- Я прикажу генералу авиации Фибиху поднять в воздух весь его 8-й корпус бомбардировщиков.
* * *
В Кабардинской степи, в направлении селений Новый и Средний Урух, бесконечным потоком двинулись танки генерала Макензена. Тяжело застонала земля и дрогнула, точно в испуге. Вихрями кружило пожелтевшую листву. Слившийся гул моторов покатился по степи тяжелой волной.
Отдельные части 1-й горнострелковой дивизии, особый полк "Бранденбург", 2-й саперный батальон, сводный отряд егерей из дивизии "Эдельвейс" и 336-й отдельный батальон - все эти части двигались к реке Урух на автомашинах. И только 2-я румынская горнострелковая дивизия плелась вместе со всеми обозами. В небе свирепо гудели бомбардировщики Фибиха.
На склонах черных гор в мутном воздухе дыбились деревья. Они словно висели в слоеном тумане. В низине бурлил и пенился Урух. Радужным солнечным блеском озарилось каменное подножье. Тихо шептались оголенные ветви. А вдали стучали моторы.
Подмяв малочисленные, отчаянно сопротивляющиеся советские подразделения, танки доктора Кюна хлынули в узкий коридор междугорья, как грязная вода в откупоренную пустую бутылку. Почти без интервала за 13-й дивизией в прорыв вошла 23-я танковая дивизия. В это же утро Фибих выбросил тонны авиабомб на кварталы города Орджоникидзе.
* * *
Еще недавно Клейста обуревали сомнения - он не был уверен в тактическом успехе, опасаясь, что междугорная полоса окажется запертой русскими войсками на замок. Это было бы началом тупика для общих тактических замыслов. 13-я и 23-я танковые дивизии оказались бы зажатыми в узкой горловине, точно в бутылке. Клейст хорошо понимал, как трудно будет ему пробивать дно этой "бутылки", чтобы вырваться на стратегические просторы Северной Осетии.
"Наконец, все это в прошлом, - думал он. - Теперь для меня все стало ясным, как ясно мое отражение в зеркале. Пройдет неделя, и мои войска будут в Грозном!".
Прислонившись головой к спинке высокого кожаного кресла, Клейст равнодушно смотрел на спутанные белых ленточки радиограмм, лежавших перед ним на столе. Уже были взяты Алатир, Ардонские хутора, Саниба; полковник доктор Кюн второго ноября захватил осетинский населенный пункт Гизель. Все части, включая обе танковые дивизии, скапливались на исходных позициях для решительного штурма водного рубежа - реки Терек и затем города Владикавказа. "Еще два-три дня, и танки моих дивизий устремятся долиной Алхан-Чурт к городу нефти", - улыбаясь, думал Клейст. Он вспомнил последний разговор с полковником Руммером, который сказал ему сгоряча: "… чем настойчивей мы будем бросаться вперед… тем глубже нас засосет трясина!".
Клейст презрительно усмехнулся и покривил губы: "Только враг или неисправимый комедиант мог говорить так безответственно", почему-то сейчас ему вспомнился несчастный генерал-майор Трауготт Герр. "Ваши исторические слова сбылись, мой незабвенный, доблестный друг, - подумал Клейст. - Часть наших врагов мы уже оторвали от земли. Но кто же из нас будет Геркулесом?.. Кто?..".
- У меня нет оснований быть недовольным собой, - заключил он вслух, улыбнувшись.
Дверь в кабинет отворилась, у стола, не осмеливаясь нарушить покой командующего, замер майор Шарке.
- Это вы? - не поднимая головы, спросил наконец Клейст.
- Так точно, мой генерал. Позвольте спросить?
- Да, сегодня я вам все позволяю… В чем дело?
- Можете ли вы принять одного из тех корреспондентов? Он ждет и рассчитывает…
- Ах… да, да. Просите, сейчас он кстати, - сказал Клейст, и на его лице мелькнула едва уловимая улыбка. Он выпрямился, засунув левую руку за борт кителя, и продолжал сидеть, подражая этой позой фюреру.
Спустя минуту в дверях показался высокий человек в светлом клетчатом костюме. Через его плечо были перекинуты два ремешка - на грудь свисали бинокль и фотоаппарат. Размахивая шляпой, он заговорил грубовато-обиженным тоном:
- Наконец мне выпала честь познакомиться с вами!
Клейсту вдруг захотелось чем-то унизить этого самонадеянного человека. Резко поднявшись, он выкинул правую руку вперед и выкрикнул:
- Хайль Гитлер!
Человек в светлом костюме не смутился от своей оплошности и тоже быстро выбросил руку вперед.
Грузно опускаясь в кресло, всем видом своим как бы подчеркивая непрерывную занятость государственными делами, Клейст спросил с напускным безразличием:
- Что вас интересует? Только короче, я занят.
- Позвольте предъявить свои полномочия?
- Ко мне не пустили бы без них. Я слушаю вас.
- Позвольте спрашивать откровенно? - Клейст слегка кивнул головой. - Вы далеко от родины и, возможно, не знаете, что народ наш в непрерывной тревоге. В некоторых кругах с затаенной печалью поговаривают о действиях ваших войск на Кавказе…
Немного озадаченный бесцеремонностью корреспондента, Клейст старался не обнаруживать любопытства. Не поднимая насупленных бровей, он спросил:
- А ваше личное мнение?
- Я оптимист, - ответил корреспондент тоном, полным пафоса. - Вместе с вами я разделяю святую веру в победу.
- Не кажется ли вам, - заметил Клейст, - что одной святой веры недостаточно для победы? Кто-то должен организовать эту победу.
- Судьбы немецкой расы в руках фюрера, - заучено ответил корреспондент. - Я счастлив тем, что оказался свидетелем вашей великой победы над русскими в районе Владикавказа. В моих глазах вы подлинный герой. Вы, вы!.. Не отрицайте! На мой взгляд…
Клейсту становилось не по себе. Обрывая корреспондента, он спросил ядовито:
- А разве журналисту положено иметь собственный взгляд? Разве это так обязательно?
- Профессия журналиста, - пояснил корреспондент, - это великое искусство.
- Любопытно. В чем же оно заключается, это искусство?
- В том, что общественному мнению мы преподносим любые факты именно в таком виде, в каком они будут нужны нашему фюреру.
- Вот как! - вымолвил Клейст, жестким взором воспаленных глаз впиваясь в продолговатое лицо журналиста. - Вас интересуют наши победы в районе Владикавказа? - спросил он, желая как можно скорей отделаться от этого человека.
- Только ваши победы, - поправил корреспондент, видимо, с расчетом пощекотать тщеславие генерала. - Я приверженец индивидуального… В этой операции ведущая роль за вами…
- У меня есть генералы…
- Но задачу решили вы! - настаивал корреспондент. - Наша область войны - большое зеленое сукно на дубовом столе. Люди на поле сражения - гипсовая масса. Из нее вашими руками делается постамент, на котором будет покоиться величие немецкой расы.
- В этой "гипсовой массе" немало героев, - вяло возразил Клейст.
- Они - только материал! - патетически воскликнул корреспондент. - Безликое вещество, но не личность. Вам фюрер доверил и предначертал великую роль в истории создания нового порядка на азиатском Кавказе.
- М-да, да… - вымолвил Клейст, то ли польщенный, то ли начиная понимать, что его интригуют. - Я не могу разделить вашего воодушевления личностью в истории. Но не пора ли мне ответить на конкретные вопросы, интересующие прессу?
Неутомимый говорун встряхнул головой и вскинул длинные русые ресницы.
- Я наблюдал за маршем всех войск, устремившихся в прорыв. Вместе с другими частями поспешно продефилировал 525-й дивизион противотанковой обороны. Неужели еще не исключена возможность контратаки со стороны русских танкистов?
- Такая возможность не исключается.
- Если это не тайна, после взятия Владикавказа вы рассчитываете часть войск бросить по Грузинской Военной дороге?
- Да, рассчитываю.
- Тем самым имеется в виду город Тифлис, где размещен русский штаб Закавказского фронта? Или бакинская нефть?
- И то, и другое. И более того, мы открываем путь в Индию.
- Могут ли в районе Владикавказа возникнуть неожиданные препятствия на пути вашего движения к Грозному?
- Не думаю. Русские не успеют перегруппировать свои войска.
- Не смею обременять вас. Последний вопрос. Как рассказал генерал Макензен, танковая армия целеустремлена в Алхан-Чуртскую долину. Читаете ли вы значительными те укрепрайоны русских, которые расположены между Тереком и Сунженскими хребтами?
- Да, считаю. Но русские укрепрайоны будут превосходно обработаны с воздуха.
- С вашего позволения и от вашего имени, что передать немецкому народу?
Растопыренными пальцами Клейст обхватил подбородок. Развалившись в кресле, он принял позу грозного повелителя:
- Машина пущена! Остановить ее теперь уже никто не сможет. Впереди остался не очень длинный путь, - цепь мелких, порой малоприятных событий. Мы скоро, очень скоро придем к великому финалу в этой войне с богатой Россией!
IX
Уже прокричали первые петухи, когда группа офицеров дивизии Василенко въехала на трехтонке в город Орджоникидзе. Стоя в кузове, широко расставив ноги, Рождественский придерживался за граликсовый верх машины. Рядом с ним - офицеры связи от каждого полка и батальона. Начштаба Беляев сидел рядом с шофером в кабине.
- В городе осадное положение, - козырнув, сказал патруль-офицер, задержавший машину. - Слышите, что делается на окраине? Я прошу оставить грузовик, ночью автомашинам нельзя…
Рождественский склонился за борт машины, вслушиваясь в тихий говор Беляева. Патруль-офицер продолжал:
- Наконец вы прибыли! Тут ждут вас, ох и ждут! Положение… сами понимаете.
Грузовик все же пришлось оставить.
Черным провалом между домов дальше двинулись пешком. Где-то за Тереком, на окраине города, непрерывно рвались снаряды, посылаемые противником вслепую со стороны Гизеля.
Нигде ни огонька, ни струйки света.
В штабе их встретил дежурный офицер и сразу же исчез в темном коридоре. Его помощник поинтересовался:
- Не устали в дороге? Не задремали?
- Скажите-ка лучше, противник далеко от Орджоникидзе? - спросил Рождественский.
- Тринадцатая танковая скапливается на окраинах Гизеля. Его благородие полковник Кюн и ночью горожан будит. Свинство, честное слово! Бьет по жилым кварталам, стариков да ребят калечит.
Вернувшись, дежурный сказал:
- Очень вовремя! Ваш командир корпуса хотел уже уходить. Запотоцкий, - обратился он к своему помощнику, - отведите товарищей в дом 17. Пусть отдохнут до рассвета.
Когда они очутились на улице, Запотоцкий сказал, обращаясь к Рождественскому:
- Сами убедитесь, как тут приходится работать. А командарм ни за что не желает переносить командный пункт поглубже в тыл. Дьявольская обстановка…
- А мы к вам прямо с курорта, - насмешливо ответил Рождественский. - Что же вы пугаете "новичков"? так, чего доброго, мы можем драпануть обратно.
- Мы не отпустим, пожалуй, - усмехнулся Запотоцкий. - Ждали ваш корпус, как в засуху дождя.
Откуда-то из-за окраины, словно дальний гром, докатилась артиллерийская канонада, сливаясь в общий, нарастающий гул выстрелов и взрывов.
- И часто этак? - спросил Рождественский.
- За ночь в третий раз. Вторую ночь громыхает.
- А что же авиация?
- Сегодня днем в столовую бомба угодила. Там обедали как раз. Что было с людьми, объяснять не приходится.
Всей гурьбой, человек в двенадцать, они поднялись на третий этаж.
- Электричество можете жечь сколько угодно, - сказал Запотоцкий. - Окна занавешены. Здесь жила семья какого-то полковника - эвакуирована. А хозяевами осталось гарнизонное начальство. Желаю спокойного сна.
- Товарищ капитан, а как же с нашей девушкой, что в Ищерской осталась? - спросил старший адъютант Мельников, когда они остались одни.
- Неладно с ней получилось, - сказал Рождественский. - Киреев дал указание ей и радисту выходить из Ищерской. Прохор, мой знакомый, их выведет, а нас нет…
- Лена разыщет нас, это уж так, - уверенно заявил Рычков. - Она от своих не отстанет.
- Разыщет, конечно, - сказал и Рождественский и подумал: "Если удачно перейдет фронт".
Полчаса спустя Рождественский бесшумно шагал по толстому ковру, разостланному на полу огромной комнаты. Затем остановился у большого старинного зеркала, взглянув не свое отражение, поморщился. "Ну, что?" - мысленно спросил он себя, разглядывая впалые, чисто выбритые щеки и потускневшие, подернутые грустью, глубоко провалившиеся глаза. Почти вплотную прильнув к холодному стеклу, касаясь его высоким лбом, пощупал волосы над висками. "Видишь… седина пошла!". Тихонько свистнул сквозь зубы и отошел, пристыженный мыслью о том, что вот он как будто любовался собой.
С первого дня войны, как только Рождественский был призван в армию, он испытывал непрерывное чувство тоски по семье. Все время мечтал, все время страстно хотел увидеть жену и детей. И вот с Марией встретились, наконец, но он нашел своему чувству только частичную разрядку.
…Внезапно послышалась частая, неритмичная стрельба зениток. Выключив свет, Рождественский приподнял занавес из байкового одеяла. До его слуха донесся отдаленный гуд самолетов. Где-то в ночи надрывались тревожные паровозные гудки.
Но этот гул стал отдаляться, постепенно замирая, и вскоре оборвался совсем. Над городом повисли осветительные ракеты. В белом свете, разливаемом огненными шарами, плывшими на парашютах, неестественно резко проступали контуры зданий. Виднелась тусклая, опустевшая улица, напротив поблескивало стекло в витрине книжного магазина. Воронье и галки, встревоженные внезапным светом, подняли крик.
Рождественский отошел от окна. Закурил.
- Вот, товарищ комиссар, - раздался голос Рычкова, подошедшего сзади, - чрезвычайная картина! Эти галки, воронье - сильно же они чувствуют, когда у них жизнь ломается… И гвалт какой поднимают, а? Слышите?
- Почему вы не спите, товарищ Рычков? - спросил Рождественский.
- Разве уснешь… В голову лезут нестерпимые думы.
- О чем же?
- А обо всем… Невыносимые для моего положения думы.
- А все же?
- А вот, - Рычков кашлянул в кулак, - что, если бы весь трудовой народ, что на земле живет, - гаркнул: долой войну! Конечное дело, тут немцы должны… со смелостью все бы. Пожалуй, Гитлер не очень бы тогда… хвост поджал бы. И войны как не бывало.
- Конечно, - согласился Рождественский, затянувшись табачным дымом. - Дело вот в чем, Коля. Много на земле, в капиталистических странах таких людей, которые думают: авось война мимо меня пройдет. Разобщенность страшная - темнота. А вы знаете, - живо сказал он, - я вот думаю, - когда-нибудь все-таки народы возьмут в свои руки свою судьбу.
Над городом снова загудели моторы самолетов.
- А пока смертельная и беспощадная борьба! - закончил Рождественский, выкинув вперед сжатый кулак.
- Без жалости к самому себе! - утвердительно кивнул головой Рычков.
Скрещивались, в небе метались прожекторные лучи, вспыхивали звездные колючки от взрывов зенитных снарядов. Вздрагивал воздух, тоненьким зудом звенели стекла, дрожали стены. На крышу соседнего дома упала зажигательная бомба. Белое пламя стекало по стене книжного магазина. Чуть правее, над крышей, к небу взвились коричневые космы огня.
- В горящем доме есть люди, - взволнованно сказал Рождественский. - Помочь им надо, Коля…
Прыгая через ступеньки, они спустились вниз и выбежали на улицу. В глаза ударило едким дымом. Над городом с громом и вспышками бушевала буря. Рвались снаряды зенитных батарей, по крышам гремел ливень осколков. Грохот фугасок слышался раньше, чем долетало угрожающее ворчание следующей волны бомбардировщиков. Захлестнутый светом ракет, распростертый город стонал и содрогался.
В коридоре горевшего дома было слышно, как бушует пламя под потолком. В одной из комнат спокойно светилась настольная лампа. Рождественский вошел и ахнул. Ни души взрослых… В кроватке, чмокая губами, разбросав ручонки, с головой, съехавшей пониже подушки, безмятежно спал мальчик. Рождественскому хотелось схватить ребенка, прижать к груди и унести, но на мгновенье он залюбовался лицом и высоким, нахмуренным лобиком.
- Извини, - шутливо и нежно сказал Рождественский, - придется будить тебя. Вставай, брат… рано бы, да что поделаешь. Эх, милый ты мой…
Не успел он с ребенком на руках выйти в коридор, как в комнату вбежала молодая женщина в измазанном нефтью халате.
- О, боже мой, Володя! - простонала она, протягивая руки к спящему ребенку.
Рождественский укоризненно спросил:
- Вы почему мальчонку-то бросили?
- Я же в ночную… ремонтируем танки. Мама у меня тут была…
Рождественский лишь позже понял, как ошибался он, думая, что город замер. Нет, город жил, люди были везде: между домов и на крышах, на улицах и на разбитых стенах. И не было слышно воплей отчаяния. Деловито и дружно горожане тушили пожары.
Неожиданно он встретился с Мельниковым и всей группой офицеров дивизии - они были измазаны и закопчены. Мельников крикнул:
- Здесь обломками люди завалены в подвале!.. Сюда!..
Разворачивая глыбы разрушенной стены, разгребая руками битую кирпичную крошку, обламывая ногти, Рождественский сказал работавшему рядом Мельникову:
- Я не знаю тех, кто в подвале… Но рвется мое сердце к ним: точно там мои собственные дети…
- Надо бы ломом, ломом или железякой, - посоветовал Рычков, увидев, как всей грудью Рождественский прильнул к глыбе, напрягаясь, чтобы сдвинуть ее.
- Давайте, помогайте без железяк! - крикнул Рождественский.
Через несколько секунд подбежали другие.
- Взя-али!..
- Еще раз! - кричал Рождественский. - Взя-али! Осторожней, ноги, ноги!
Когда, наконец, добрались до двери и открыли ее, в лицо комиссару пахнуло запахом жженой серы, и он увидел, что все там завалено обломками противоположной рухнувшей стены.
- Живые есть тут? - крикнул Рычков.
Никто не отозвался.
Рождественский перешел по грудам кирпича, и вся группа офицеров очутилась на противоположной улице, засыпанной обломками штукатурки. Уже светало. Оглянувшись, Рождественский увидел вверху полуразрушенную комнату. На сохранившейся стене продолжали отсчитывать время маленькие часы-ходики, виднелся край стола, а к улице свисала ковровая дорожка. На тротуаре валялись ученические тетради и между щебнем - полузасыпанная кукла. Ее полотняная рука была поднята кверху, будто звала на помощь: стойте!
А с гор продолжал спускаться туман. Он струился над городом, точно шел непрерывный дождь. В небе - ни одного ясного очертания тучек, оно словно покрылось мутным холодным паром.