IX
Яркие в ночной синеве полосы от ламп неровно ложились на улицу. Под хатами, на завалинках и дубках, - приглушенные голоса, журчанье балалаек, смех.
За бугром небо посветлело: собиралась всходить луна. На углу переулка чистый и сильный девичий голос завел:
Сонце заходыть, а мисяць сходыть,
Тыхо по морю човэн плывэ.
Невидимые в темноте девушки хорошо спевшимися голосами подхватили:
В човни дивчина писню заводыть,
Козак почуе, сэрдэнько мрэ…
Петро замедлил шаг, слушал, как песня отдавалась эхом далеко за рощей. В разных концах села послышались новые девичьи голоса. Песни заполнили теплый пахучий воздух, поднимались к высокому звездному небу, плыли над улицами и левадами, над черно-глянцевым сейчас Днепром, его песчаными отмелями и прибрежными перелесками.
Давно ли Петро вот так же сидел по вечерам с хлопцами и дивчатами под чьей-нибудь хатой? Или, повесив за плечо гармонь, шел с друзьями-комсомольцами на чужой куток . Звонкие переливы трехрядки собирали молодежь со всего села, и тогда Петро, комсомольский вожак, овладевал посиделками, умело завязывал беседу о работе в колхозных бригадах, о лучших стахановцах, о том, какой станет Чистая Криница, как расцветет она, если каждый будет работать честно, с огоньком…
По дороге Петро расспросил Василинку о своих бывших друзьях. Почти никого не осталось в селе. Следом за Петром подались в техникумы и институты и Степа Усик, и Йосып Луганец, и Миша Сахно. Гриша Срибный приезжал зимой в отпуск в форме летчика; он окончил авиационную школу и летает где-то на Дону. Яким Горбань ушел служить в армию и остался на сверхсрочную.
Воспоминания о товарищах юности всколыхнули в памяти многое. Петро шел, испытывая такое чувство, словно он только вчера расстался с селом. Но незнакомые, по-мальчишечьи хрипловатые голоса под хатами напоминали о том, что уже подросло, вступило в свои права новое поколение.
За балочкой начиналась улица, где жили Девятко. Петро сразу различил хату, о которой так много думал эти годы. Окна ее, с тенями цветов на занавесках, казалось, светились не так, как в других домах.
К калитке с басовитым лаем кинулась собака. Кто-то скрипнул дверью, вышел на крыльцо. Василинка позвала:
- Тетка Палажка, это вы? Придержите Серка.
- Добре, племянница, - откликнулся смеющийся голос Настуньки.
Прикрикнув на собаку, она подбежала к воротам.
- Проходьте, пожалуйста, - засуетилась она, узнав Петра. - Ходимте в хату.
- Кто дома, Настуся? - прижимаясь к подружке, спросила Василинка.
- Никого. Маты пошли до бабы ночевать. Батько еще не приходили.
- А Оксана?
- Скоро будет. Нюську побежала провожать.
Настя пропустила Петра и Василинку в хату, забежала в свою комнатку причесаться.
Худенькая, с шапкой белокурых волос, буйно вьющихся над бойким личиком, быстроглазая и подвижная, она была в той девичьей поре, когда уже пробуждается интерес к мужчинам. Может быть, именно поэтому она держалась с парнями подчеркнуто насмешливо, мальчишек-сверстников беспощадно передразнивала и всячески выказывала им свое презрение. Только к Петру Рубанюку она относилась по-иному - и не без причины. Как-то раз, девятилетней девочкой, шаля с подружками на Днепре, Настя сорвалась с берега в воду и стала тонуть. Петро, переправлявшийся на лодке, вытащил ее и откачал. После он частенько подшучивал над ней по этому поводу, но она никогда не обижалась.
Петро помнил Настуньку девчонкой-озорницей, с измазанными чернилами пальцами. Сейчас она вошла смело и уверенно, совсем взрослая девушка, и, усевшись на скамейке, лукаво глядела на Петра.
- Мать родная! - весело произнес он. - Еще одна невеста подросла.
- Невеста без места, - засмеялась Настя.
Она переглянулась с Василинкой. Подружки, видимо, вспомнив что-то свое, дружно фыркнули.
- Вы чего?
Василинка, прыская, принялась рассказывать, как почтарь Малынец, напившись пьяным, шутливо сватался за Настю.
Петро слушал ее рассеянно. В чертах Настиного лица он отыскал то, что напоминало ему Оксану, и не сводил с нее глаз, Когда Настунька смеялась, на щеках ее появлялись такие же мягкие ямочки, так же широко открывались белые, блестевшие маленькие зубы.
- Что ж до сих пор нет Оксаны? - спросил он.
- Должна б уже вернуться. Подожди, Петро, я сбегаю. - Настя предупредительно вскочила.
- Сиди, - остановил ее Петро. - Лучше водичкой холодной угости.
Он пил крупными, жадными глотками и, услышав, как звякнула щеколда калитки, вздрогнул.
- Тато пришли, - сказала Настя, убирая кружку.
Кузьма Степанович, покашливая, переступил порог. Поздоровавшись, вопросительно посмотрел на Петра.
- Щось не признаю, - сказал он, загораживая рукой свет от лампы и вглядываясь.
- Богатый буду, - улыбнулся Петро.
- Петра не узнаете? - упрекнула Настя.
Кузьма Степанович, кряхтя, присел у стола, вытащил очки. Он остался таким же, каким видел его Петро последний раз. Выпуклый блестящий лоб с кустиками седых волос у висков, короткие, остриженные усы.
- Разве ж его признаешь? - оправдывался он, поблескивая очками в сторону Петра. - Вон какой стал! Ну, ну, будь здоров, Остапович! С благополучным прибытием!
Кузьма Степанович подсел ближе, приглаживая ладонями волосы. Поговорить со знающими людьми было его страстью.
- Что же там, в нашей столице, новенького? Воевать скоро придется? - осведомился он. - Ты теперь человек ученый. Хочу тебя спросить вот о чем. Все ж таки мы вроде как в союзе с Германией. Это ж большая сила, а? Теперь кто хочешь побоится. Может, войны и не будет?
Кузьма Степанович напряженно и пристально смотрел, ожидая ответа. Петро понял, что этот вопрос очень тревожил старика.
- Что вам сказать? - подумав, ответил он. - Договор-то у нас есть о ненападении. Может быть, нас и побоятся трогать.
- Ох, нет, - с сомнением покачал головой Кузьма Степанович. - Ближняя собака скорей укусит.
Он еще долго выпытывал у Петра новости - о приезде в Москву японского министра, о последних опытах ученых Тимирязевской академии. Постепенно разговор перешел на хозяйственные дела. Петро все время чутко прислушивался к каждому звуку, доносившемуся со двора. И когда под окнами прошелестели быстрые, легкие шаги, он на полуслове осекся и обернулся к дверям.
Оксана остановилась на пороге. Неестественно громким и веселым голосом она поздоровалась с Петром. Тот поднялся навстречу, молча сжал ее пальцы. Рука ее, теплая и мягкая, чуть заметно дрожала. Василинка и Настя перестали шушукаться, с откровенным любопытством смотрели на обоих. Оксана, покосившись на них, потянула Петра за собой:
- Пойдем, посидим у меня в комнатке.
X
Оксана прибавила в лампе огонь и задернула занавеску на окне.
- Какой ты у нас москвич, показывайся, - сказала она, поглядывая на Петра блестящими глазами.
Петро стал у окна. С плохо скрываемым волнением наблюдал он, как Оксана прикалывала к волосам красную гвоздику.
- Это чтобы понравиться, - сказала она, чувствуя на себе его пристальный взгляд и за шуткой стараясь скрыть растерянность.
- А если не поможет? - посмеиваясь, спросил Петро.
От него не утаилось, что девушка взволнована: ее выдавали побледневшие щеки, дрожащие пальцы, которыми она закалывала цветок. Но, несмотря на волнение, она держала себя свободно. "Это уже не та девчонка, которая с такой наивной робостью дарила платочек", - подумал Петро.
Он всматривался в черты ее лица. Оксана была даже лучше, обаятельнее того образа, который за время разлуки создало воображение Петра и с которым он так свыкся.
- Ну, Оксана, - произнес он, шагнув к ней и положив руки на ее плечи, - здравствуй!
Оксана отстранила щеку от его губ, с силой сбросила руки.
- Ты что это, Петро?!
В голосе ее слышались негодующие слезы, лицо выражало такую обиду, что Петро растерялся и удивленно отступил к столу. Он не понимал, что могло быть плохого в его дружеском порыве. Резкость Оксаны оскорбила и огорчила его.
Оксана, видимо, хотела сказать еще какую-то колкость, но, мельком посмотрев на него, только пожала с досадой плечами.
С минуту они сидели молча.
- И что это за мода у хлопцев? - сказала Оксана беззлобно. - Ты же не знаешь - может, у меня есть… кому обнимать.
- Знаю, что есть, - голос Петра дрогнул. - Я просто рад, что вижу тебя. И поцеловал бы от души. С чистым, сердцем.
Оксана посмотрела на него исподлобья.
- Что ты знаешь?
- Слышал, что жених есть.
- Уже успели… Как это ты надумал приехать? Даже не верится.
- Приехал, - коротко ответил Петро.
- Прямо записать где-то надо…
Петро, скорей по ее насмешливому взгляду, чем из слов, понял горький намек. Но он был слишком задет холодным приемом и поэтому круто переменил разговор.
- Расскажи, Оксана, как ты живешь?
- Что о себе рассказывать? Кончила десятилетку, ты знаешь. В институт поступила.
- Нравится в медицинском?
- Очень интересно. Ну, а ты? Помнишь, писал, что хочешь карту садов составить.
- Думаю здесь заканчивать.
Петро отвечал на вопросы Оксаны о московской жизни, о практике на мичуринских станциях, но вскоре заметил, что она слушает рассеянно, с невеселым лицом.
- Что ты такая? - спросил он.
- Какая?
- Скучная. Надоели тебе мои рассказы?
- Нет, нет. Говори. Я даже голос твой забыла.
- Но все-таки непонятная ты.
- Почему?
- Вот ты меня так… недружелюбно встретила. А почему?. Помнишь, когда мы расставались, что ты говорила?
- Помню.
- А паутинку помнишь?
- Какую?.. А!
Оксана перевела взгляд с его лица на окно. Из-за шелестевшей верхушки каштана серебрился край ущербленной луны.
- Тогда было светлей в саду, - сказала Оксана. - И ветра совсем не было.
Она склонила над столом голову, медленно разглаживала рукой складки полотняной скатерти. Волосы ее чуть слышно тонко пахли ромашкой.
- А ты?.. - тихо спросила она. - Неужели у тебя не было дивчины? Не верится, Петро.
- Друзья девушки были и есть. А любил и… люблю я одну…
На крыльце кто-то переговаривался. Оксана поднялась, но я эту минуту в дверях показалась голова Насти.
- Петро, - шепотом позвала она, - Лешка тебя ищет.
- Ну, позови его. Мы ж еще не видались с ним.
- Я сбрехала… сказала, что никого нет. А он такой настырливый. Не верит. И чего это он на ночь глядя приперся!
- Покличь его, - сказала Оксана. - Зачем ты обманываешь?
Алексей ворвался в комнату шумный и оживленный. Радостно поздоровавшись с Петром, он сел против него на краю постели.
- Я с бригады прямо до вас побежал, - говорил он, скручивая цыгарку и не спуская с Петра глаз. - Батько твой сюда меня направил. Наших хлопцев, слыхал наверно, никого в селе не осталось.
- Знаю.
- Погостевать приехал, Петро?
- Нет, работать.
- Вот это добре! Мы тут скучали за тобой.
Прикрывая цыгарку пригоршней и обволакивая себя клубами едкого желтого дыма, Алексей скороговоркой выкладывал сельские новости, и было видно, что он, хотя и насторожился, все же искренне обрадован приездом школьного товарища.
Петро слушал его, украдкой посматривая на Оксану. Она, подперев щеку ладонью, молча глядела то на Алексея, то на Петра, и по задумчивому лицу ее нельзя было определить, слышала ли она, о чем идет речь, или думала о своем.
Алексей вдруг обратился к ней:
- Ты, Оксана, хочь угостила Петра?
- Да я сейчас наугощался, - сказал Петро. - Спасибо, ничего не надо.
- Как это не надо? - закипятился Алексей, - Оксанка, ступай неси чего-нибудь закусить. Наверно, и по чарочке найдется?
Петро, удержав вскочившую с места Оксану, сказал Алексею:
- Хорошим друзьям при встрече и без вина должно быть весело. Верно?
- Как же это не угостить гостя! - сокрушался Алексей. - До меня пойдем, так у моей матери целый литр припрятан.
- Ладно, успеется.
Засиделись за разговорами до полуночи. Вразнобой закричали первые петухи, когда Петро с Алексеем собрались по домам. Оксана накинула на плечи платок, вышла проводить до ворот.
У калитки Петро сказал:
- Мы с тобой еще не обо всем поговорили, Оксана.
- Всего никогда не переговоришь, - ответила она и мельком посмотрела на Алексея.
- Побалакай с хлопцем, чего ты, - свеликодушничал тот.
- Ох, уже не рано.
- Ну что ж, будь здорова! - сказал Петро, пожимая ей руку.
Алексей проводил его до самых ворот и ушел лишь после того, как Петро пообещал посидеть с ним завтра вечерком.
XI
В субботу, чуть забрезжил рассвет, Остап Григорьевич собрался на остров. Перед уходом, тихонько ступая на носках, он заглянул в чистую половину хаты, к сыну.
Петро, сидя на кровати, натягивал сапог.
- Что так рано? - удивился отец. - Маловато спишь.
- Хочу с вами в сад пойти. Вы как добираетесь до сада? Паромом?
- Паромом… А если есть желание, можем лодкой. Хорошую справили.
- Лучше лодкой.
Петро перекинул через плечо полотенце, вышел во двор. Он снял с себя нижнюю сорочку, плеснул на грудь черпак ключевой воды. Вода была ледяная. Петро, жмуря глаза и шумно отдуваясь, быстро растирал грудь, руки, шею.
Мать несла мимо подойник с парным молоком. Поставив в погреб молоко, она вернулась, чтобы помочь сыну умыться.
- Повидался, Петрусь?
- С кем?
- Ты же вчера до Девятко ходил.
Он ответил неохотно:
- Повидался.
- Иди снидать, Петрусь, - позвала Катерина Федосеевна, когда он кончил умываться.
- Куда в такую рань?
- Хоть молочка выпей, - настаивала мать. - Свеженького.
- Поешь, вернемся не рано, - посоветовал отец.
- Ну, добре.
Наскоро позавтракав, Петро взял весла и пошел следом за отцом к Днепру.
Утро расцветало в необычайной тишине. Застывшие в безветрии листья деревьев, молодые сосенки, стебли трав искрились на солнце жемчужной россыпью росы. Над зеркальной гладью воды поднимался нежно-розовый пар.
Петро дошел до Днепра, остановился, любуясь зеленеющим островом. Оба берега - отлогий, с редким сосновым молодняком на песчаных бурунах, и крутой, с могучими дубами, простершими над яром широкие ветви, - были залиты чистым утренним светом.
Петру вспомнилось, как он, готовясь в Тимирязевку, часто приходил сюда, на берег, и засиживался с книжками подчас дотемна. Днепр был то прозрачно-зеленым в ясный летний день, то синим перед грозой, на закате пламенел; сколько дум передумал тогда Петро, глядя на его волны, спокойно катившиеся к морю! Временами ему казалось, что из его затеи поступить в Тимирязевку ничего не получится. Знания у него были невелики, и надо было отказаться от гулянок, развлечений, отдыха, чтобы успеть пройти большую и трудную программу. Но в минуты сомнений Петро вспоминал крепко врезавшиеся в память слова старшего брата, Ивана: "Тебе и мне, Петрусь, все родина дала, чего батьки наши в своей жизни не имели. Пока молод, память хорошая, учись, набирайся побольше знаний. Сторицей надо вернуть все, что дала нам советская власть!"
И вот позади и бессонные студенческие ночи, и томительные годы разлуки с семьей, с любимой девушкой. Два-три денька на отдых, и - за работу!
…По узкой тропинке на противоположном берегу поднимались от парома в гору женщины с тяпками на плечах.
- Ганькин участок за садом недалеко, - сказал Остап Григорьевич, отвязывая лодку. - Добрые у них этот год бураки.
Петро приладил весла, засучил рукава рубашки. Отец оттолкнул лодку, сел на корму. Пахло рыбой и мокрыми корягами. "В воскресенье пойду порыбалить", - мысленно решил Петро.
- Хорошо ловится рыба? - спросил он.
- Неплохо.
Остап Григорьевич набил трубку, но раскуривать не торопился: уж очень чистый воздух стоял над водой.
- Немножко освобожусь, порыбалим на неделе, если интересуешься, - сказал он.
- На неделе, тато, вряд ли выйдет. В понедельник поеду.
- Куда?
- В район. Надо за дело браться.
- Ты ж дома совсем мало был.
- Буду наезжать. Теперь недалеко.
- Погуляй три-четыре денька. Мать обижаться будет.
- Не смогу я… без работы.