- Так в чем же товарищ Сталин оправдан?
- Во всем виноваты стройки. Великие стройки страны.
- Сталин не виноват?
- Нет. Он не виноват.
- Историк… - задумался Викент, - И лупоглазый… А как остальные?
- Нормально.
- Не поддавались на провокации?
- Нет.
- Сознательный, видишь, народ у нас. Но не все, далеко не все. А наша с тобой задача, Мирка… Мирка - повторил он, думая, - Мир, а ты водки не хочешь?
- Нет, этого не хочу?
- А кагорчика? Помнишь кагор?
- Этого, может быть… - поддался вдруг Мирка.
- Ну, так поди, принеси. Или мне идти?
- Нет, я сам.
- Шкаф открой и возьми котелок. И - давай.
В шкафу Мирка увидел тот же, с которым уже ходил, котелок. Рядом стояла винтовка. Та, из которой он убил немцев. Он знал ее: у нее ожог на прикладе был, в виде размытого круга.
- Спросят: кто и куда - скажешь, вино для Викента. Понял?
Склад уже был под охраной. Но Мирка сказал, как велел Викент, и вопросов не было. Вино принесли из подвала без промедлений. Котелок - до краев…
- Привет передать ему? - шутливо поинтересовался Мирка.
- Не надо! - грубо ответил солдат.
В двух тарелках стояло мясо, когда он вернулся. А на сковородке - глазунья. Ее три с половиной года не видел Мирка. "Из-под немецких куриц!" - подумал он.
- Пей, Мирка, пей, а напишем после! Историк и лупоглазый, они же, наверное, спят? Так чего ж мы писать должны? Не надо… А как тебе, кстати, спалось там? Не страшно?
- Нормально.
- А если еще, по моей личной просьбе?
- Если надо... - Мирка, не возражая, пожал плечами.
- Нравишься ты мне, Мирка!
Над столом, над горячей глазуньей, сошлись их стаканы.
- Входи, давай, Мирка, во взрослую жизнь. Пей вино с офицером, и говори о жизни.
- Что говорили о Машуке с Карнауховым? - поев, поинтересовался Викент.
- Викентий Стасович, - опомнился Мирка, - не было заговора, никакого.
- Да ну!
- И Карнаухов, - он ранен.
- В задницу банной шайкой?
- Да, то есть туда... Нога в сапоге - прилетела к нему в окоп… это… - Мирка тут растерялся, - В то место, как раз прилетело.
- Что прилетело? Горошина с неба?
- Лопатка.
- В задницу?
- Да.
- И что? Ты хочешь, чтоб я ему в это место заглядывал?
- А как? - растерялся Мирка.
- Спасибо, Мирка, ты молодец! А смотреть больше некуда мне, так? Плен, - запомни, глупец! - это измена, и только измена Родине, под любым соусом! Значит изменник, как ни крути его - враг своего народа. Враг! Попался - так застрелись! Лопаткой убей себя - есть варианты. А нет под рукой ничего - пусть застрелят немцы. За этим у них не ржавело - сам знаешь. Ты, милый друг, опомнись! Ты хочешь, чтоб я, офицер советский, изменнику в ж… заглядывал, а? Что за честь для меня такая? Спасибо!
- А если ваш попадется, там, - кивнул Мирка, - среди пленных?
- Кто такой наш?
- НКВДист, например.
- Наши в плен не сдаются, запомни! Клином на голове своей затеши! А встретишь такого, - можешь стрелять мне сюда! - ткнул он пальцем себе в середину лба.
- Ты как хочешь, - вскочил он, - а я этой гадости пить не могу. Не вставляет она, тварь немецкая! Мне - водки русской!
Он встал, и пошел скорым шагом к шкафу. Выбросил из него винтовку, немецкую каску. Достал водки.
- Вот что русскому надо! Вот! - махнув рукой, он налил себе полный стакан.
- Народной вины не бывает, - прокомментировал, неожиданно, Мирка.
- Историк сказал?
- И сам так думаю...
- Так кого же тогда, голова ты баранья, вы с ним обвинить горазды? Ты ж не тупой, Мирка! Кого? На кого намекаете а? Вот тебе Мирка и выводы! А ты говоришь мне…
Винтовка валялась там, возле шкафа с открытой дверцей.
- Чего на нее Мирка пялишься, а? Узнаешь? Так меня застрели теперь! Ты умеешь, я видел. Убить - за тобой не станет! На это ты мастер! Все это видели. Все! А то вон - смахнул он бумаги, - по-тихому хочешь приговорить меня, - пистолет возьми. Я ничего не скажу тебе. И ничего тебе даже не будет. Бери!
Ох, как легко показалось Мирке вот так и сделать! Он горячился в мыслях, чувствуя правоту: разве не видел своими глазами, НКВДиста в плену? Видел, вместе с другими, ждущими смерти так же, как он, - и не по его вине… НКВДист, о котором таким, как Викент, не расскажет Мирка, - способен был умереть за других. Небо с землей он с Викентом. Мирка память его будет свято хранить: не всех эта память достойна! И не таких, как Викент, сто процентов! До боли обидно, что потерял его Мирка, что такие, как он, покидают, случайно, мир. Викент выпивал второй стакан водки. Показалось, что он в этот миг хотел быть убитым… Мирка сник.
- Что же мы делаем, Мирка? - спросил Викент, отставив стакан, и не морщась от водки, - Иди!
Мирка поднялся. Перешагнул через брошенную винтовку, задел ногой каску: он захмелел. В кабинет беспокойно нырнул солдат, который был в коридоре.
Уходя Мирка слышал:
- Или мне показалось: Родине ты быть полезным мечтал? О подвигах грезил? Ты ребенком когда-то был, а?
Мирка шел четко и прямо. Земля качалась: справа налево, и наоборот, а ноги несли ровно. И совесть его была чистой. Он добрел до своей подушки, в которую можно было плакать.
Не заплакал еще, и не заснул, пришел старшина.
Принес от Викентия обе тарелки с мясом, много хлеба и сковородку. С Викентом, не замечая этого, не успел поесть Мирка…
- Питаться усиленно нужно, Мирка, - сказал старшина.
Родина снилась в ту ночь. "Утро страны", - так называлась картина, или плакат, который он видел в клубе и в библиотеке. Сталин, на первом плане: усатый, усталый, думающий человек. А за ним - поле и трактора. Легкая пыль над распахиваемой землей. Снилось, что Мирка шел из школы. Он это помнит прекрасно: старался идти задками, а не по главной улице. Так нравилось больше: никого не встречая, мог о своем, сокровенном, думать. Он остро мечтал тогда: воображение рисовало, в деталях, - как он совершает подвиг.
Дерево было на полпути. "Змея родила" - так о нем ляпнул однажды друг Алеша. Дерево было извилистым, с темно-зеленой, раскидистой кроной. И вот, - представляет Мирка, - что успевает заметить под ним, как догорает бикфордов шнур. Рядом ранец. А в ранце - взрывчатка. В последний момент, грудью бросаясь, Мирка тот шнур обрывает.
Он даже, о, бог мой, - даже в гробу себя видел! Погибшим героем. В сером, любимом своем пиджачке, с октябрятской звездочкой. В пилотке. И голова - не глазницами в небо - а в профиль. Так, почему-то, видел… И только сейчас это вспомнил, а всю войну, весь Освенцим, грезил мамой, сестричкой, папой. Себя-то как бы не видел… В его кумачовом гробу, были положены две винтовки. Винтовки Мосина, 1901 года. Нравились форма ее, дух ее, цвет. Он из дерева делал такую. Она у него была.
Это был хмельной сон…
А Викента он трое суток не видел. "Может, - уж было скользнула мысль, - застрелился? Уж если я мастер убить пленных немцев, то, - то Викент убитым быть не боится, я видел! Я разбираюсь в этом".
- Не забыл про меня? - поинтересовался Викент. Он был жив, и вызвал Мирку. Невольно, коротко, покосился Мирка в то место стола, где мог лежать пистолет.
- Все на месте, - заверил Викент.
- Нет, не забыл, - сказал Мирка.
- Судьбу твою, между прочим, делаю. Это ты осознаешь?
"Своими руками, чужими, - но мы это делаем сами" - подумал Мирка.
- Обиды свои сунь в то место, куда угодили сапог и лопата! - сказал Викент, - А мне - пиши!
Мирка взял карандаш и стал писать. Не выдумывал, не приукрашивал, и никого не оправдывал, просто писал.
- Подпись! - напомнил Викент.
- "Зебра"?
- "Зебра"! А не забыл, молодец!
- А Вы мне скажите, Викентий Стасович, что, в наше время каторги есть?
- Каторги? Есть. Для изменников Родины, - есть. А что же ты думал? По постановлению Совета Министров СССР от сорок третьего года - есть. По пятьдесят четвертым статьям. Историк твой, "Погорелов: Анатолий Михайлович" - тут мне, внизу, кстати, и допиши. Второй - лупоглазый - "Дереш Иван Матвеевич". Это нам надо все фиксировать. Ну, так вот, оба они - загремят! А ты молодец. Ты капитана мне сделал, спасибо, мой друг!
Погоны, теперь видел Мирка, были на нем капитанские, новые.
- Что с ними будет? - спросил он капитана.
Викентий тряхнул головой: Мирка смотрел на его погоны, а спрашивал не об этом.
- Сибирь! - сказал он, - Им будет Сибирь. Лесоповал, или золото. Но тебе, если будем дружить, не грозит такое. А остальным - непременно!
- Они же не виноваты…
- Я не пойму. То ты мальчишка умный, то, блин, чумной! По камере стосковался?
- Нет.
- Да и не надо! Этого я уже не допущу. Они же тебя: ты понимаешь? Не понимаешь? Они тебя разорвут на части! А я не хотел бы. Мне секретный сотрудник дорог. "Зебра". Сам делал.
"Тарас Бульба! - подумал Мирка - Породил, - и убью!"…
- А что будет со мной? - спросил он, и посмотрел на шкаф.
- Котелок еще не опустел, - усмехнулся Викент, - если хочешь… А винтовку я поломал и выкинул.
Он кивком показал на пол. Мирка увидел, что доски на нем покорежены тем, что по ним наносили, с размаху, удары.
- А пистолет, - Викент подошел, наклонился и похлопал дружески, по плечу, - он всегда, друг мой, на месте. Да мне еще, видишь, жить надо - столько задач.
"И столько врагов!" - добавил, не вслух, конечно, Мирка.
- Значит, Викентий Стасович, мне скоро домой?
- У-мм, - ухмыльнулся Викентий Стасович, покачал головой, - примерно… В общем, здесь тебе в камеру больше нельзя! Поживи, откормись. На Родину скоро поедем, на Украину. Понял?
Мирка вздохнул.
- Родину чистить от дряни, Мирка! Ты Ленина, Мирка, не видел, с метелкой?
- Нет. - удивился Мирка.
- Плакат Владимира Маяковского. Ты что, не помнишь: "В ушах оглохших пароходов, горели серьги якорей"? Не помнишь?
- Забыл…
- Он это, Мирка, писал в Одессе. Но, может-то быть, он там никогда и не был. Я ж врать умею. Я так навру, когда надо… Но, я его понял: он видел, как пароходы дудят во все трубы, а якоря торчат в клюзах. Вот вам и серьги. Вот, сын лесничего, между тем, с Кавказа…
Викент умел, очень во время, рвать мысли, свои и чужие, на части. Рвать для того, чтобы слепить из них то, что надо.
- Плакат… - осторожно напомнил Мирка.
- Плакат: глобус - на нем, с метлой нарисован товарищ Ленин. Подметает весь шар земной, а из-под метлы, летят по сторонам буржуи. И называется этот плакат: "Товарищ Ленин чистит планету от нечисти". Вот и мы возьмемся. Ты украинский знаешь?
- Да.
- Давай, на это большие надежды
Мирка смотрел в пол, и пытался представить, как Викентий Стасович разломал винтовку. Пол возле шкафа, был искорежен. Под невысокой, черной ножкой шкафа, Мирка увидел закатившийся в угол, забытый патрон.
Откинулся на спинку стула, раздумывал, глядя ему в лицо, Викент.
"Тратит столько времени и еды на меня… - думал Мирка, - Неужели затем, что я Родине, многострадальной моей, так нужен? Секретный сотрудник "Зебра"?
- Мирка, - позвал Викентий.
Мирка поднял глаза и с тоской посмотрел на Викентия и за окно. Викентий, привычно и запросто что-то хотел сказать, но остановился, увидев, как глубока тоска в тех глазах. Не стал ничего говорить.
- А я, - дерзнул Мирка, - я б выпил! - и распахнул, едва не порвав его, ворот своей гимнастерки.
- Вон, - не удивился Викент, - в шкафу. Там котелок твой. Я его не трогал…
- Нет, - сказал Мирка, - водки, по-русски!
- Водки? А умереть от нее не боишься?
- Совсем не боюсь! - заверил Мирка и опустил голову в руки.
- Ну, что же, давай. Война продолжается. Я тебе говорил, что наша война не кончается, так? В поле и в небе она отгремит, и в морях, но только не здесь! - показал он жестом, обозначая душу. - Мы не только в ней победители будем, - каратели тоже! А где каратели, - там и невинные жертвы. Что делать - волки едят без хлеба! Где рассусоливать?! Хищники - такова природа, и глупо спорить! А мы волки! НКВД - волки революционного пролетариата, Мирка! Понятно? Водки неси…
Мирка растерянно медлил.
- Я все понимаю, - спокойно сказал Викент, - Все, и твоих невинных… Но тут у меня, - ударил он в грудь ладонью, - партбилет! Я - боец: простой, рядовой, как ты: потому, что у партии нет генералов. И, надо будет - завтра же, партия жертвой назначит меня и тебя. "Понимаете…"! - передразнил он, - Да кто мы такие, чтоб думать и понимать? Мы все - механизмы, детали всеобщей системы. Винтики в ней - безупречной, единой, железной. И я, друг мой, сделаю все! Потому, что партия большевиков и НКВД - это одно и то же! Будешь делать и ты, и заставим других! Потому что без партии не будет и СССР. Увидишь! Чушь я несу? Нет, как раз правду, Мирка! Где водка?
Через месяц Мирка был в Украине. НКВДисты - видел он, гибли нередко. И погибали, от тех же ударов, невинные: на одной пяди земли, нередко. Убивали, чаще ножами в спину, - на пешеходных и автомобильных мостах. Чаще там - потому что с ними, с начала, вели разговор, как со своими и подходили в упор… Погибали в засадах на горных дорогах Карпат. "Может, действительно волки нужны?" - стал думать Мирка.
- Мирон, а давай вечерять! - в комнату к Мирке пришел Ткаченко, оперативник из местного РО НКВД. Он прошел всю войну, был фронтовым разведчиком, здесь: "Бог велел, - говорил он сам, - быть розыскником!". Работал он много, дело любил, с ним считались местные. Мирку старался чем-нибудь угощать домашним: "Три года, - качал головой он, - ты Мирка утробу эрзацем морил в лагерях… Домашнего, вон поешь, родного". И еще он любил заходить потому, что любил украинский, пел украинские песни, и читал старые книги на украинском. Мирка сносно общался тоже, на украинском.
Чуть захмелев от горилки, они себя ощущали не только одним народом, но именно украинским народом.
- А как же… - вслух задумался Мирка, - Как получается так, что воюем-то мы со своим народом? Что, и под Харьковом так же? Там же такие леса!?
- Нет, - покачал головой Ткаченко, - так только здесь, в Карпатах.
- А почему?
- Это политика, Мирка. Я же из этого города, местный. Сам много думал: а почему? Я же свободно с ними, на нашем, одном языке говорить могу. Но они говорят мне, что будут бороться со мной, потому, что борются за Украину. А я, мы с тобой - за что?
Документы и лица войны:
Начальник полиции безопасности и СД
Берлин 7 июля 1941 г.
Р. упр. Совершенно секретно
Т. Оберлендер
Сводка № 5
1. Политический обзор
а) по Рейху: Руководитель группы ОУН в Генерал-губернаторстве Бандера находится с 6.07.1941 в Берлине под почетным арестом.
б) по Генерал-Губернаторству: Полковник в отставке Мельник направил 6.07.1941 через Главный штаб Вермахта в Ставку фюрера следующее письмо:
"Вождю немецкого народа и Верховному Главнокомандующему Германских Вооруженных сил- Ставка фюрера – через главный штаб Вермахта – из отделения Абвера в Кракове.
Украинский народ как никто другой, борясь за свою свободу, душой проникается идеалами новой Европы. Стремление всего Украинского народа – принимать участие в осуществлении этих идеалов. Мы, старые борцы за свободу 1978-1921 г.г., просим предоставить нам и одновременно нашей украинской молодежи, честь участия в крестовом походе против большевистского варварства.
Наряду с легионами Европы просим и мы дать на возможность маршировать плечом к плечу с нашими освободителями – германским Вермахтом и создать для этой цели украинские боевые соединения".
- Я тоже, - заверил Мирка.
- А… - не совсем его понял Ткаченко, - А вот, понимаешь, я лучше по делу смотреть, не по слову буду. У них казнь любимая… Особенно русских военных они так любят… Две верхушки еловых притянут к земле веревками: человека за ноги, - и полетел он в небо. Его пополам!
- Фашисты, что ли?
- Да, как сказать?... Те не любили их тоже. У предводителя ихнего, братья в Освенциме, там, где ты был, погибли.* (*Василий и Александр - родные братья С. Бандеры) Но к немцам они, все-же, поближе будут. Так сказать, по повадкам, породе… Мне, знаешь, ребят, молодежь их жалко. Они - так действительно за идею. За Украину свою, незалежную. Патриоты заблудшие…
- Почему заблудшие?
- Благие намерения, - знаешь, как русские говорят… Да не нужны бандеровцам ни патриоты, ни светлые их идеи, ни украинский народ- не до него! Есть повадки - по ним и живут.
- Повадки?
- Ну, так, примерно. Солдат убивают - понятно, но, ты же видишь: они и врача, там, и агронома подстрелят; и просто колхозника; меня - так вообще за счастье!. Так что же мы - не народ?
- Да. Тут не понимаю…
- А я понимаю. Тактика, Мирка, а не идея. Солдат убивают - народу наглядно, против кого воюют. Своих убивают - вообще два плюса! Смотрите, народ - Советы вас не защитят - это раз. И нам: сердце имейте, это же из-за вас - уйдите, оставьте в покое, люди целее будут!
- И так можно чего-то добиться?
- Нет, - покачал головой Ткаченко, - ничего! Их предводители это знают. На немцев расчет был - они разбиты. Американцы? Те поддержали бы, да где они? Польша в тылу - так она советская, и там ненавидят их. Есть перспектива? Да никакой! Они это знают, а людей, не считая, кладут.
- Так зачем же?
- Думать так не хотел бы, но как иначе, Мирка? Промысел. Божий промысел этих людей. Высшее руководство - за рубежом. Их содержать, нужны средства спецслужб. А чтобы спецслужбы давали деньги - здесь показать активность надо. Сыр же бесплатный - сам знаешь… Ну а здесь? Ручка в руках - писать будешь; скрипка - будешь играть; плуг - пахать; а винтовка?! Вооруженные нелегалы, во-первых, сводят личные счеты. Винтовка в руках, чего не прийти бы с ватагой из леса, и не рассчитаться с соседом, иным, с кем поссорился лет пятнадцать назад? Чего бы сундук у бабуси Марыси не распотрошить, зная издавна, что там лежит? Наталку хотел, а она отказала - ватага пришла, - и нету Наталки. И младшей сестры, заодно… Семьи "обидчиков", вместе с детьми, вырезают - какую я должен видеть и уважать идею!? Плуга в руки они не возьмут, а есть надо. Элементарно?
- Ну... - задумался Мирка, - У нас же такая армия! Взять в кольцо, прочесать насквозь все леса - выявить, вытащить всех. Почему бы не так?
- Не выйдет, Мирон… - покачал головой Ткаченко, - Красноармейцы в погонах, в пилотках при звездах, - а те? Наших видно, а с той стороны? Нож за пазухой, автомат под полой. Нет, нам придется, Мирка: тебе, мне - не армии… Не знаю, год, или сколько продлится…
- Так долго?
- Думаю, да. Я реально думаю.
- Народ их или поддерживает, или боится?...
- И то есть, и другое, Мирон. - Но, я не первый, и не последний, который их не побоялся и не поддержал. Это что, борьба за свободу - врачей убивать, учителей, агрономов? Кровопролитие из-за угла!
- Может, - задумался Мирка, - их надежды на то, что все это вынудит бросить, оставить им Украину? Жизнь не налаживается, кровь проливается - ну их к черту! Живите себе, как хотите.