Он не двигался, молча смотрел себе под ноги; голос Шурочки доносился откуда-то издалека, словно из-за стены. Рука мяла в кармане письмо. Отдать ей? А если это неправда? Кому поверил, спросит? Нет, нет! Сам должен убедиться, незачем посвящать ее в эту грязь.
- Почему ты молчишь? Что случилось? - У Шурочки дрогнул и осекся голос, будто она задохнулась.
- В другой раз. - Анатолий повернулся и, опустив плечи, понуро зашагал в темноту. "В другой раз. В другой раз…" Слова молоточками стучали в висках, сдавливали сердце. Он услышал, как застучали по порожку ее каблучки, как захлопнулась дверь и звякнул крючок, и остановился. Вот и все, и кончилось счастье, которого он так давно ждал. Он постоял, вслушиваясь в каждый звук, но тихо было вокруг, лишь ветер посвистывал в ветвях деревьев.
Геннадий и Лида еще не ложились. Встревоженные его неожиданным исчезновением, они ждали Анатолия и, когда услышали его шаги, настороженно притихли.
- Что случилось? На тебе лица нет! - Лида подошла к нему, взяла за руку. - Почему ты молчишь, Толя?
Анатолий отрешенно смотрел на Васеевых, словно видел их впервые. Разжал руку, показал измятый клочок бумаги. Геннадий взял его, положил на стол, осторожно разгладил и начал читать. Чем больше он углублялся в чтение, тем резче становились на его лице морщины, темнели от еле сдерживаемого бешенства глаза.
- И ты поверил этой гадости?! Поверил?
Анатолий опустил глаза.
- Пусть прочтет Лида.
- Нет, этого письма я ей не дам. Незачем ей копаться в этой грязи. Да ты спятил, друг мой. Поверить этой мерзости?! Как тебе не стыдно! Мы знаем Шуру Светлову не один год. Я бывал у Муромянов. Это - хорошие люди, прекрасная семья.
- Я прошу тебя, старик, пусть Лида прочтет письмо.
- Дай, - потребовала Лида.
Геннадий нерешительно протянул ей письмо. Прочитав первую страничку, Лида долго и укоризненно глядела на Анатолия. Она знала, что на свете есть еще злые, недобрые люди, которые все готовы очернить и оплевать, сталкивалась с ними, когда начинала дружить с Васеевым, но не верила им. А Толик поверил! Добрый, сердечный парень поддался секундному порыву и поверил подлецам, которым поперек горла чужая радость! Неужели он показал эту писанину Шурочке? Она может бог знает что натворить! Мог, мог же показать им это письмо, прежде чем бежать к ней. Мог посоветоваться, спросить - не чужие ведь.
- Ты сейчас же пойдешь и извинишься перед Шурочкой! - Лида разорвала измятый листок, скомкала и бросила в печь. - Понял, Сторожев? Иди и проси прощения! - Она набросила на плечи кофточку. - Боишься один - пойдем все втроем.
Набычившись, Анатолий отрицательно покачал головой. Лида взглянула на мужа. Тот накинул на плечи летную куртку, взял жену за руку, вывел в коридор. "Не пойдет он, - шепнул, - не пойдет. Такой характер: мучиться будет, а не пойдет".
- Тогда пойдем мы с тобой, Гена! - сказала Лида. - Я боюсь за Шурочку.
…Шурочка долго сидела на кровати. Слезы душили ее. "Что случилось? Совсем недавно расстались, и оба были счастливы. Что случилось за те полчаса, пока его не было? Господи, с какой ненавистью, с каким презрением он на меня смотрел! Кто-то успел наговорить ему на меня. Но кто? И что?.."
Снова послышался стук. Неужели Анатолий?
Она подхватилась с кровати, смахнула ладонью слезы, выскочила в коридор, рывком открыла дверь и оторопела: на крыльце стояли Васеевы. Какое-то мгновение не могла понять, почему они здесь, затем сникла и отвернулась.
- Гена, побудь здесь, я сейчас, - сказала Лида, обняла Шурочку, и они скрылись в темноте коридора.
Стояла прохладная ночь; вдали чернел лес, ярко блестели звезды. Лишь на востоке, у самого горизонта, над которым светилась узкая розовато-светлая полоска, они уже начали тускнеть. Где-то возле дубовой рощи робко свистнула лесная пичуга, но, почувствовав себя в одиночестве, умолкла. Геннадий отыскал знакомый ковш Большой Медведицы, а от него - созвездие Кассиопеи. Возвращаясь после дальнего маршрута на аэродром, он обычно брал курс на это созвездие и уж потом, сориентировавшись по приборам, уточнял его, доворачивая машину на приводную радиостанцию. Геннадию иногда казалось, что Кассиопея - это всеми забытая красивая женщина. Она живет в ледяном дворце и ждет от людей тепла. И он спешил, чтобы согреть ее, но, чем больше увеличивал скорость, тем дальше отступала Кассиопея; она будто зазывала его к себе, в свои далекие ледяные тайники…
Лида вышла не скоро - на востоке полоска стала шире и приобрела розовато-голубые оттенки. Лида молча взяла мужа под руку, и они направились домой.
- Успокоила?
- Да. К счастью, письма ей он не показал.
4
На стоянку Геннадий и Анатолий пришли раньше обычного - решили проверить, как идет подготовка к тренажу. Муромян с Борткевичем расчехляли самолет. Летчики поздоровались, помогли свернуть огромные выгоревшие чехлы.
На дороге показались спецавтомашины. Если вчера Геннадию пришлось "выбивать" каждый автомобиль, то сегодня, после вмешательства Горегляда и Северина, вся заявка батальоном обеспечения выполнялась полностью.
В свежем утреннем воздухе послышался глухой рокот прогреваемого мотора: экипаж готовил вертолет. Васеев снова благодарно вспомнил командира и замполита. Ведь заняты по горло, а вот смогли же выкроить время. Только бы не капризничали прицел и вооружение.
Ему очень хотелось, чтобы сегодня все прошло без сучка и задоринки.
Позже всех на стоянке появился старший лейтенант Мажуга. Он подозвал к себе механиков, что-то объяснил им, вяло показывая на пальцах, и, закурив, уселся на самолетные чехлы.
Механики разошлись. Вскоре появился Миша Борткевич, держа в руках продолговатый цилиндр. Осторожно положил его на чехол. Подошел и другой механик.
- Помогите, товарищ старший лейтенант! - попросил Борткевич Мажугу, когда они вдвоем начали прилаживать серебристый цилиндр - имитатор ракеты - под плоскостью.
Мажуга словно не слышал просьбы и продолжал курить, уставившись покрасневшими глазами в одну точку.
- Ладно, сами справимся! - удрученно проговорил Борткевич, видя, как техника разморило утреннее солнце.
Оба механика старались подстыковать учебную ракету, приставляя ее к несущей балке, но что-то у них не ладилось. Согнувшись, они снова и снова двигали цилиндр вдоль балки, но зацепа не происходило.
Анатолий первым заметил бесплодные старания механиков и подошел к дремавшему Мажуге.
- Товарищ Мажуга, - строго произнес он, - механики не могут подвесить имитатор. Помогите им.
Мажуга вяло поднялся, протер глаза и, увидев Анатолия, снова уселся на брезент.
- Вы слышали? - спросил летчик.
- Слышал, слышал, - отмахнулся Мажуга. - А тебе больше всех надо?
- Не мне, а всем надо - тренаж задержится!
- Иди, Сторожев. Не мешай. Чего привязался?
- Как это "привязался"! Нам с Васеевым поручено провести тренаж, а вы… - Сторожев не смог подыскать нужного слова, - вы отлыниваете от задания.
Мажуга недобро прищурился:
- Шел бы ты своей дорогой. Чего командуешь? Или мстишь за Шурку Светлову? Не поддается? А ты смелей, смелей действуй. По себе знаю. Чего глаза таращишь? Сладки были пеночки… Ух, сладки!
- Замолчи! - Анатолий с трудом сдержал желание ударить Мажугу в лицо. - Ах ты, скотина! - Он сжал кулаки, постоял какое-то время, потом опустил голову на грудь и медленно пошел за хвост самолета…
Муромян услышал голос Сторожева, спустился с крыла, нащупал подвесной крюк на учебной ракете и кивнул механикам. Поняв замысел техника, они подняли цилиндр и осторожно подвели его к балке.
Послышался резкий щелчок, и ракета повисла под крылом.
- Поднять стопор в тот момент, когда крюк коснется балки, и все, - пояснил Муромян.
- Спасибо. - Борткевич вытер с лица пот. - Пригодится.
- И не раз.
Муромян легонько подтолкнул сержанта и, заметив подошедшего Васеева, доложил о полной готовности самолета к тренажу. Геннадий поднялся по приставной лесенке, осторожно ступил на лежащий в чаше сиденья парашют и опустился в кабину истребителя. Тумблеры прицела, электропитания и гидросистем включил одним движением и, дожидаясь, пока аппаратура прогреется, посмотрел на экран прицела. Вертолет еще стоял на земле, и зеленовато-голубой экран был пуст.
Все готово. Геннадий, облегченно вздохнул, вышел из кабины. К самолету шла первая группа летчиков. "Как часы, - обрадованно подумал он, - точно по плану".
Первым подошел Анатолий. Васеев взглянул на друга. Лицо хмурое, фуражка надвинута по самые глаза. Есть отчего быть хмурым… Жестокий Мажуга. Жестокий!
- Давай, старик, начинать. Что не ясно, спросишь. Я буду у второй машины.
Он направился к другому самолету, но его остановил инженер эскадрильи капитан Выдрин. Василия Степановича Выдрина за полноту и добрый характер прозвали "колобком". На прозвище он не обижался, нравится людям - пусть называют. Конечно, можно запретить, а что изменится? Важно, чтобы работа шла, чтобы техники и механики смотрели за самолетами в оба, чтобы первая эскадрилья была лучшей в полку. Законы инженерно-авиационной службы Выдрин соблюдал от корки до корки; самолет знал до последней гаечки, неплохо разбирался в электронике; всем этим он гордился несказанно. Его любили, который год избирали в партком полка, называли лучшим инженером эскадрильи в дивизии. Но один грешок за ним водился, вполне извинительный грешок: любил иногда прихвастнуть.
- Я вот о чем, Геннадий Александрович, хотел спросить, - сказал Выдрин. - Скоро механики будут сдавать зачеты на повышение классности, и меня очень беспокоит это дело. Вот у вас, у летчиков, все по порядку: приезжает комиссия, принимает теоретические экзамены, потом выполняются контрольные полеты на спарке, и жди приказа. А у нас, в инженерно-авиационной службе, непорядок: подготовишь группу на повышение класса и ждешь комиссию неделю, две, а то и три. То члены комиссии разъехались по частям, то другие служебные дела решают, а мы ждем. Вы как секретарь партийной организации подсобили бы через Северина, а?
- Хорошо, Василий Степанович, попробую. Но ведь сами вы - член парткома полка, вот и ставьте этот вопрос на обсуждение. Или начальство тревожить не решаетесь?
По тому, как побагровел "колобок", Васеев понял, что попал в цель. Ответить Выдрин не успел - подбежал посыльный.
- Товарищ капитан! Вам приказано позвонить товарищу майору Северину!
- Спасибо, иду! - ответил Васеев.
Солнце уже поднялось над горизонтом, высвечивая густые пятна леса, темные прогалины на косогоре, поле с ярко-зеленым разливом озимой ржи. Вплотную к аэродрому подходила степь в зарослях серых, сухих будыльев и прошлогодней, выжженной палом сухой травы. Геннадий радовался бурной, рвущейся вверх зелени, и редкой для аэродрома тишине, и душистому настою густой, в полевых цветах травы. Воздух был по-особому свеж и, казалось, звенел от чистоты и прозрачности. И от всего этого на душе у него было светло и радостно, и все неприятности последних дней таяли, растворялись где-то в дальнем далеке.
Взяв телефонную трубку и услышав в ней знакомый голос замполита, Геннадий бодро доложил, что дело спорится, тренаж идет без сбоя и вчерашних огорчений.
Северин вопросами не перебивал. Довольный, повторял одно слово: хорошо. Видно, и ему было приятно, что сегодня у Васеева все идет хорошо.
5
Северин положил трубку, но тут же снова поднял ее - просил зайти Горегляд. Юрий Михайлович окинул взглядом стол, взял часть бумаг, положил их в сейф и вышел в коридор.
Горегляд, не поднимая головы, предложил сесть и продолжал читать; по зеленой коленкоровой обложке Северин догадался, что на столе командира чье-то личное дело.
- Как на стоянке? - Горегляд курил, дымящаяся сигарета прилипла к нижней губе.
- Нормально. Вертолет в воздухе, оба прицела работают хорошо.
- Брызгалин там?
- Был на стоянке, хотя в дела и не вмешивался. Человек со стороны…
- Пусть. На следующей неделе поручу ему провести тренаж по вертолету с летчиками других эскадрилий. Вот о чем, Юрий Михайлович, хотел посоветоваться. - Горегляд захлопнул личное дело, погасил сигарету. - Кого бы ты предложил командиром звена вместо Васеева?
Северин вопроса не ожидал и удивленно посмотрел на командира. У Горегляда, конечно, есть кандидатура, но он, видно, считает, что и у замполита она должна быть. Если мнения не разойдутся - все, значит, в порядке, с правильной меркой подходят к оценке труда офицеров.
- Сторожева ставить надо, Степан Тарасович. Поразворотливее стал. Летает надежно.
- А не староват для командира звена?
- Да что ты… Они с Васеевым ровесники.
- Васеева три года назад назначили. А Сторожева - теперь. Разница… Ты же знаешь, кого кадровики требуют! Молодых давай! Главное для них - возраст. Когда кого-то выдвигаешь, прежде всего спрашивают: "А годков ему сколько?" Вон как дела поворачиваются. Вместо того чтобы впрягать в одну упряжку молодежь с опытными кадрами, им давай только эти самые годки. Сейчас кто помоложе да кто академию окончил, обречен на выдвижение. Обречен! Говорят, диалектика. Так-то вот, комиссар. Глядишь, скоро Редников командиром полка станет.
- А что Редников? - удивился Северин. - Отличный из него командир полка получится, сам знаешь. Летает - позавидуешь, организатор неплохой, может людей увлечь. Интеллигент…
- Вот именно - интеллигент! А командир должен быть твердым! Когда надо, проявить требовательность, волю.
- Будет Редников, если понадобится, и волевым и требовательным. Уверяю тебя, будет!
- А не придется ли ему готовить три конверта? - хитровато прищурясь, спросил Горегляд. - Знаешь одну старую командирскую притчу?
- Какую?
- Молодой командир принимает полк. Его предшественник оставил ему три конверта и посоветовал поочередно вскрывать их при неприятностях. Не прошло и месяца - ЧП! Вскрыл первый конверт и прочитал: "Вали все на меня". Прошло полгода - снова неприятность. Вскрыл второй конверт: "Вали на свою молодость". Через год - снова происшествие. Командир вскрыл третий конверт. "Готовь три конверта". - Горегляд рассмеялся: - Диалектика!..
Степан Тарасович откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники - кресло было со списанного пассажирского самолета, с откидывающейся спинкой и удобным полумягким сиденьем. Он любил окружать себя предметами авиационного обихода: пепельница - поршень от авиадвигателя; карандаши - в латунной гильзе от авиапушки; цветы на подоконнике стояли на алюминиевой полочке, служившей раньше подставкой для бортовой радиостанции; даже вешалка и та была сделана в авиационных мастерских из профилей, используемых при ремонте фюзеляжей.
- Вернемся к Сторожеву. Ты-то кого предлагаешь? - полюбопытствовал в свою очередь Северин.
- Если не пройдет Сторожев, то Подшибякина - его ведомого. Паренек пытливый, настырный, много хорошего перенял у своего ведущего и у Васеева. Кстати, это ведь ты его когда-то отстоял?
- И я. И Васеев. А главное - ты, Степан Тарасович. Подшибякин прибыл в полк вскоре после Северина.
Он был первым, в чью судьбу замполит решительно вмешался.
В одну из осенних ночей молодой летчик допустил на посадке грубую ошибку: выровнял высоко, и машина так ударилась передней стойкой шасси о бетон, что стойка осталась на полосе. Руководивший полетами Брызгалин потребовал отстранить офицера от летной работы и списать его в наземные части. Все доводы и просьбы Сторожева и Васеева, командира звена, Брызгалин решительно отклонил.
- С такими способностями ему не место в истребительной авиации! - сказал подполковник на методическом совете. - Благодарите судьбу: этот летун мог разбить машину и убиться. А вы, Васеев, говорите о его чистой технике пилотирования в зоне. Что толку от пилотажа, если он сажать самолет не обучен?!
- Дадим провозку на спарке, посидит в тренажере, повторим аэродинамику, - не сдавался Васеев.
- Аэродинамика! - передразнил Брызгалин. - Он земли на посадке не видит! Аэродинамика!..
Геннадий так и не смог убедить Брызгалина и пошел к Северину.
- Помогите, товарищ майор! Потеряем летчика. Он же еще молод, навыки только начали сформироваться.
Северин внимательно выслушал Васеева, поговорил со Сторожевым и с Подшибякиным, изучил его летную книжку, побывал на стоянке, где попросил техников побыстрее восстановить машину, долго беседовал с Брызгалиным. Несколько дней замполит ходил возбужденный и взвинченный. Затем доложил Горегляду.
Ох как не хотелось тогда Степану Тарасовичу портить отношения с Брызгалиным! Долго уламывал его Северин - уломал. Вышли из штаба усталые, не сказав друг другу ни слова, остановились на крыльце. Северин чувствовал, что командир им недоволен, что в душе он на стороне Брызгалина - и правда, тяжело доверить истребитель летчику, который не научился как следует сажать его. Полк не училище, здесь исправлять такие пробелы трудно.
Васеев ждал замполита на улице. Горегляд смерил его жестким, холодным взглядом и молча прошел к командирскому газику.
- Садись, Юрий Михайлович, - предложил он Северину. Тот поблагодарил и отказался, сославшись на дела.
- Ну, как знаешь, - буркнул Горегляд, сел в машину и громко хлопнул дверцей. Газик взревел мотором и исчез в темноте.
- Такие вот дела, товарищ Васеев, - сказал Северин. - Будет летать ваш Подшибякин. Будет! Только займитесь им основательно.
С тех пор, когда тревога за человека свела их, Северин и Васеев дорожили взаимным уважением. Доверие друг к другу, прямота в суждениях и порядочность в поступках были у них в крови, и это роднило их, делало похожими друг на друга.
…Горегляд встал, подошел к стене, раздвинул занавес графика летной подготовки и щелкнул по строчке, начинавшейся с фамилии Васеева:
- Полюбуйся: что в плане, то и наяву. Диалектика. А вот его соседи: один летчик вырвался далеко вперед, другой плетется в хвосте.
- Прости, Степан Тарасович, но в том, что некоторые пилоты подолгу топчутся на месте, повинны и мы с тобой.
- Что ж мы… Планируют в эскадрилье. Каждый комэск обязан следить за этим.
- Все это верно. Вот ты показал на отставшего от программы летчика. А разве это от него одного зависит? Нет. Сегодня полетик, через неделю еще один. Вот и ждут летчики полетов, как манны небесной. Как же им расти, набираться опыта?
Северин отошел в глубь кабинета, остановился возле классной доски, взял мел и нарисовал клетку с птицей.
- Однажды в детстве мы поймали синицу и посадили в клетку. Берегли, ухаживали, кормили с утра до вечера. Синица за зиму стала пухлой и, когда мы весной выпустили ее, летать не смогла. Отяжелели крылья, и стала она добычей дворового кота. Так и летчик: чем дольше не летает, тем тяжелее его крылья. Держим летчиков на земле месяцами, как синицу в клетке; глядишь, полнеть начали ребята, и в воздухе им неуютно, на землю тянет.