, а потом исчезали, поглощенные камнем. Кто-то за дверью зазвенел ключами.
Дед пришел в себя, бормотал, что не нужно так, прошлое не переделать, будущее не узнать, остается только изменить настоящее. А потом говорил, как печет в груди, сжимает внутренности. Вызвали медсестру, та осмотрела старика, и его на носилках потащили из камеры. Железо двери со скрежетом захлопнулось.
Лёха присел.
- А знаешь, в чем ты прав? - внезапно спросил он Илью.
Тот опешил, у него перед глазами все еще стояла картина с дедом, который, казалось, бредил, погруженный в свои мысли, а когда его уносили, вдруг схватил Кизименко за руки, и несколько секунд тот чувствовал старческое тепло и сухость кожи. Пару мгновений старик удерживал его, а потом его рука безвольно повисла, и двое охранников потащили носилки Никитича, напряженно кряхтя.
- Что ты сказал? - переспросил Илья.
- Я сказал, знаешь, в чем ты прав? - повторил Лёха.
- Гм. И в чем же?
- В том, что мы по-другому думаем. Ты назвал это ребячеством, а я скажу: мы взрослее тебя, - процедил житель Донбасса.
- Ой, да ладно, взрослее. В чем? - спросил оппонент.
- Мы просто выросли, понимаешь. Рано выросли. Мы не застряли в подростковом периоде, наоборот, просто пропустили его. У нас не было детства - мы сразу стали взрослыми, которым нужно бороться за жизнь, - объяснял Лёха.
- Ничего не понял. Что ты мелешь? - удивился Кизименко.
- То, что общество 90-х только родилось, и нам пришлось выживать, голодать, получать зарплату сахаром и мукой. На Донбассе люди всегда тяжело работали, но не было у этой работы оправдания - ради чего. Не было идеи, высшей цели. Ничего. Разве что семью прокормить. Мы, как волчата, только родились - и сразу в погоню за олененком… Нас воспитало голодное время, и мы заботились лишь о том, чтобы хоть как-то набить брюхо. Нам некогда было думать, да и думать было некому. Мы просто боролись, - тихо пробормотал Лёха.
- Да ладно, что ты знаешь о борьбе? - заспорил Илья.
- Это была другая борьба, молчаливая. Мы не соглашались, но молчали, - прозвучал ответ.
В какой-то момент Лёха успокоился. Непонятно почему. В сердце было еще полно злости и ненависти к сидящему напротив человеку, но слова вылетали из души, словно он всю жизнь хотел сказать именно их. С чем это связано? Может, с тем, что ему не нужно притворяться, казаться кем-то другим. В один момент он понял, что таким честным, каким он был сейчас, со своим врагом, не был никогда. Его мотивы, желания, даже злоба - все настоящее. Он не прикидывался.
- Я ведь рано или поздно убью тебя. Не сегодня, так завтра, - ледяным голосом пригрозил Лёха.
- Да я от тебя ничего другого не жду, - не удивляясь, ответил Илья.
- Ты думаешь, это судьба? Или Бог? Почему мы здесь?
- Какая разница, так рассудил кто-то на небесах. Из камеры выйдет кто-то один, - подтвердил готовность биться россиянин.
Лёха выдохнул, зачмокал. Постучал кулаком о железную стойку нар.
- Никак не спрошу тебя, почему ты здесь? - поинтересовался он.
- Почему? Зачем тебе? - ответил вопросом на вопрос Илья.
- Ну как зачем? Я вот убивал "укров", а один раз пожалел раненого, не добил. И свои же меня потом сдали, суки. Посчитали агентом, предателем. Сбежал в село, а меня повязали "укропы". Теперь вот судят. Как я их всех ненавижу! - зло проговорил Лёха.
- Пожалел раненого? Нашего, что ли? Из ВСУ? - удивился оппонент.
- Вашего. Нашего. Какая разница. Словно ломается во мне что-то постоянно. Как будто я не живу, а внутри сухой лес, и ветер наклоняет высушенные стволы и ломает их, вырывает с мертвым корнем, - разоткровенничался Лёха.
- Гм, а меня подставили. Я вернулся после аэропорта в Пески, а русские спецслужбы кинули инфу, что якобы я на них работал. На ФСБ. Я работал на них! Я терпеть не могу сволочь Путина и всю эту свору, лучше бы убил себя. СБУшники повелись, хотят мне что-то предъявить. Вот и заперли здесь, - сказал Дальний.
- Бляха, как же жизнь несправедлива, - злобно усмехнулся Лёха.
Илья недовольно замычал. Оба молчали. Лезть на рожон пока не хотелось, да и времени было еще вдоволь.
- Хоть бы со стариком было все нормально, - подумал вслух Кизименко.
И тут Лёха опять довольно крякнул.
- А знаешь, что я понял? - проговорил он.
- Да пошел ты. Заколебал уже своими откровениями, - недовольно пробурчал Илья.