В условиях оккупации все сложнее. Чем в первую очередь можно помочь человеку, подбодрить его? Рассказать о действительном положении дел на фронте, вселить уверенность в скором освобождении. При этом мгновенно взвесить и решить: в своего вливаешь силы или раскрываешь душу перед провокатором?
Марта знала, что они "работают" и от службы безопасности - СД, и от тайной полиции СС, и от тайной полевой жандармерии ГФП, от комендатур и контрразведок, и от карательных отрядов. Знала она и о том, что за правдивые слова полагается, по меньшей мере, лагерь. А если за словами стоит еще и дело - штамп в паспорте, как избавление от угона в Германию, то заранее клади голову на плаху.
И Марта рисковала отчаянно, смело. Иначе она ничем не помогла бы людям.
Война, вторжение врага - тяжелейшее испытание для народа, для каждого человека. Не все выдерживают эту проверку на крепость, и потому война рождает и скурстенов. Но во сто крат больше она рождает героев, известных и безымянных.
Так было и на литовской земле. Тысячи ее сыновей ушли на восток, сражались в армии Страны Советов. Тысячи оказавшихся на оккупированной территории ежеминутно и ежечасно, как могли, боролись с врагом.
Среди них и литовец Лукоша, укрывший от угона в Германию Сергея и Лидию Мельниковых. И жительница Мажейкяя Христина Ивановна, приютившая семью новгородки Александры Ивановны Драгуновой, и оставшаяся безымянной семья, жившая рядом с вокзалом, без лишних слов укрывшая Драгунову и ее детей до ночи в своей кладовке и тем спасшая их. И тысячи других местных жителей, давших кров и пищу вывезенным в Литву русским братьям и сестрам. Это тоже сопротивление. Из него тоже складывалась наша Победа.
Не давали покоя врагу и партизанские отряды.
В августе сорок второго года на территории Шауляйского, Мажейкяйского и Тельшяйского районов из местных коммунистов и комсомольцев, оставшихся в тылу врага, и бежавших из немецкого плена командиров Красной Армии организовался партизанский отряд под названием "Жемайчю". Сначала отряд был небольшой, но скоро вырос до восьмидесяти человек.
Ранней весной сорок четвертого года начальнику разведки отряда лейтенанту Крюкову было дано задание проверить новгородских девчат Нину Леонтьеву и Раю Маркову, а затем привлечь их к партизанскому движению.
Выбор был сделан правильный. Всего пятнадцать лет было Нине Леонтьевой, когда она вместе с такими же бедовыми подружками отобрала у пьяного немецкого часового винтовку и забросила ее в снег, а потом и самого спустила в сугроб под горку. Это была почти детская шалость. Но через год, как только стали угонять людей на чужбину, пришло решение: остаться, найти партизан и в их рядах бороться против фашистов.
- Что ты, Нина, тебе всего шестнадцать лет, а ты пойдешь в лес? - уговаривала мать. - Как же это?
- Ничего, мама, не сомневайтесь. Берегите себя, а я знаю, что делаю.
- Вся в отца, - вздохнула Мария Андреевна.
Ушла Нина в лес вместе с Анной Черняевой, Анной Логиновой и другими девчатами. Она и в самом деле была вся в отца, а того недаром прозвали в деревне Штыковым, потому и была у семьи эта вторая фамилия, вернее прозвище. И история его такова: когда глава семьи Петр Леонтьев бегал в домотканых портках, слыл он большим свободолюбием и особенно досаждал попу, учившему ребятишек закону божьему. Не выдержал однажды батюшка и выпалил:
- Ты, Леонтьев, как штык вольный! Никакого с тобой сладу!
Прыснули ребятишки от такого неожиданного сравнения и в тот же час приклеили Петьке прозвище Штыков. С той далекой поры и других Леонтьевых стали называть Штыковыми.
Ушла Нина в лес, но без удачи. Партизан найти не удалось, а на фашистскую засаду напоролись девчата, и отправили их на подсобные работы в воинскую часть.
Сбежала, лесами пробралась к родным, жившим уже в то время под Мажейкяем на хуторе Розалии Висминене.
- Непонятный дом какой-то, - рассказывала Нине старшая сестра Мария. - То все тихо, то гости нагрянут. Недавно меня позвали. Не хотела идти, да как откажешься. Пошла. Гости эти молодые и разговаривают по-литовски, один только русский знает. Все выпытывал у меня, как до войны жили, да что. Страху я натерпелась в тот вечер. Ну, ладно я умею язык за зубами держать. А вдруг еще приедут да тебя позовут? Выдашь ведь себя с головой!
И как в воду глядела. Снова на хуторе появились гости. На этот раз хозяйка пригласила Марию вместе с сестрой - хотят посмотреть, познакомиться.
Пошла, хотя и в самом деле "могла выдать себя с головой", а вернулась - и к матери:
- Мама! Они же почти все русские! Свои они - местные партизаны! А хозяйка, Розалия Висминене, знаешь кто? У нее мужа еще в сорок первом расстреляли - коммунист был. А дочь Адольфина и сын Валюс - в отряде. Как хорошо-то, мама!
Под стать Нине была и Рая Маркова, стройная, черноволосая девушка из новгородской деревни Теремец. Певунья и пересмешница. Обе они стали вскоре помощницами партизан.
Заинтересовался отряд и Мартой Лаубе. Зимой сорок четвертого года пришла в Мажейкяй партизанка Мария Толканова. Встретилась со связной отряда медицинской сестрой Эльзе, разузнала все о Марте и решила поговорить с ней.
Давно Марта мечтала о такой встрече и потому обрадовалась ей несказанно. Беседовали долго, обо всем договорились, под конец Марта пожаловалась:
- Сколько молодежи угоняют в Германию. Я знаю, когда отходят эшелоны, могу заранее сообщать. Если бы вы организовали нападения, побеги...
- Передам в отряд, - пообещала Мария, - а ты вот что, будь поосторожнее. Мы вот узнали, кто ты есть на самом деле, так ведь и другие, кому не надо, узнать могут. Поняла меня?
- Поняла, да только волков бояться - в лес не ходить! - прищурилась Марта.
- Правильно, но береженого, говорят, бог бережет, - поговоркой же ответила Толканова. - Ты часто бываешь у Алексея Алексеевича Новикова. Он человек надежный, но квартиранта его остерегайся.
Не сразу доверился отряд Марте. Лишь после того, как в Мажейкяе побывал и лично переговорил с Мартой начальник разведки Григорий Крюков, стал появляться в городе связной партизан Висманас Стасис. Через него отряд узнавал от Марты обо всем, что делалось в городе. И Марта стала выходить на связь в соседнее местечко Тыркшляй.
"А теперь до свидания, родные..."
На земле стоял май сорок четвертого. Время отсчитывало первую годовщину со дня освобождения Новгорода и земли новгородской. Чрезвычайная государственная комиссия назвала цифры: за время хозяйничания немецко-фашистских оккупантов на территории области уничтожено свыше ста восьмидесяти тысяч военнослужащих Советской Армии, угнано в неволю свыше ста шестидесяти тысяч мирных жителей, нанесен материальный ущерб на тридцать с лишним миллиардов рублей!
Вернувшиеся из эвакуации жители Новгорода приступили к его восстановлению. Уже ходили поезда до Чудова. Приступила к перевозкам пристань. Работали пекарня, первая очередь бани, открылся первый магазин. Жизнь возвращалась в опустошенный, взорванный, истерзанный город, в котором при освобождении осталось всего сорок более или менее пригодных для жилья домов. Но все еще были мертвы деревни, опустевшие в октябре сорок третьего.
Напряженно-беспокойно стало в Мажейкяе. Узнали здесь и об освобождении Новгорода, и о снятии блокады Ленинграда, и о стремительном зимнем наступлении советских войск. Вспыхнула, окрепла надежда на освобождение: сейчас уже скоро! Вот-вот!
А враг лютовал. Продолжался угон населения в Германию, свирепствовали гестапо и другие карательные органы. В городе и окрестных деревнях, как и в сорок первом году, начались массовые аресты.
Вражеским ищейкам удалось установить, что в деревне Баленай партизаны бывают в стоящем у самого леса доме Пунзиса Иоза. Предатели Антанавичюс и Савицкас выследили, что встречаются с партизанами Нина Леонтьева и Рая Маркова. Староста деревни Адам Лупейка, известный под кличкой Замбис, проверил и подтвердил эти сведения.
Второго мая партизаны обнаружили близ своей базы подозрительного человека. Человек этот клялся и божился, что приехал в лес за дровами, у него большая семья, дети... Задержать бы его, проверить, но его отпустили. Отпустили вражеского лазутчика, выследившего местонахождение отряда.
На другой день Рая Маркова и Нина Леонтьева должны были уйти в лес - дальше оставаться на легальном положении им было уже опасно. А утром войска СС и полицаи окружили лагерь партизан. Они сумели незамеченными близко подойти к лагерю: часовой плохо слышал, - но застать партизан врасплох, как было задумано, не удалось. Вспыхнул бой. В нем пали начальник разведки лейтенант Крюков, сын Розалии Висминене Висманас Валюс, ранены ее дочь Адольфина, Михаил Сагайдок, Валов, однако отряд вырвался из окружения.
Взбешенный неудачей начальник полиции Мажейкяйского уезда Фабиянавичюс Иозас отдал приказ арестовать всех выявленных партизанских связных.
Первой взяли Нину Леонтьеву.
- Куда ушли партизаны?
- Не знаю.
- С кем из них вы поддерживали связь?
- Ни с кем.
- Вот как? Жаль, что мы не имели возможности побеседовать с вами вчера в их лагере.
- Я вас не понимаю...
- Не думаю, - злорадно усмехаясь, гестаповец медленно полез в карман и так же медленно достал из него письмо. - Это ваше? Кому вы его писали? Можете не отвечать - я вам сам скажу. Григорию Крюкову. Договаривались о встрече, хотели уйти к партизанам. С Крюковым вы еще "увидитесь", а сейчас придется пойти с нами.
Арестовали Раю Маркову.
Взяли Модеста Лического и его мать, Пунзиса, всю семью Поздняковых - старшая их дочь Мария и сын Александр скрывались в лесу. Бросили в тюрьму многих других патриотов.
Прошли аресты и в Мажейкяе. Всего на несколько минут зашли к своей знакомой Анне Хитровой, жившей в прислугах у полицая, новгородские парни Сергей Мельников и Василий Кожевников, чтобы послушать приемник, узнать о положении дел на фронте. Заметили, как на хозяйскую половину следом за ними прошмыгнул какой-то человек. Подозрительно показалось это ребятам. И точно: едва вышли из дома - навстречу два полицая и тот человек.
- Вы арестованы!
Взяли Веру Синякову и ее мать Ольгу Федоровну. Семидесятипятилетнего Алексея Новикова. За Мартой пришли утром, когда собиралась на работу. В окно увидела и поняла, что идут за ней. Успела спрятать под половик, у самых дверей, бумаги, шепнула матери:
- Придут наши - отдашь.
Арестовали литовского комсомольца, ближайшего помощника Марты, Петраускаса Винцаса. Свои люди предупредили мальчишку, но поздно. Успел лишь выбросить за окно спрятанный в спинке кресла пистолет. Нашли и его - дом был окружен со всех сторон.
Марту бросили в ту же камеру, в которой сидели Нина Леонтьева и Рая Маркова. Оглядела она девчат и не удержалась:
- Ой, девочки, да что же они с вами тут делают?
- Все, - с вызовом отвечала Рая, - и бьют, и иголки под ногти загоняют, а мы постановили: вернешься с допроса живой - спой или спляши, иначе ты не человек, а тряпка. Принимаешь условие?
- Принимаю! - тряхнула головой Марта. - Сама петь люблю.
- Тогда подружимся...
* * *
Жаркий июльский день подходил к концу. На Мажейкяй опустились сумерки. Заключенным принесли вечернюю похлебку, и тут неожиданно взорвалась Вера Синякова. Отодвинула от себя миску, вскочила и заметалась по камере, тонкая, высокая, угловатая.
- Не хочу! Осточертело здесь все.
- Чудная! - оторвалась от еды Марта. - В тюрьме нужно есть все, что дают. Чтобы сил было больше - они еще нам пригодятся. - Посмотрела на упавшую на нары подругу. - В самом деле не хочешь? Тогда я съем - не пропадать же добру.
Управившись с ужином, забрались на нары. Долго молчали, каждая в своем уголке, потом Рая вдруг завела разговор о своем Теремце - вспомнила, как ходила вечерами на берег слушать последние звуки засыпающей земли, как бросалась в воду, плавала, преодолевая упругое течение реки:
- А по мне, девчата, так нет лучше деревни, чем наш Те-ремец - лес рядом, а грибов и ягод сколько! И Волхов под рукой. Хочешь - купайся, хочешь - рыбу лови или просто сиди на берегу и смотри на пароходы. А вечером - такая тишина... Крикнешь - на всю землю разнесется. Запоешь про себя - на том берегу слыхать...
- А чем наше Окатово хуже? - встрепенулась Нина. - Леса у нас еще получше ваших...
- И река тоже? - невинно спросила Рая.
- Что река? - не поняла подковырки Нина.
- Широка и глубока - курица вброд перейдет вашу Веронду.
- Сама ты курица! Я вот тебе сейчас покажу! - бросилась Нина на подругу, и покатились они по нарам, стараясь положить друг друга на лопатки. Рая не выдержала, вырвалась.
- Хватит тебе, Нинка, что-то устала я. - И быстро повернулась к Марте: - Марта, рассуди нас. Ты была в Теремце?
- Нет, проезжала только мимо на пароходе, но деревня мне понравилась - настоящий теремок.
- Был, - вздохнула Рая.
- Почему был, может, и сейчас...
- Сначала в нашей деревне был передний край немцев, а потом наши фрицев выбили, а дальше продвинуться не смогли, так что...
- Подожди, Рая, а как же ваша семья здесь оказалась? - Как? Как? Немец угнал. Вот так и оказалась.
Снова замолчали. И Марта вспомнила, когда она один-единственный раз видела Теремец. Это было в конце июля сорок первого года, когда она поехала в Ленинград учиться и когда ей сказали: "Поезжайте-ка, голубушка, домой. Отгоним немцев подальше, начнутся занятия - вызовем". Всего три года назад, а кажется, что тридцать...
Обратно ей удалось добраться только до Чудова. Дальше поезда не шли: где-то был разрушен путь. Она кинулась на пристань. Солдаты помогли донести вещи, устроили на какой-то буксир.
Пароходик победно протрубил неожиданно густым басом и отчалил от берега. За бортом заплескалась и побежала назад вода. Крутые струи ее, отороченные белыми бурунчиками, накатисто побежали к берегам, и в лад с ними потекли воспоминания последних дней: улицы военного Ленинграда, дорога от него до Чудова со свежими, правильно круглыми воронками от авиабомб, черные скелеты недавно сгоревших домов в какой-то деревушке и густой дым, охвативший улицы и небо Чудова, красное гудящее пламя, рвущееся в город со стороны керосиновых баков.
Все это было уже позади, а сейчас взору открывался Волхов, несущийся навстречу слепящей лентой. Берега, сбегающие к нему золотом поспевающих полей, подступающие темными синими лесами, кучи толстых белых облаков, подсвеченных по краям солнцем.
Буксир упрямо забирал против течения, оставляя позади себя ребристые волны. Они мельчали вдали, закипая у берегов белой пеной. А впереди река спокойно голубела. Лишь изредка ее полуденную дрему вспугивала серебристая спинка разыгравшейся рыбешки, и от ее радостно-удалого всплеска по зеркальной глади реки расходились небольшие круги.
Вот тогда Марта справа от буксира и увидела небольшую, прилепившуюся к самому берегу деревушку с кучкой древних раскидистых лип и ласковым названием Теремец. Сразу же за ней, чуть выше по берегу, густо зеленел сосновый лес. Хорошая деревенька, уютная, домашняя. Какая-то девчонка махала вслед буксиру белым платком. Она подняла руку и помахала ответно - спасибо!
До боли в глазах вглядывалась она тогда в знакомые очертания города, облегченно-радостно чувствуя, как потерянность и тревога, ощущение своей бесприютности уступают место покою и умиротворению. Вот она и дома! Почти дома - от Новгорода до Николаевки рукой подать. Все будет хорошо. И правильно ей посоветовали пожить пока у матери. Не вечно же будет длиться эта война, и не вечно наступать врагу. Погонят его, еще как погонят! Вон сколько войск в Ленинграде, Чудове, Новгороде, на всех станциях, которые она проезжала. Сколько танков, артиллерии, пулеметов! У красноармейцев появились какие-то новые винтовки с плоскими штыками. "Все будет хорошо, мама, - сказала она матери, вернувшись домой, - до нас они, во всяком случае, не дойдут. А придет вызов, так вместе и поедем".
- Девчата, - подняла голову Марта, - давайте-ка споем, что-то уж очень тоскливо у нас сегодня. Подхватывайте:
В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город...
- Ну что же вы?
Сколько раз видела Марта, как плясала русскую Рая. Ввалится в камеру после допроса, обведет всех диковатыми глазами, словно проверяя, все ли на месте, и - в пляс. Вот вам: "Русская я! Русскую и пляшу, и ничего вы со мной не сделаете!" А сейчас и она сникла, съежилась.
Нина отвернулась к стенке, глаз не показывает. Плачет, наверно.
И самой Марте не по себе - вспомнила под песню Борьку. Позавчера приводила его мама в тюрьму. Ее не пустили, а его привели в камеру. Только кинулась к нему, взяла на руки и лопнула у ней какая-то струна - всего улила слезами, слова ласкового не могла сказать сыну. От этих дум даже стон не сдержала, но справилась с собой, разогнула избитую, опухшую спину, заставила себя отвлечься, а тут снова песня послышалась. Мотив знакомый, а слова?.. Рая запела!
Раскинулись камеры широко,
Лишь звуки доносятся в них.
Мы будем сидеть очень долго,
Пока не дождемся своих.
Не особенно складно. Ритма нет, и о рифме девчонка понятия не имеет, но до чего же трогает все: и эта тоска по родным, и чистому небу, которое они видят только из окна камеры...
Жалеем мы наших родителей,
Что в разлуке приходится жить...
Дорогие вы наши, мамули,
Не надо об этом тужить.
Милая, милая Райка! И у меня эти слова в мыслях. День и ночь только и думаю о своей маме. Как она переживет все это? Ведь не вырваться мне отсюда, ни за что не вырваться... Ты, Рая, может и выберешься - какая вина за тобой, а меня не выпустят... А о сыне ничего нет в твоей песне? Нет, не знаешь еще ты, Рая, что это такое свой ребенок, сын...
Дождемся красивое время,
Покинем несчастный наш дом.
Потом рассчитаемся строго,
А с кем, мы расскажем потом.
Правильно, Рая! Обязательно рассчитаемся! Если не мы, так другие. За нас есть кому отомстить...
А теперь до свиданья, родные,
Счастливого в жизни пути.
Пройдет это скучное время,
Настанут счастливые дни.
Настанут, Рая. Обязательно настанут! Скоро уже! Только дождемся ли мы их?
Смолкла песня. Кончились ее немудреные слова. Снова тишина повисла в камере. Потом послышался голос Марты:
- Рая, как там у тебя последний куплет? Повтори-ка, а мы подпоем.
Вздрогнула от неожиданности Рая, подняла голову, смотрит на всех недоуменно, думала, не слышал никто, а тут... Засмущалась:
- Да это я так. Для себя... Но Марта не отступала:
- Ну и хорошо, что для себя. А сейчас для нас давай. Как там у тебя? "А теперь до свиданья, родные..." Дальше-то как?
Пришлось Рае еще раз пропеть последний куплет. А Марта не унимается. Почувствовала, как все воспрянули в камере, и решила подбодрить подруг:
- Давай еще раз, Рая. Сначала. Твоей песне, если хочешь знать, цены нет. Мы ее сейчас вместе споем, выучим и будет, знаете, девушки, что у нас будет? Своя песня. Песня нашей тюрьмы. Нашей камеры. Слова Раи Марковой. Музыка народная на мотив известной песни "Раскинулось море широко"...
Посмеялись. Ох, уж эта Марта! Что-нибудь да придумает! И поддержали: