- Я бы сказал, островок, - уточнил Алекс. - Крохотный такой, уютный островок без единого деревца и ручейка. А вот и автобан, - он показал в сторону видневшегося пирса, к которому от аэродрома вела неширокая грунтовая дорога длиной около пятидесяти метров. - Все как я говорил. Что за остров и кому принадлежит - не знаю. Есть предположение, что Шведскому королевству. А вы, собственно говоря, куда направлялись?
Сникший от столь неожиданного известия, вахмистр что-то буркнул и поплелся назад.
- Ладно, возвращайтесь, а я схожу за аптечкой, - крикнул вдогонку Алекс.
Когда он вернулся, большинство потерпевших кораблекрушение уже знало, что их выбросило на необитаемый остров. Они засыпали летчика вопросами: далеко ли до берега, исправен ли его самолет, чья это земля, работает ли радиостанция и тому подобное. Отвечая на них, Шеллен догадывался, что все они вовсе не горят желанием вернуться назад на фронт, особенно если этот фронт Восточный. Потом, отыскав парня со странными погонами, Алекс отдал ему сумку с аптечкой.
- Ты, что ли, тут лекарь? Вот, возьми, не бог весть что, но у вас, я вижу, и этого нет. Надеюсь, разберешься?
- Да я и не лекарь с-совсем. У нас был санитар, но его убило в п-первый же день.
- Вот как, а ты кто же? - Алекс все пристальнее вглядывался в лицо парня.
- Я? Вильгельм Гроппнер, курьер п-полевой почты.
- Знаешь что, курьер, отдай тогда аптечку вон тому ефрейтору и давай-ка выйдем. Есть разговор.
Они прошли в просторный сарай, сколоченный, как предположил Алекс, для электрогенератора. Здесь уже лежал труп умершего час назад унтер-офицера.
- Это Зикманис, - сказал Гроппнер. - Он помогал мне…
Алекс повернулся и в упор посмотрел на парня.
- Ну что, ты меня не узнаешь? - неожиданно спросил он. - А поляну Германа помнишь? А как кролика приносили в жертву Одину? Твоя, кстати, была идея.
- Мачта?! - в изумлении прошептал Гроппнер, чуть ли не минуту осмысливая услышанное. - Алекс Ш-шеллен? Не может быть! Т-ты же уехал… - От волнения Вилли Гроппнер, тот самый паренек, что когда-то пересказал "Дрезденским чертополохам", пускай и в весьма вольном изложении, чуть ли не всего Дюма, стал заикаться еще больше.
- На этом свете, Очкарик, все может быть, - вздохнул Шеллен. - Только не называй меня Алексом - я теперь Генрих. Генрих фон Плауен. Заруби себе это на носу.
- П-почему?
- Очки не будут спадать, вот почему.
- Алекс…
- Так надо, Вилли! Потом объясню.
Гроппнер обалдело смотрел на приятеля детства.
- П-понимаю…
- Да ни черта ты не понимаешь, - буркнул Шеллен. - Запомни: мы друзья детства, ты - Очкарик, я - Мачта, тебя зовут Вилли Гроппнер, а меня Генрих фон Плауен.
- А т-твой брат?
- Да! Насчет брата, - словно вспомнил Алекс, - никакого брата у меня нет. Нет и не было, понял?
- Нет брата? А что с Принцем?
- С Эйтелем все в порядке. Жив и здоров… почти. Мы виделись совсем недавно.
- Понимаю… - Вилли понизил и без того свой сиплый голос до шепота. - Н-неприятности с гестапо? Ты вернулся в Германию под чужим именем?
- Ну-у… вроде того. От тебя ничего не скроешь.
- Могила, - Гроппнер поднял вверх двуперстие правой руки, словно произносил клятву.
- Тогда давай за встречу.
Алекс снял с ремня флягу с коньяком, и они сделали по глотку. Через минуту опустошенный голодом, обессиленный штормами и ошарашенный встречей с другом детства, Очкарик повис на шее своего старшего товарища. Тщедушное тело его сотрясали рыдания, а по совсем еще мальчишескому лицу ручьями текли слезы.
- Не могу поверить, Алекс, - всхлипывал он, - я уже не надеялся. Нам сказали, что больше транспортов не будет… неужели мы еще сможем вернуться домой? Ты веришь в это?
- Конечно, сможем, - успокаивал Шеллен, - только не называй меня Алексом. Пошли, вон уже солнце выглянуло. Сегодня будет погожий денек. Сейчас хлебнешь еще коньяку и давай-ка ложись поспи. Пойдем, я тебя устрою. Ты на ногах не держишься.
- Что будем делать, лейтенант, - спросил Шеллена вахмистр Блок, когда тот, уложив Гроппнера, выходил из барака. - Надо что-то решать. Продуктов нет, лекарств - тоже. Почти у всех раненых нагноения. Я самолично нюхал сейчас плечо у Кленце - там вне всяких сомнений гангрена. Вы сказали, что ваш самолет поврежден? Среди нас есть отличный автомеханик, а также слесарь из оружейной мастерской бригады. Сам я до войны работал жестянщиком, крыл железом церковные крыши у себя в Мекленбурге. Так что тоже кое-чем смогу помочь. Вот только с инструментом…
- А электрик у вас найдется? - перебил Алекс.
- Думаю… да.
- Тогда, как отдохнут, тащите всех к "Фоккеру". Я буду там.
- Сделаем, господин лейтенант… вот только…
- Да.
- Тут такое дело…
Шеллен остановился и в упор посмотрел на вахмистра:
- Давайте, Блок, выкладывайте все начистоту. Вас интересует, куда я потом полечу и что там скажу? Так ведь?
- Ну… да. Да, именно так.
- Вы не хотите возвращаться? Я вас правильно понял?
- Мы не хотим попасть в лапы к русским. Вы знаете, что такое русский плен? Я уж не говорю о двух наших прибалтийцах, которых большевики сразу расстреляют как предателей. Наши тоже решат, что мы дезертиры. Поэтому у нас один способ спасти свою жизнь - сдаться нейтралам. Все равно ведь все катится к черту в зубы.
- Я придерживаюсь того же мнения, вахмистр, - Алекс положил на плечо унтер-офицера руку. - Так что успокойтесь.
- Отлично! - Блок мгновенно повеселел. - В таком случае, может, не нужно никуда лететь, а просто связаться с ними по радио? Понимаете, среди нас есть один швед из "Викинга", он расскажет своим что и как. Вы только научите пользоваться вашим радио.
- А не боитесь, что передачу засекут не только шведы?
День и вправду выдался солнечным, с теплым южным ветром. Все, кто мог ходить, к полудню выползли из барака и слонялись по берегу в поисках выброшенной штормом рыбы. Некоторые сушили расстеленную на камнях одежду. "Ремонтная бригада", орудуя ножами и прикладами карабинов, латала дыры в обшивке "длинноносого", а настоящий электрик, нашедшийся среди одного из двух уцелевших прибалтийцев, очень умело состыковал и с помощью извлеченной из фонарика Шеллена батарейки прозвонил отремонтированный кабель. Алекс угостил ремонтников остатками коньяка. Весь свой сухой паек, состоявший в основном из специальных пищевых таблеток, он отдал на подкормку раненых еще утром. Когда ремонт был завершен, в кабину истребителя помогли забраться здоровенному шведу (у него в море была сломана ступня), и он, крутя настроечные верньеры, занялся поиском подходящей шведской радиостанции. Минут через десять он, по его словам, вышел на частоту береговой пограничной охраны, о чем тут же доложил находившемуся поблизости Шеллену.
- Что дальше, господин лейтенант?
- Ты уверен, что это ваши пограничники, а не какая-нибудь лесозаготовительная или рыболовная контора?… Тогда переходи на передачу, - Алекс взобрался на крыло и согнулся над кабиной, - тумблер справа от верньеры. Вот так. Передай, что ты, шведский рыбак, терпишь бедствие вместе со своими товарищами. Вас двенадцать человек, вашу посудину разбило штормом, а самих выбросило на маленький остров. Есть тяжелораненые, нет пресной воды, координаты вам неизвестны, но, предположительно, вы южнее Эланда, так что пускай возьмут пеленг. Все, давай!
У самолета сгрудилась большая часть из всех находившихся на острове. Приковылял даже бледный как полотно обервахмистр Кленце, висевшая на перевязи левая рука которого распухла и зловеще посинела. Все они ждали, затаив дыхание. Швед, которого звали Магнус Бьёрнефельд и который когда-то служил обершарфюрером СС в дивизии "Викинг", а по окончании контракта был переведен в вермахт, что-то говорил на не понятном никому из присутствующих языке, прижимая к шее горловые микрофоны.
- Там спрашивают, откуда у нас мощная рация, если судно утонуло? - прошептал он Алексу, отключив тумблер передачи.
- Чертовы бюрократы, - ругнулся Шеллен. - Скажи, что на острове оказалась бетонная взлетная полоса, а на ней - сломанный немецкий самолет.
- Они спрашивают название нашего судна, - снова прошептал швед.
- Скажи… "Сиреневый дельфин".
- Они спрашивают порт приписки…
- Да что б они там треснули! - взорвался Алекс. - Скажи Висбю и напомни, что раненым очень плохо, а один вот-вот отдаст концы.
- Просят дать пеленг…
Шеллен перегнулся в кабину и щелкнул каким-то рычажком.
- Запикало? - спросил он. - Ну и отлично, продолжай слушать.
Через пару минут швед радостно сообщил, что их засекли и велели ждать помощь. Толпа возликовала. Кто-то закричал: "Да здравствует Швеция!" - а несколько человек бросились к превращенному в лазарет аэродромному бараку, чтобы сообщить радостную весть больным и раненым.
- Только бы погода опять не подвела, - сказал кто-то, и все принялись осматривать горизонт, который снова затягивали облака.
Алекс с Гроппнером отошли подальше от остальных и уселись, привалившись к большому, покрытому высохшим мхом валуну.
- Как ты-то оказался в этой компании? - спросил Шеллен. - С твоим зрением?
- Очень просто - меня мобилизовали в почтовую службу. Там сейчас все нижние чины из нестроевиков. С ноября работал в Данциге на сортировке армейской почты, потом, когда началась эвакуация, надеялся, что и нашу службу вывезут. Но не тут-то было. Нас даже не пропускали в порт. Одного моего сослуживца расстреляли эсэсовцы: он раздобыл билет на пароход, отходящий из Пиллау, отдав все свои деньги, как оказалось потом, за фальшивку, да еще пробрался в порт по чужим документам. Нам потом сообщили об этом случае и велели ждать, мол, вывезут и вас, когда поступит команда.
Но 25 марта из Данцига ушел последний транспорт, а 30-го в город въехали русские танки. Меня и еще нескольких женщин прямо на набережной подобрали моряки. Представляешь, они на торпедном катере зашли по Мотлаве чуть ли не в самый центр города. Чтобы сбить противника с толку, они сняли с флагштоков имперские военные флаги, привязав вместо них простыни, а во время прорыва к бухте включили сирену и прожекторы. К этому времени как раз уже стемнело. На фоне пожарищ по мостам ползли силуэты танков, а мы, под дикое завывание сирены, проносились под ними. Вырвались в бухту, в поисках топлива дошли до Готенхафена. Оказалось, что там наши прямо на фарватере затопили "Гнейзенау", перегородив проход.
Но все обошлось - подвернулся какой-то тральщик, из топливных танков которого наши моряки слили остатки нефти. В кромешной тьме, без фонарей и флагов поперли в открытое море. Правда, повезли они нас не в сторону Германии, а наоборот, еще дальше на север, к Либаве, - по слухам, у капитана катера там осталась семья. Перед самым рассветом прошли через канал в Либавское озеро. В общем, прибился я в итоге к артиллеристам, державшим оборону тамошней крепости. Вернее сказать, это были торчавшие из воды развалины. К нам еще присоединилась пара моряков, этот вот швед, который с поломанной ногой, и несколько латышей-добровольцев. Отец одного из них - местный рыбак, - чтобы спасти сына, вызвался вывести из озера свой старый хойер (так, кажется, называлась его посудина), а мы должны были раздобыть бензин и ждать его ночью у второго моста через канал. Было это 5 апреля.
При мысли о новом морском круизе, да еще на беспалубной деревянной лодке без кают и трюмов, я по первости впал в отчаяние. Потом, рассудив, что умереть в море все же романтичнее, нежели сгнить заживо в Сибири, взял себя в руки. Хотя, знаешь, Алекс, если бы я знал тогда, что нас ждет впереди, наверное, все же предпочел бы Сибирь.
"Досталось парню, - подумал Шеллен, глядя на ссутулившегося Гроппнера. - Романтик хренов".
- Поначалу все складывалось удачно, - продолжал тот. - По-тихому выбравшись из разрушенной еще в ту войну крепости, мы распределили между собой канистры с бензином и, разбившись на группы, пробрались к мосту. Там укрылись в кустах шиповника в находившемся поблизости церковном дворике. Мы не знали в наших ли еще руках была эта часть города, так что опасность на данном этапе исходила больше от эсэсовских патрулей, нежели от русских снарядов. Но сейчас мне кажется, что этих патрулей уже не было. Ну вот… Латыш подогнал свою посудину, как и договаривались, правда, чтобы пройти под мостами, ему пришлось спилить мачту. Русские как раз начали беспокоящий обстрел, и мы - сорок пять человек - под шумок загрузились на борт лодки. От воды до верха бортов осталось не больше пятнадцати сантиметров, и, как она сразу не пошла ко дну, мне непонятно до сих пор. Хозяин лодки сошел на берег (у него в городе оставалась жена и еще несколько детей), попрощался с сыном и сказал, что нам нужно держать курс 275 и тогда миль через семьдесят мы достигнем шведских территориальных вод. А там вроде как будет проще, поскольку ни русские, ни немцы туда не суются из-за опасности подорваться на шведских минах. А еще миль пятнадцать - и Готланд. Казалось бы, не так и много.
Ну во-от. Мы завели мотор и вышли из канала под покровом дымовых шлейфов, тянувшихся от центра города. Взяли курс на запад прямиком через минные поля. Надеялись, что магнитные взрыватели побрезгуют нашей деревяшкой. Тем не менее три человека посменно стояли на носу и по бокам с длинными шестами, чтобы отталкивать от бортов все, что бы к ним ни приблизилось. А так как ночь выдалась совершенно непроглядной, несколько других светили на воду фонариками. На наше счастье, ветра почти не было. И хоть крейсерская скорость хойера не превышала трех узлов, к полудню 7 апреля мы рассчитывали достичь шведского Готланда… Алекс, ты спишь?
- Я слушаю с закрытыми глазами. Продолжай, - ответил Алекс.
- Ладно, спи, а я все равно буду рассказывать. В общем, через пару часов напряжение спало. Кто дремал, кто вполголоса переговаривался. Лейтенант - наш командир - стал расспрашивать шведа Магнуса про Швецию, мол, как там вообще и можно ли, женившись на шведке, получить ихнее гражданство. Ты знаешь, Алекс, оказывается, у них только совсем недавно, буквально лет сорок назад, ввели закон, обязавший каждого иметь фамилию. До этого простолюдинам она не полагалась. Новорожденному давали только имя и прозвище, почти как у индейцев. Как тебе такое: Карл Еловая Шишка или Шарлотта Белая Береза…
- Шарлотта? - открыл глаза Шеллен. - Ах да… продолжай… я внимательно слушаю… Карл Еловая Шишка… а что, мне нравится.
Гроппнер посмотрел на товарища, улыбнулся и, привалившись к валуну, тоже прикрыл глаза.
- На следующий день, часов около двух, нашей идиллии пришел конец. В небе появились два самолета со звездами на крыльях. Сначала мы подумали, что они нас не заметят, но те пошли на разворот. Один потом все же улетел, а второй, сделав еще один круг, стал пикировать. Он выпустил всего одну очередь, облетел нас еще раз и тоже скрылся. Мы догадались, что русские возвращались с охоты с расстрелянными боекомплектами. В противном случае наша посудина была бы разобрана ими на щепки.
Я в тот момент как раз пробирался на нос, где у нас из ведра с крышкой был оборудован гальюн. Пули шлепнулись рядом со мной. Они прилетели одним густым роем и разом вонзились в доски, в человеческие кости и мясо. Я успел только присесть, схватившись за чьи-то плечи, как все закончилось… а, вернее сказать, началось. Крики, стоны, хрипы. Кто-то запаниковал. Лейтенант пообещал пристрелить каждого, если тот не ранен, но станет орать не по делу. В общем, принялись растаскивать всех, кого зацепило. Легкораненых - ближе к носу, тяжелых - к центру. Троих пришлось спустить за борт. Это были наши первые потери и среди них, представь, тот самый парень - латыш, папаша которого пожертвовал для нас своей лодкой. Одна из пуль попала ему прямо в лицо, когда он запрокинул голову, глядя на самолет. Четверо были серьезно ранены, а в бортах и днище мы насчитали тринадцать дырок, через которые фонтанами хлестала вода. На этот случай у нас были припасены два топора, гвозди, дощечки, куски брезента и большой полотняный чехол от "мерседеса". Так что пробоины мы быстро заделали. А тут как раз море покрылось дымкой, которая нас определенно спасла - в тот день мы, как минимум, трижды слышали шум пролетающих самолетов.
Но вскоре забарахлил наш собственный мотор, а потом усилился ветер и поднялись волны. В баркас стала захлестывать вода. Тогда мы разрезали брезент на длинные полосы шириной сантиметров по сорок и с помощью дощечек наростили ими борта. Все это, конечно, держалось на соплях и постоянно отваливалось, но, тем не менее, помогло. Так и сидели, придерживая одной рукой эти лоскутки, а другой вычерпывая кружкой или котелком воду. А ночью разыгрался настоящий шторм. Нашу посудину крутило и вертело в разные стороны, и мне казалось, что мы или не двигаемся вовсе, или ходим кругами. К утру немного стихло. Половина из нас к этому времени настолько выбилась из сил, что, казалось, пролети самолет - никто не поднимет головы. Раненые жаловались, что морская вода пропитала их повязки и разъедает раны, но у нас не было сухих бинтов, да и что проку в них, если лодку регулярно заливало новыми потоками воды. Мы не могли определить своих координат; одни говорили, что мы уже достигли шведской прибрежной зоны, другие хотели бы в это верить.
К вечеру второго дня тучи висели низко над нами, но воздух над самой водой стал прозрачным. Спасительная дымка растаяла. Каждый молил небо об одном - скорее бы оно потемнело. Но самолеты появились раньше. Они шли над самой поверхностью; штук двадцать. Разумеется, на их крыльях опять были звезды, и один из них ту же начал описывать над нами круги. Наш лейтенант велел всем, у кого было оружие, приготовиться, чтобы по его команде открыть огонь. Самолет поднялся метров на двести и оттуда начал пикирование. Вода вокруг нашей лодки взорвалась высокими фонтанами. Мы тоже принялись палить, но наши свинцульки на таком расстоянии были ему не опасны. В эти минуты, Алекс, я подумал: скорей бы все кончилось. Но самолет сделал три захода и улетел, а мы все еще оставались на плаву. Позже мы пришли к выводу, что нас обстрелял неопытный летчик да к тому же только из пулеметов, так что пробоины оказались не такими большими. Убитые и раненые лежали вповалку в своих мокрых от воды и крови шинелях, а между их телами бурлили темно-красные водовороты. Те, кто уцелел, бросились вычерпывать воду и, отталкивая мертвых, затыкать ладонями отверстия в досках обшивки.