Марик кивнул: может, в подполье было не так хорошо, как в глубоком тылу, где-то за Уралом. Но уж точно лучше, чем лежать расстрелянным в противотанковом рве - не смотря на его изоляцию, узнать о судьбе евреев из бараков, трудности не представляло.
* * *
- Можно?
- Входите… - разрешил майор.
Двое осторожно вошли в комнату.
Майор тяжело вздохнул. Все один к одному, - подумал он, - сформированное впопыхах подполье, радист-юнец, подобранный НКГБ не иначе как в ФЗУ. Кто из них радист? Вероятно, все же старший.
Старшему на вид было лет двадцать. Младшему было никак не больше лет семнадцати. Действительно, старший попытался шагнуть громко, отдать честь. Но вспомнил: голова не покрыта, поэтому остановился в полудвижении. Но успел проговорить:
- По вашему приказанию младший…
Майор устало покачал головой: обойдемся без формальностей.
- А вы привезли мне батареи? - продолжил тот, таким тоном, как иной ребенок спросит у отца, купил ли тот ему сладостей, привез ли игрушку.
Вольских покачал головой: батареи он вез, но весили они много, поэтому их он разбил о цоколь чьей-то могилы.
- Не привез. Ты уж прости…
- Да ладно, мы с самого начала без батарей…
- Это как?..
- Да мне при заброске батарей тоже не выдали. В спешке забыли.
- Подождите… А кто тогда с нами связывался?
- Я и связывался.
- Без батарей?
- Ну да… Это вот он придумал, - радист кивнул на своего спутника. От велосипедной динамо-машины работаем…
Это неожиданно умилило Вольского. Надо же: такой молодой, а уже вредитель… В смысле подпольщик.
* * *
Мальчишки когда-то играли в войну.
Прыгали с парашютных вышек, бегали с деревянными винтовками, бросали деревянные гранаты по картонным танкам. Наматывали с сотый раз грязные бинты на целые руки и ноги.
В радиокружках выжигали свои легкие парами олова и канифоли.
Значки ГТО носили с гордостью, будто боевые ордена.
И вот пришло время - враг у ворот, война на пороге. И родину надо защищать не на учениях, а всерьез.
Но эта деталь как-то прошла мимо многих.
И когда немцы вошли в город, игра в войну продолжилась: только правила стали строже.
В подполье оказалось два школьника. Сперва в подполье попал Павел Озимов. Попал с какой-то оказией - узнал между делом такое, за что его либо стоило придушить, либо завербовать. Выбрали второе, тем паче, что парень лишь о том мечтал, чтоб его завербовали.
Предложи ему наган и прикажи завтра застрелить какого-то немца, Пашка бы, вероятно, не стал бы отказываться. Взял бы оружие, от волнения бы не спал всю ночь, утром пошел бы в комендатуру… Где все бы провалил.
Не его это было - людей убивать.
При заброске радист где-то неудачно стукнул приемник. Посыпались лампы. Был запасной комплект, лампы отлично входили в гнезда, прогревались нити, но приемник оставался безмолвным.
Провозившись с ним полдня, на следующее утро радист запросил помощи - хоть кого-то, кто разбирается в радиоделе. Предложили Пашку Озимова - тот будто еще в седьмом классе собирал простенький приемник. Конечно же, модели, что была у радиста он не видел, познаний отремонтировать тоже не хватало. Но случилось чудо: Пашка просто стал одну за одной вынимать лампы и ставить их на место, и передатчик ожил.
Когда оказалось, что батарей нет, он же предложил простую схему - собрать динамо-машину, к ней подключить стабилизатор…
На круче над морем раскидывали антенну, ставили один велосипед на козлы, к колесу крепили динамо-машину. Пашка крутил педали. Пока генераторы жужжали, питая передатчик, радист выходил в эфир, отбивал шифровку. Благо проходимость над морем, да еще вечером была просто великолепная, и слабосильный передатчик было слышно за фронтом.
Природа, шум моря. И если ветер разметал комаров, то казалось - быть не может ничего лучше таких вечеров.
- Еще бы девчат сюда, - мечтал Пашка, так вообще курорт…
После быстро все складывали на велосипеды и уматывали проселками.
Затем Пашка сагитировал в подполье своего друга детства.
Если Пашка осознано продолжал играть в войну, то Глеб был просто хулиганом. Он хулиганил при советской власти, и оставался хулиганом в оккупации. Когда надо было расклеить листовки, бросить в окно бутылку с бензином, то тут он был безотказен.
Но был у Глеба и серьезный недостаток. Как и все бандюганы, он был не слишком умен. А попросту дурак.
И светила бы ему какая-то банда, дорога дальняя, казенный дом, ну а может даже и стенка. Но началась война, и его хулиганство оказалось востребованным. Все говорило, что он станет героем, его именем лет через двадцать, вероятно, назовут пионерский отряд.
Ведь всякое на войне бывает?
Разве не так?
* * *
- Какие еще будут вопросы и пожелания. Старшие не обижают? - спросил майор у радиста.
Тот отмахнулся от предложения заступиться как от несущественного.
- Я эта… В комендатуре работаю. Шоферю у немцев.
- То есть работаете на оккупантов? - спросил Вольских строго.
Парень сразу стушевался.
- Да ладно… - поспешил успокоить паренька майор, - нам нужен свой человек в тылу врага. Ведь так?
Вольских серьезно посмотрел на радиста. Тот судорожно сглотнул и кивнул.
- Так что ты хотел сказать?..
- Значится так…
Пашка устроился в гараже - немцы доверили ему немецкую легковушку. Возил на нем он тех, кому персональная машина не полагалась, но по каким-то делам надо было куда-то съездить.
На машине был установлен приемник. Пашка чуть переделал конструкцию, вставил в схему дополнительный контур и теперь на головные телефоны слушал немецкие радиопереговоры.
Шифровки записывал в блокнот, ночью, перед сном перечитывал, пытаясь их понять.
Знал, где и на чем эти сообщения формируются, откуда оправляются.
- Я даже одну помогал переносить. "Енигма"называется. "Загадка" то есть. Стоят они на втором этаже, почти над входом, в зарешеченной комнате. А вот если бы этот аппарат выкрасть, посмотреть, что в нем, как он работает.
Вольских покачал головой:
- Нет, не поможет. Аппарат тебе не даст ничего. У нас в штабах знаешь какие светлые головы сидят… Вроде бы поляки что-то успели с этим кодом сделать, но они все будто бы передали британцам. После тридцать девятого мы с поляками ведь вроде как в контрах.
Парень явно расстроился. Он молчал, но держал себя в руках.
- Да не волнуйтесь вы так. Задача перед нами будет не менее важная и, возможно, более опасная.
Майор задумался, потер подбородок. Про себя отметил: завтра надо бы побриться.
- Любезнейший! - крикнул он.
На пороге появился руководитель подполья. Нет, точно подслушивает, мерзавец… - пронеслось в голове у Вольских. С таким жуком надо осторожней. Или, ладно, пусть живет…
- Простите, все забываю, как вас зовут, - продолжил майор.
Еще бы не забыл, - подумал подпольщик, - майор даже не удосужился спросить у подпольщика фамилии.
- Как уже всем вам известно, в банке этого города сконцентрированы огромные ценности, которые оккупанты планируют вывезти в Германию. Мы этого не должны допустить!
Краем глаза Вольских следил за мальчишкой. При этих словах он распрямил плечи и будто бы стал выше. Конечно же, его присутствие на этом совете было необязательно. Строго говоря, не его это было дело вовсе. Но ведь радист или еще кто-то разболтает ему… А так мальчишка почувствует себя причастным к тайне, что довольно пользительно с воспитательной точки зрения.
- При допросе старшего Циперовича… - продолжил майор.
- Циберловича… - поправил его Пашка и сам испугался своей смелости.
К удивлению всех присутствующих, майор поправился:
- Циберловича… При его допросе присутствовал кто-то из местных. Человек, который до войны занимал видное положение…
Главный почесал голову - почесал затылок. Так обычно чешут голову дураки, - отметил про себя Вольских. Но неожиданно даже для себя подпольщик вспомнил.
- Это Бойко… Володя… Владимир. То ли Сергеич, то ли Андреич. Капитан милиции. Бывший капитан…
- Андреич… - опять вступил в разговор Пашка.
Майор кивнул:
- У нас есть одна беда… Верней, две беды. Это Бойко и бандиты. Со вторыми, пожалуй, можно и нужно договориться. Все же уголовники - социально близкие к нам лица. А с предателями социалистической отчизны разговор у нас краток.
Руководитель подполья вытянулся в струну. Его рука привычно нащупала в кармане "наган".
- Не надо Бойко убивать. Владимир Андреич - наш человек, советский.
- Если он советский, что же он с немцами работает?
- Он не знает о подполье. Если его попробовать завербовать…
- С предателями у нас разговор короткий… - покачал головой Вольских. - Понятно?
И пристально посмотрел в глаза мальчишке.
Тот молча кивнул.
Нет, этого капитана надо обязательно зарыть. Для всего местного населения это будет замечательным уроком…
* * *
На сон грядущий Вольских все же попросил вина.
- Не могу заснуть, хоть ты тресни, - признался он. - Бессонница.
Нашли вино - домашнее, крепленое, налили в графинчик, вытерли фланелькой хрустальный стаканчик. Руководитель подполья не побрезговал отнести это лично - мало ли, захмелеет гость, выскажет, что у него на душе.
Вольских взболтнул графин и, игнорируя бокал, хлебнул прямо из горла.
- Я тут прикидывал… Давайте посмотрим правде в глаза, не будем выдавать нужду за добродетель. Мы тут одни, так что… Скажу правду - положение на фронтах не блестяще… Не настолько плохо, как твердят немцы в своей пропаганде, но все же хуже, чем в наших сводках. Не сочтите мои слова официальной речью, но приходит время, когда от нас требуется максимальное напряжение сил, где бы мы не находились - в советском тылу, в тылу врага или на фронте. Поэтому с завтрашнего дня - партсобрания и политинформации прекращаются. Все, кто есть в наличии - должны работать! Выгоните этих пердунов на улицу, пусть хотя бы ведут "тихую пропаганду". Только убедитесь, что они не знают ничего существенного…
Подпольщик понял намек - майор не просто хотел пристроить в работу старых партийцев, он желал от них избавиться.
- Их же могут схватить немцы!
- Ну и отлично! Меньше нахлебников!
- Да вы что? Это же люди, у которых по тридцать лет партийного стажа! И не впервой сидеть в подполье.
- Просто сидеть - ума много не надо. Я намерен провести переаттестацию по единственному предмету - хорошо или плохо подпольщик бьет врага. И если он его не бьет вовсе, а только штаны просиживает, мы должны от него избавиться. Партизанский хлеб тяжел и кровав! Миллионы людей со всей нашей огромной страны рвутся на фронт, чтобы бить оккупантов. А у нас оккупанты - вот они, только надо выйти из дому… Наши братья сражаются с врагом, имея, хорошо если по винтовке на троих. У нас есть оружие, мы можем бороться с ним в три смены, передавая его из рук в руки. Мало того - чтоб пустить под откос поезд, совсем необязательно быть вооруженным до зубов.
- А что насчет банка… Вы, действительно, хотите…
Подпольщик замолчал, подбирая слова. А, в конечном счете, что хочет этот полоумный майор? Нет, жили себе спокойно, и вдруг свалился с неба этот баламут.
- Действительно хочу! - подтвердил тот. - Вместо того, чтоб гнать на фронт бесконечные стрелковые дивизии, куда лучше построить одну мехбригаду. Только вот где денег на нее взять? Завод клепает танки месяц. Стоит один танк, прошу заметить, триста тысяч рублей, а из-за ошибки какого-то желторотого командира немцы сжигают их сотнями за пару часов…
Испытывает? - подумал подпольщик. - Что ему сказать? Что страна Советов победит и без еврейского золота?.. А не заподозрит в саботаже?.. Лучше промолчать…
Так и сделал…
И оказался прав: Вольских сделал еще глоток и продолжил:
- Может, у нас не получится захватить эти ценности. Но мы, однозначно, не можем позволить, чтоб на деньги советских граждан немцы строили свои танки. Понятно?
- Понятно… Чего уж не понять…
- Отдельно вас прошу… Кого бы не нанял тот еврей, их бы неплохо найти и переговорить. У вас есть человек, близкий к криминальным кругам?
- Человек?.. Близкий… Может быть разве что Глеб…
- Ну вот видите, - чуть не в первый раз со своего появления улыбнулся Вольских, - а говорите, у вас плохое подполье.
Ничего подобного, конечно, подпольщик не говорил. Вольских решил это самостоятельно.
Но ничего, он здесь все перетрусит.
Утро следующего дня
В госпиталь принесли почту.
Письма разбирали - к почтоноше тянулись руки. Но были письма, кои не застали адресата - кто-то отбыл на фронт, в отпуск, в сырую землю. Письма последним падали на сетку совершенно пустой кровати. И если к тебе не пришло ни одного письма - выбирай любое, примерь на себя чужую судьбу… Слаще она твоей собственной или горше?
За раздачей писем майор наблюдал почти без интереса. В его медальоне на том месте, где обозначали родственников, была лишь пустота. И это была совершенная правда - родственников, достойных упоминания, у него не было.
Тем больше он был удивлен, когда треугольник упал поверх его одеяла:
- Ловите, товарищ майор…
Письмо было обыкновенным: будто племяннику Коле писала его тетка из-под Астрахани. Рассказывала про урожай капусты, про погоды, про то, как в начале лета дед Никифор упал в колодец. Говорила она также, что дядька его, дед Иван плох, что копать огород некому. И звала племянника на помощь. Обещала снабдить медом и самогоном. Самогон цензура отчего-то вымарала.
Майор прочел письмо не без интереса, проверил адрес на конверте - да, действительно: Н. К. Гусеву, номер полевой почты такой-то, штемпель Астрахани, штемпель ташкентский. Почерк бабский, старушечий, с уймой ошибок.
Все отлично, все сходится, только никакой тетки у него в Астрахани не было.
Он тихо осмотрелся по сторонам - всем было плевать и на него, и на письмо. Провокация? Слишком сложная - если СМЕРШу или НКВД надо кого-то скрутить, они просто подходят и заметают. В крайнем случае - дождутся ночи.
Письмо, конечно же, предназначалось ему. Бывало, что письма плутали, попадали не к тому адресату, не доходили вовсе. Но шестым, седьмым, черт его знает каким чувством, майор понимал - ошибки не было. Нет, безусловно, писала какая-то старушка. Писала, вероятно, по пять подобных писем в неделю, положим, за фунт хлеба каждое… И кто-то диктовал ей, говорил, в каком слове делать какую ошибку.
Дочитав, он свернул назад треугольник, спрятал под подушкой.
А ночью он запасся бумагой и папиросами, заперся в туалете.
Пока пытался разобраться в письме, скурил три папиросы. Следов симпатических чернил будто бы не было. Да и слишком это опасно, явно. Опять же - корреспондент мог предполагать, что у него может не оказаться под рукой нужного реактива.
Тот, кто составлял это письмо, конечно же, знал, кто на самом деле майор Гусев. Представлял, что он может, насколько умен… Письмо содержало секретное послание. Вряд ли стал шифровать сообщение кодом, до которого он не додумается. Шифр должен быть достаточно простым, чтоб он мог его разгадать сам, без шифроблокнотов и подсказок.
И, действительно, разгадал…
Шифр был не то, чтобы сложный, но довольно хитрый. Майор выписал все слова с ошибками. Сперва выписал все их первые буквы. Получился полный бред. Выписал все последние - получилось еще хуже: три мягких знака подряд напрочь исключали возможность дешифровки. Пробовал комбинировать сами ошибки, но было слишком много гласных. Но достаточно было прочесть выписанные первые буквы в обратном порядке, и…
Колесник звал его на дело в Миронов. Называл и его долю - очень, очень много.
Свои записи майор сжег. Пепел раскрошил в руках, спустил в рукомойник.
Но затем еще долго сидел, о чем-то думая, куря папироску за папироской…