- Интересно ты мыслишь, вольно! Но, это мой народ. И я думаю, стараюсь понять. Ну, как? Как мне считать героями вояков дивизии СС "Галичина"? Шапку перед ними снять только за то, что СС - элита Великой Германии? Не где-то, в элите, служили наши, родные хлопцы - эсэсы? Они что, - кивнул за окно Ткаченко, - интересы вот этой земли защищали? Где? В Словакии, Польше, Югославии, даже во Франции - там они провели войну. Там выполняли присягу верности высшему руководителю немецких войск, Адольфу - понятно какому, да?! И понятно как: дома и костелы жгли, с людьми вместе. Они же единственный раз могли праведно в землю, как воины лечь - под Бродами 15 июля в 1944-м. Высшую честь оказали им немцы - двинули в бой на врага заклятого, в бой против Советов! Там они и полегли, в тот же день. Все 15 тысяч. Русские танки поджечь - не так же легко, как поджечь костел; а пехота в атаке - не те же крестьяне, которых согнать в костел и поджечь, или так расстрелять, не сгоняя, можно…
Как понять мне позавчерашнюю акцию УПА в Козюбах? Убили директора школы, инспектора райобраза, и двух парубков-комсомольцев. Глоток долгожданной свободы в Козюбах? Как считаешь? Как мне считать? Моему народу? В пол-жизни живем, потому, что бандеровцы убивают специалистов - не работают школы; больницы; колхозы, даже детский садик. Мне, моему народу нужна вот такая свобода?!
- Да, уж, арифметика…
- Арифметика, Мирка. А незалежная Украина - вывеска, как на бакалейной лавке. Молодежь мне жалко - щеночков слепых, в волчьей стае…
- Повадки… порода… о чем говорим?
- Как есть.
- Волчья стая…
- Разве не так?
- Я о нас, то же самое слышал.
- В порядке взаимности?
- Нет, от своих я слышал. "Волки пролетарской революции".
Ткаченко согласно кивнул:
- Волки. Да волки, да разной породы…
- Две волчьи стаи сошлись на земле нашей, да? Кто остановит? Одни передавят других? Об Украине душа болит…
***
Викентий внедрял Мирку в среду тех, кто был задержан. Мирка ел, ночевал с ними, и должен был быть среди них своим. А служба Викента вершила судьбы. В нем Мирка, видел бескомпромиссного, преданного делу НКВДиста… Много думал о нем, но сказать, как тогда, в Освенциме, что-нибудь, не мог. Мысль не находила слов... И от того, что не находила, царила в душе сумятица. Мысли метались безлико, Мирка не понимал себя, какая-то обреченность блуждала внутри. Иногда, на грани сна и сознания, он удивлялся, что еще жив...
Но разговор с Ткаченко, склонял к тому, что о Викенте Мирка мог думать как о деснице карающей божьей; о том, что нужны пролетарские волки...
Но, перестали сниться родные края: как по снегу апрельскому, также, темнело, пустело в душе. Мирка, думая почему Викент не боится смерти, невольно сравнил его с тем же евреем-капо крематория. Что-то общее было. Но час жертвенности Викента не наступал: работали винтики, в железной и безупречной системе. И свои жертвы железная эта машина косила; и Мирка, в любой момент, мог такой жертвой стать.
Он научился писать информацию для Викента, и мог это делать не под диктовку, а сам. Но от этого не заканчивалась война. Лето уже достигало вершины, Викент к сообщениям подшивал протоколы; готовилось дело для заседания тройки, и уходили в другое какое-то бытие, приговоренные люди. Но Мирка был на довольствии Родины, и, значит, делал работу, нужную ей. Но почувствовал, что наступает сбой.
Он сидел уже трое суток в камере с человеком, которого служба Викента считала "Объектом № 1".
- Мирка, - теребил Викент, - давай-ка, давай! Вот это тебе - настоящее дело! Пора. То, что раньше - все так, - цветочки, мелочь. А это… Я на тебя надеюсь. Помни!
Три дня пробыл Мирка вдвоем, в райотделовской камере; в освобожденном давно, и уже освоенном мирной жизнью, райцентре. Жизнь продолжалась, и кто-то, в какое-то нужное русло, должен был эту жизнь направлять. Поэтому люди одни, вершили судьбы других. Знал уже Мирка, что ничего не теряется с той простотой, с той легкостью, с которой теряются судьбы. Он же был винтиком, как и Викент, как и все…
В камере, когда поместили Мирку, было два человека. Он назвал свое настоящее имя. Пожав руки, почему-то подумал, что говорить будет не о чем. Старшему было на вид пятьдесят, второму - за тридцать.
- Ты откуда? - спросил второй.
Мирка назвал родное село.
- Из плена?
- Да.
- Молодой ты… А как попал?
- Сдался.
- Что ж, и такое было... - вздохнул собеседник, - Данилом меня зовут.
- Иван Романович, - посмотрев на Мирку, назвался первый.
И сидели молча, каждый на своих нарах. Подумав о Мирке, Данило спросил:
- А сюда как попал? Опять сдался?
- Нет. В лагере отсидел. В Освенциме.
- В Освенциме? - удивился Данил.
Что же знали, - хотел бы представить Мирка, - об Освенциме люди, которые не были там?
- А не зачтется, наверное, что ты отбыл там? - предположил Данил, - Чужая тюрьма, не наша.
- Не знаю, - ответил Мирка.
- Хоть бы сам-то не говорил, что сдался.
- Мне уже все равно.
- Стыд заел, что ли?
- Нет. Мне не много хорошего сделали власть, или НКВД…
- Ну, это смотря, что ты для нее мог хорошего сделать… - Хотя, - заметил, присмотревшись к Мирке, заметил Данила, - а что ты и мог-то наделать?
"В такие-то годы!" - понял мысль его Мирка. - А ты из обиженных? - спросил он, - Из раскулаченных?
- Голод я пережил, он раскулачил!
- Да, была эта беда. Но и немцы кормить нас не собирались…
- Это я тоже понял! Я не из пленных. Тут, в тылу был, на немцев работал. Не воевал за них. Но, работал-то, так получается, на себя и на них… Ведь так? - он спрашивал мнение Мирки.
- А как? - не поддержал его Мирка.
Данила больше не спрашивал. Вздыхал, не зная, что говорить и молчал на нарах. Тишина давила, но говорить не хотелось - не о чем. И в никчемности этой, опять оживало предчувствие: как тоска у безнадежно больного; как ожидание приговоренным утра, когда поведут на эшафот.
В тот же день, Данила покинул камеру. Он попрощался, услышав, что надо с вещами. Пожитки забрал: они были собраны, и ушел.
Вдвоем, не замечать друг друга было немыслимо …
- Родным, Мирон, о судьбе твоей что-то известно? - услышал Мирка.
- Может быть, что-то… не знаю…
- Напрасно. Живые друг друга терять не должны. Ты взрослый, и надо об этом подумать.
Он говорил, не подозревая, что Мирка давно, безнадежно все это уже передумал. И совсем не хотел слышать эти правильные слова от кого-то из посторонних. Задевали они, но не царапали, как посторонние вещи. "Разве мама моя, - понимал он, - если она жива, обо мне не плачет? Все понимаю, и прячусь от этих мыслей. Себя, дорогого, щажу. А папа, сестричка?" Не набрался он смелости спросить однозначно, выяснить все у Викента… Теперь, не заставив считаться с собой изначально, спрашивать было глупо. Поздно. Привык уже, приспособился Мирка состоять на довольстве у Родины, и делать работу, которая ей нужна. Какие вопросы? Только сейчас он стал думать, что уже конец лета, что нет войны, а он - до сих пор, "пропавший без вести". Здоровый, живой, в самом деле, и сытый…
"Потерял я себя в Освенциме, или меня потеряла Родина?" Стал понимать теперь Мирка, что не в Освенциме - здесь, себя потерял, как вещь... Сам!
"А понял ли он, - посмотрел Ивана Романовича Мирка, - каково мне после слов его на душе?" Не узнал. Дверь прогремела.
- Поярков, - сказали оттуда, - к следователю!
Света им не включили, хотя Мирка знал, свет в этом городе, и в этом здании, есть. Но так было лучше: неуверенно чувствовал бы он себя, неуютно, когда бы пришлось смотреть в глаза Пояркову. Сумерки выручали Мирку.
А тот на допросе пробыл недолго. Кажется, он все знал: что с ним будет. Он жил, потому, что дышал, и потому, что дышать надо будет завтра. Таким много не надо, они приспособились тихо жить, незаметно. Оба молчали, но чувствовал Мирка, что думает человек о нем. И не хотелось, чтобы он заговорил.
- А я не был в плену, - сказал Поярков, в темноте не видя глаз Мирки, - Я военный, кадровый. До тридцать восьмого года - кадровый. А потом: непростое время, и я угодил, вместе с другими…
Мирка не слышал, чтобы он двигался или вздыхал. Просто он говорил, ровным голосом, в темноту. Догадывался, что слышит Мирка…
- "58-1г" - недонесение - десять лет…
- Ошибочно, да? Я так понимаю…
- Не разобрались. Время такое. Трудно было тогда разобраться. Смутное время, Мирка, страну тогда чуть мы не потеряли!
- Страну мы сейчас чуть не потеряли, под сапогом немецким!
- Но и тогда, Мирка, тоже. Да позади все, зачем теперь это? Забудется. Скоро только такие, как я, смогут случайно напомнить об этом. Прошло…
- Если Вы здесь, и не из плена, - значит с войны?
- Да. Срок мой истек бы в сорок восьмом. Но - война. А война все равно найдет военного. В этом ее справедливость. Поэтому, я войну прошел. Но, сейчас сорок пятый, а не сорок восьмой - срок не отбыт.
- Отбыли войну; не отбыли срок… - усмехнулся Мирка.
- Войну, Мирка, не отбывают!
- Ладно… Значит, еще три года?
- Да. Отсюда и должен отправиться я, отбывать…
- Три года - не очень много…
- Да, но если я здесь, а не на этапе, значит, срок стараются пересмотреть.
- Убавить?
- Думаю - наоборот…
"Для этого же я и здесь!" - мысленно подытожил Мирка.
- Будешь спать? - подождав, спросил Мирку Иван Романович.
- Да.
- Ну, спокойной ночи.
- И Вам…
Утром вызвали Мирку. Первым встретил Григорий Михайлович.
- Давай-ка, Мирка, - торопил он, - наедайся! Здесь же… - махнул он рукой.
Да, задержанных здесь кормили уже не с армейской кухни. Здесь были хлеб и баланда.
- Не подавись, - пошутил Викент, - я подожду.
И оценил, когда поел Мирка:
- Что-то хиленько, а? Не проголодался, что ли?
- Как человек поработал, так и поест!
- Золотые слова! Значит, неважно ты поработал, да? Он молчун?
- Нет, не сказал бы.
- Чего же тогда?
- Но пока молчит.
- А может, еще подсадить кого-то? Может, поразговорчивей будет?
- Вряд ли, вчера же мы не одни еще были.
- Значит, туго? Мирка, а ты не потерял сноровку?
Викент посмотрел по-другому: взглядом, какого Мирка раньше не замечал.
- Ах, вот что, - кривенько закусил он губу, - передохнуть тебе, может? Чуток, по-людски. Развеяться. Да, вон уж пора и еще одно… - Викент опять закусил губу, усмехнулся, - Мы девку найдем тебе. Накувыркаешься вволю! Все будет, Мирка, но подтянись, вытяни нам это дело! А за мной, ты же знаешь, не заржавеет!
Не заржавеет - это знал Мирка. С этим он соглашался.
- Без новостей? - спросил сокамерник.
- Нет, - Мирка не сразу понял.
"А что он хотел услышать? Что хотел, или должен сказать ему я? Я устал от того, что всем нужна правда, все хотят слышать ее, но - только та правда, которую слышать хотят! А настоящая им не нужна!".
Мирка вдруг понял, что лучше смотреть на Пояркова теми, как хочет Викент, глазами. "Своими, чужими руками - но каждый судьбу свою лепит сам! - вспомнил он, - Надо лепить!". Не руки чужие, но шанс, прямо сейчас, перед Миркой есть. "Мне за Вас даже девка обещана! Это не шутки - шанс, - на который я раскручу Викента! За ним "не ржавеет!".
Потеряно все: семья; даже родина, и Мирка сам - как "пропавший без вести". Он не хотел терять больше. "Все! - напомнил он сам себе, - Осталось терять последнее - душу. Хватит, есть шанс, и я принимаю решение!"
- Смутное время, Вы говорите, - сказал он, - страну могли потерять… Это выдумки все!
- А не ты мне сказал? - отозвался Поярков, - Что из-за таких как я, пол страны угодило в тюрьму?
- А было не так?
- Да, почти так. А народ за решеткой - страна потеряна! Твое поколение Мирка, поражаться будет тому, как боготворили те, кого уничтожали, тех, кто их уничтожал!
- Почему?
- Потому, что не люди уничтожали, - система. А человек в ней…
- Винтик!
- Вот именно! Поэтому остановить он систему не мог. По инерции, Мирка, она и работала: выше меры и выше разума.
- Да?... - хмыкнул, не убежденный такими словами, Мирка.
- Именно! Что, ты считаешь, сотрудники НКВД - кровожадные волки; и в этом все дело? Нет, Мирка, не в этом, не в них! Как могло быть иначе, если Постановление ЦИК четко определяет две категории, а в Приказе по НКВД - разнарядка по каждой области всей страны? В цифрах - первая категория - столько-то граждан; вторая - столько-то. Первая - высшая мера; вторая - по лагерям. Исполнять приговоры по высшей мере - немедленно, помилований не допускать. С приказом не справился, цифр не дал - это вредительство и саботаж. Это значит, НКВДист исполняется приговором, немедленно, так же как все, и - безусловно, по категории № 1! Легко воздавать такому? Что могло быть в стране?
Вряд ли Поярков думал, что Мирка легко ответит.
- Но не будет так дальше, - ответил он сам, - Время системы уходит - инерция не бесконечна. Ошибка нашей истории в том, что власть смогла запустить стальную машину, а вовремя остановить оказалась не в силах. Ошибка как раз "в железе", - в том, что из человека - винтики. Из человека, с умом и живой натурой - гвозди и винтики! Природе не свойственно, Мирка, ошибка!
Может быть, он уточнить хотел что-то, смолк. Но у Мирки не было слов.
- Но ошибки оплачены, Мирка. Мною, такими как я, многими, - тяжкой ценой. Оплачены! Поэтому не боюсь, что ты про меня расскажешь. Даже хочу, чтобы рассказал. Вам надо знать, чтобы жить по-другому. Лучше!
- Да мы и свои заблуждения, тоже найдем! - хрипло ответил Мирка.
- Ошибок, оплаченных нашей ценой, повторить невозможно!
Документ предоставлен выборочно.
Это слишком большой документ, количественно охватывающий все республики и области СССР:
ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ НКВД СССР № 00447
30 июля 1937 года
Совершенно секретно
…2. О мерах наказания репрессируемых и количестве подлежащих репрессии.
2.1. Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:
а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элеметов. Они подлежат немедленному аресту, и по рассмотрении их дел на тройках – РАССТРЕЛУ.
б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки.
2.2. Согласно представленным учетным данным Наркомами республиканских НКВД и начальниками краевых и областных управлений НКВД, утверждается следующее количество подлежащих репрессии:
І категория II категория Всего
(расстрел)
1. Азербайджанская СССР…………………1500 3450 5250
23. Чечено-Ингушская АССР………………..500 1500 2000
40. Московская область …………………… 5000 3000 35000
Украинская ССР
1. Харьковская область……………………...1500 4000 5500
2. Киевская……………………………………2000 3500 5500
3. Винницкая ………………………………...1000 3000 4000
4. Донецкая …………………………………..1000 3000 4000
5. Одесская……………………………………1000 3500 4500
6. Днепропетовская ………………………….1000 2000 3000
7. Черииговская ……………………………….300 1300 1600
3. Организация работы троек:
5. Тройки ведут протоколы своих заседаний, в которые записывают вынесенные ими приговоры в отношении каждого осужденного. Протокол заседания тройки направляется начальнику оперативной службы для приведения приговоров в исполнение. К следственным делам приобщаются выписки из протоколов в отношении каждого осужденного.
4. Порядок приведения приговоров в исполнение.
1. Приговора приводятся в исполнение лицами по указанию председателей троек, т.е. наркомов республиканских НКВД, начальников управлений или областных отделов НКВД. Основанием для приведения приговоров в исполнение являются – завершенная выписка из протокола заседания тройки с изложением приговора в отношении каждого осужденного и специальное предписание за подписью председателя тройки, вручаемые лицу, приводящему приговор в исполнение.
2. Приговора по І категории приводятся в исполнение в местах и порядком по указанию наркомов внутренних дел, начальников управлений и областных отделов НКВД с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговоров в исполнение. Документы об исполнении приговора приобщаются в отдельном конверте к следственному делу каждого осужденного.
Народный Комиссар Внутренних Дел Союза ССР
Генеральный Комиссар Государственной Безопасности Н. Ежов
……………………………………………………………………………………………..
Не мог, в то время десятилетний житель харьковской области Выхованец Мирка, знать, что в субботу утром 31 июля 1937 года на стол и.о. Управления НКВД лег не Правительственный Указ "Об усилении мер борьбы…" - исчерпывающей прямотой пистолетного выстрела лег Приказ, обязывающий его Шумского Игоря Борисовича - в кратчайшие сроки репрессировать по второй категории 4000 человек и расстрелять 1500. Это Приказ!
…………………………………………………………………………………………..
"Ну, разве не враг он?! - думал о Пояркове Мирка, - Одни жизнь отдать за свое государство способны; другие - основы его подорвать, железные!".
В надежности плана он больше не сомневался. Пояркова он раскрутил выше вышки. "Сделаю все, - думал он, - и не я, а Викент уже пусть эмоции прячет. Пусть удивляется, пусть пожалеет немного даже, но - обещано, а за ним не ржавеет! Пусть платит и он, за слова, хотя бы…".
Однако, не забывались слова Пояркова. Они убеждали, даже если этого не хотеть…
- А войну Вы закончили кем? - в поздних сумерках, перед сном, спросил Мирка.
- Майором.
- Не слабо… А начинали?
- Начинал? С рядового. Но и в тридцать восьмом, тоже был майором.
- Шаг вперед, шаг назад? - усмехнулся Мирка. - Получается, как по второму кругу?
- Да. И по тому же пути: от начала и до конца.
- И что же теперь?
- Рядовым, очевидно, снова...
- А потом третий круг, от начала и до конца?
- Третьего круга не будет.
- Уже не хотите?
- Нет. Я бы пошел, но войны уже нет, а до следующей не доживу.
Утром, как и вчера, старшина встречал первым. Как и в Освенциме, не забывал и старался подкармливать Мирку. "Еда - это главное в жизни?" - хотел спросить Мирка, но старшина бы не понял обиды…
Но Викент, как вчера, дескать "Не подавись!", - не шутил. Его не было.
- Не будет сегодня. Разве что к вечеру, - покачал головой старшина. - Шишка большая к нам из Москвы прилетает, готовимся. Так что поешь, да назад, отдыхай. Тебе силы нужны.
"Ну, если девка обещана!", - про себя улыбнулся Мирка и поблагодарил старшину.
- Без новостей, - вернувшись, сказал он Пояркову. Не хотел вопросов.
- Близким дай знать.
- Дам! - с легкой душой согласился Мирка, и отвернулся на нарах.