- Мне батарею. - Через минуту спокойно и тихо Симонов говорил: - Лейтенант Игнатьев, с обеими пушками к боевым порядкам на левый фланг. И быстро! - Затем ему вызвали минометный взвод. - Ваша задача - прижимать к земле вражескую пехоту. Бейте по танкам, отрывайте от них поддержку. - Приложив трубку, он обернулся к Рождественскому. - Сегодня пятое ноября… Заметь, Саша, этот исторический день. Макензен перешел к решительному штурму.
XI
Плотно прижимаясь к земле, полурота Петелина продолжала приближаться к противнику и уже продвинулась к подножию высотки, когда лейтенант услышал грохот вражеских танков. Этот нарастающий гул на минуту привел его в смущение. Поднимать людей ему казалось рано, но и обратно ползти - не успеть! Как-то само по себе движение полуроты прекратилось. Петелин понимал, с какой тревогой люди ждали его приказания. Но какое решение было бы правильным?
Парторг Филимонов, понявший смятение командира, поспешил с советом:
- Только - броском вперед! - сказал он, кивком головы указывая в сторону траншей, расположенных по высоте. - Не долго, не долго думайте, командир…
Несмотря на свою обычную горячность, Петелин на этот раз тщательно взвешивал решение. Им не овладела прежняя лихость: "А, была - не была!". Он понимал всю величайшую ответственность момента.
- Другого выбора нет! - наконец ответил он, рывком вскакивая с земли.
- Вперед! - призывно закричал он, размахивая пистолетом. - Вперед!..
По шлему ударила струя автоматной очереди. Петелин сжался в комок и бросил свое гибкое тело навстречу свинцовому ливню. Вокруг в яростном реве: "Ур-ра-а-а!" загоготала вся полурота. А Петелина охватила неповторимая, острая радость, что все поднялись за ним и ринулись шквалом вперед.
Только и приотстали Чухонин и Женя Холод, тащившие станковый пулемет с коробками, набитыми патронами.
Подоткнув под ремень полы шинели, со своей трехлинейкой наперевес, выкидывая колени, Агеев, обогнав пулеметчиков, рванулся навстречу вихрю автоматного огня.
Впереди, в траншеях противника, уже вспыхивали огненные брызги гранатных взрывов.
Агеев, видимо, боялся опоздать к рукопашной; с усилием одолел он последний десяток метров, не слыша человеческих воплей, не замечая падающих товарищей, подкошенных автоматными очередями. И ему было совсем не страшно, когда он увидел, как устремились на него старческие глаза, сверкающие холодной злобой.
Агееву хотелось вскрикнуть: "Я т-те сейчас!..". но сухая костлявая рука с пистолетом поднялась, и грянул выстрел… Он грянул в тот самый момент, когда разъяренный солдат уже сделал последний прыжок вперед. Что-то будто обняло Агеева, явственно раздался человеческий стон, потом солдат ощути под собой судорожное биение чужого тела.
- Вот и конец тебе, паршивец! - вскрикнул Агеев, все ниже склоняясь к стриженной голове врага. - Промахнулся?! Я т-те стрельну, сатана!
В траншею со своим станковым пулеметов свалились Холод и Чухонин. Холод торопливо стал устанавливать пулемет. Чухонин схватил Агеева за шиворот.
- Дедок, эй! - проговорил он. - Довольно!
- Повстречались ненароком, - хрипел Агеев.
Старческое чисто выбритое лицо гитлеровца стало натужно-багровым. Он задыхался под тяжестью солдата.
- Стой! Дедок - эх, вот трактор! - Чухонин силой оторвал солдата от гитлеровца.
- Чего - стой?
- Осторожнее поворачивайся, не повреди! Трофея! Не видишь - вензеля на погонах.
Пленный откинулся и сел, прислоняясь узкими плечами к стенке траншеи. Взмахом сухой холеной руки стряхнул с расстегнутой шинели землю. На его пальце блеснул зеленый камень перстня.
- Не имеете права так обращаться со мной, - проговорил он по-русски, еле переводя дыхание. - Я полковник немецкой армии, а вы! Солдаты!
Пулемет уже был установлен, и Холод открыл огонь. Позади траншеи одновременно разорвалось несколько снарядов. Грохот танков все нарастал.
- Связать пленного! - приказал Холод, не отрывая глаз от прорези у щите пулемета. - Приготовить гранаты!
- Есть приготовить гаранты!
Танки стремительно приближались. Уже было видно, как вскидываются кверху длинные орудийные стволы, раздвоенным змеиным жалом выбрасывая огненные вспышки выстрелов.
- Ну, дедок, - хлопнув Агеева по широким и крутым плечам, сказал Чухонин. - Подтяни порты!
- Тут, знай, держись, - хмуро проворчал солдат и потуже нахлобучил ушанку.
Перепрыгивая через трупы, лежавшие в траншее, прибежал Петелин.
- Ребята, не дрейфь, - быстро проговорил он. - Это главное. Нажимай на гранаты. Да не зевай!
И побежал дальше, пригибаясь.
* * *
Когда ясно определилось направление танков, Рождественский сказал Симонову:
- Андрей Иванович, я иду к батарейцам.
Симонов быстро повернулся к нему.
- Время для стрельбы по танкам короткое, но сделать многое могут, если не станут хмуриться да приседать от вражеских снарядов… давай!
Из тыла корпуса артдивизиона открыли заградительный огонь. На большом протяжении по фронту встала непроницаемая черная завеса. Но в этом вихре огня и дыма танки по-прежнему неслись на полной скорости, и, казалось, вся степь впереди пылала, свертываясь в огненные дымные клубки, как свертывается горящая береста. И все это ближе и ближе катилось к нашему переднему краю.
У Бугаеву, оставшемуся справа на высоте, Рождественский забежал ровно на полминуты.
- Ну, как, Павел?
- Не пропустим!
- Петелин?
- Уже в немецких окопах.
- Молодец!
Рождественский метнулся в заросли кукурузы.
Лейтенант Игнатьев уже подтянул обе пушки к левому флангу, в тыл полуроте Петелина. он очутился за высотой, почти не видя, что происходит в распоряжении обороны остальной части батальона. Однако он сразу понял расчет Смирнова. "Опасается обхода танков с тыла", - подумал Игнатьев. Зная, что батарея не будет поддержана бронебойщиками, Игнатьев волновался.
Рождественский прибыл, когда Игнатьев наносил на карту новые ориентиры.
- Здравствуйте, боги войны! - сказал он, сдерживая дыхание. - Готовитесь?
- Поджидаем, - ответил Игнатьев обрадованно. - У нас ограниченная задача. Могут и не показаться из-за высоты.
- Не беспокойтесь - появятся. Вы видите, что творится напротив батальона?
- Как же тут увидишь? Нас прикрывает курган.
- Но слышите, как идут танки…
Игнатьев никогда еще не слышал такого сплошного скрежета и лязга гусениц. Правая сторона высоты медленно окуталась дымом. Его сносило к батарее. Намеченные и занумерованные ориентиры исчезли в дыму.
У маленькой пушки, припав к прицельной трубке, сохраняя полную неподвижность, стоял на коленях Серов. Замковый Серафимов, которого на батарее все звали Филькой, тоже стоял на коленях, но ерзал от нетерпения и все оглядывался по сторонам. Трескотня гусениц стала отчетливо близкой.
- К бою! - скомандовал Игнатьев.
Танки показались совсем не там, где их ожидали. Они шли наискось по бугру, прямо на батарею, слегка замаскированную зарослями кукурузы.
Серов припал к прицельной трубке. В поле зрения перекрестия появился левый танк, приближающийся к окопам полуроты Петелина.
- Крайний бы левый, - сдержанно, спокойно посоветовал Серов.
Игнатьев молча смотрел в бинокль, высчитывая расстояние. Взглянул на табличку упреждения и быстро, почти не переводя дыхание скомандовал:
- По-о… левофланговому танку. Ориентир четыре. Бронебойной гранатой. Прицел девять ноль. Упреждение полтанка. - И смолк, переводя дыхание, поджидая, пока танк не подойдет к ориентиру. - Огонь!
После второго залпа все увидели - танк резко прыгнул вперед и остановился. Серов весело крикнул:
- Добегался!
В ту же минуту замер и другой танк, шедший в середине. Он, вероятно, был подбит из пушки, стоявшей несколько в стороне. Но из третьей машины, по-видимому, наконец, заметили вспышки выстрелов. Тотчас же она открыла по батарее огонь.
"Все дело в быстроте наводки!" - подумал Рождественский, но не успел сказать об этом Игнатьеву. Качнулась и словно раскололась земля, и черные глыбы взметнулись к небу. В чаду и тумане Игнатьев пошатнулся, силясь что-то понять. Но голова его точно вдруг взбухла, стала тяжелой, невероятно огромной и какой-то чужой. Внезапно наступивший сумрак густел и густел. Игнатьев словно висел над разверзшейся бездной. Мысли путались, ощущение пропало. Он старался увидеть что-нибудь знакомое, но его глаза наполнились кровяными слезами. Он стал медленно падать, не замечая ни предметов, ни артиллеристов. Наступило полное забытье. По лицу проползла восковая желтизна.
- Слушай, моряк, - крикнул Рождественский, схватив Серова за плечо. - Садани-ка, чтоб до печенок!
- Н-на! - скрипнув зубами, Серов дернул за шнур. - Получай… собака!
Грянул второй выстрел. Танк судорожно дрогнул. Разворачиваясь, мелькнул разрезами белого креста на борту, вихрем поднял целое облако земли. Однако уходить было поздно. По серым стальным плоскостям уже заметались кудрявые барашки огня.
* * *
Дым над полем медленно рассеивался. Ветер стихал. Отдаленный, постепенно замирающий грохот танков, откатывающихся к Гизелю, уже еле-еле доносился до батареи.
Рождественский долго и пристально, с болью смотрел на распростертое тело Игнатьева, на его голову, ставшую настолько маленькой, что сквозь выкатившуюся слезу, застилавшую глаза, Рождественский будто видел какую-то желто-пепельную точку, с выступившей кровью на губах и легким беловатым пушком под носом. Рождественский стоял с обнаженной головой, наклонив ее немного набок, как бы стараясь лучше разглядеть знакомые, близкие черты артиллериста. Наконец, у него совсем потемнело в глазах. Он хотел опуститься на одно колено, упал на оба - и как-то неловко прикоснулся губами к холодному лбу Игнатьева.
Все артиллеристы, стоявшие вокруг с обнаженными головами, последовали примеру комиссара. Серов, поднявшись, силой ткнул себя шапкой в глаза и отвернулся. Его звучный голос задребезжал:
- Амба! - потом он уставился на замкового. - Вот, Филька, и нет у нас командира! Был человек, да не стало…
Тот покачал головой.
- Не верится!
С трудом переводя сдавленное дыхание, Рождественский чувствовал тупую боль в боку, а в голове стоял такой шум, что ему становилось трудно думать. Он понимал, что это контузия, - в бок ударила волна сжатого воздуха. Артиллеристам он не сказал об этом.
В его мыслях наступил перерыв. Очень долго находился он в подавленном состоянии, вызванном смертью Игнатьева. Но вдруг в его глазах вспыхнуло воодушевление.
- Товарищи! - сказал он, глотая свежий воздух, медленно обводя взором угрюмые лица. - Мы отбили первую массированную танковую атаку. Мы знаем, это только начало. Но гвардию не возьмешь на испуг!
Со стороны высотки показалось три человека. Двое шли рядом, в немецких шинелях нараспашку, сопровождаемые солдатом с винтовкой наперевес. Когда подошли ближе, на плечах одного из пленных стали различимы полковничьи погоны.
- Вот это трофей! - удивленно воскликнул кто-то из артиллеристов.
- Знать, стала горбом выпирать победа у них, а?
Пленный полковник хотел было пройти мимо батарейцев, но Агеев четко скомандовал:
- Хальта!
Рослый украинец захохотал.
- Земляк зовсим нимцем зробывся!
Опережая пленных, Агеев отрапортовал:
- Позвольте доложить, товарищ комиссар? Так что сопровождаю двух пленных. Куда прикажете отволокти?
- Минуточку задержитесь, - проговорил Рождественский, присматриваясь к полковнику. - Как вы их прихватили?
- Обыкновенное дело, - весело ответил Агеев. - Этот вот, полковник, стрелял по мне. Я, конечное дело, сшибся с ним, скрутил. Говорит, права не имеете, - я полковник… А солдат, тот бойко по-русски… Все лепечет: "Я счастлив… я счастлив…". Давно он задумал, да ему случай не подворачивался. Мозоли на ладонях кажет.
Полковник слегка поморщился и усмехнулся, стараясь прищурить воспаленный глаз.
- Так, так, - сказал Рождественский, обращаясь к солдату. - Из какой части?
- Я штрафник, - ответил солдат.
- За что вы попали в штрафной батальон?
- Генерал Клепп арестовал девять человек. По его приказу троих расстреляли перед строем, а шестерых - в штрафной…
- Я спрашиваю - за что? - повторил Рождественский, не выражая особого доверия к словам пленного.
- Ротный комиссар сказал, что я плохой солдат и плохой немец. А я никогда не был плохим немцем. Плохой солдат - это вполне могло быть. Нет желания погибать за бешеного Гитлера… Теперь уже многие из таких, как я, вовсе не желают жизнью расплачиваться за маньяков.
- Зачем же на Кавказ пожаловал, любопытствую? - не вытерпел Серов. - Охоты нет погибать, сидел бы дома.
Переступив с ноги на ногу и горько усмехнувшись, солдат сказал:
- У меня не спрашивали, чего я хочу.
Разглядывая в упор пленного солдата, Рождественский испытывал непонятное, какое-то злобное раздражение. Оно возникло, наверное, от того, что перед ним стоял не грозный вояка, а замызганный, усталый солдат, в истоптанных ботинках, с длинными мозолистыми руками и с неумытым лицом, обросшим щетиной.
- Значит, отвоевался? - сказал Рождественский. - Я предвидел такой конец войны… Для себя, по крайней мере, - невозмутимо проговорил солдат. - У меня жена и дети, и я не желаю умирать.
- Предатель, - вяло и бесстрастно сказал полковник.
- Предатель тот, кто заставляет немецкий народ так позорно и бессмысленно умирать, - спокойно ответил солдат. - Не вы ли говорили, господин полковник, что наш батальон смертников является балластом на большом военном корабле? Господин фон Клейст решил выбросить нас за борт, чтобы придать устойчивость своему дырявому кораблю. О, я теперь понимаю, кто предатель и ради чего предается немецкий народ. С меня уже хватит, я отвоевался. Желание мое сбылось.
- А какое у вас желание, господин полковник? - с усмешкой спросил Рождественский.
- Я солдат, - сказал полковник после длительной паузы. - В круг моих обязанностей не входит отыскивание путей войны или мира. Я должен был командовать…
- И выполнять команду?
- Разумеется.
- Чем же это объяснить, что вы, полковник, и вдруг командуете батальоном?
Пленный молчал. Но Рождественский заметил, как едва уловимо у полковника дрогнули губы.
Все вглядываясь в пленного, Рождественский с удивлением отметил характерные черты, о которых он где-то, когда-то слышал. Долговязый и узкогрудый. Седые волосы, подстриженные ежиком. Лицо изможденное, морщинистое, но холенное. Только измятая и обвисшая шинель скрывала живот… "Да, это он!" - решил Рождественский.
- Итак, вы ничего не скажете в порядке приятного знакомства? - настойчиво спросил он.
Полковник пожал плечами.
- Мне нечего вам сказать, господин офицер…
- По крайней мере, рассказали бы о ваших успехах в районе Малгобека? - прищурясь, намекнул Рождественский.
Полковник удивленно взглянул на него.
- Не имел чести участвовать в боях за овладение Малгобеком, - возразил он.
- Да что вы? А пленных не расстреливали? Не притворяйтесь, полковник Руммер! Мажет быть, напомнить вам день и час вашего назначения командиром батальона штрафников?
Руммер молчал.
- Незримая нить войны, как вы изволили прежде выражаться, стала зримой, полковник. - Кивком головы Рождественский указал на Агеева. - Вот в его лице кончик ниточки вашей "незримой" судьбы.
- Не понимаю, о чем вы изволите напоминать мне? - с любопытством и в то же время со сдержанным раздражением проговорил полковник.
- Не понимаете?! Странное дело. Фон Клейст беспощадно расправился с вами, а вы позабыли об этом!
Кто-то крикнул:
- Кухня наша мчит, вот это дело!
Написав записку Кирееву, Рождественский приказал Агееву:
- Уведите. Прямо в штаб дивизии. Там разберутся… Полковник Руммер, вы встретитесь со своим адъютантом фон Эгертом. Передайте привет. Скажите - от "крестного". Мы с ним знакомы.
XII
Занятая полуротой Петелина высота не превышала в ширину ста пятидесяти метров. Она простиралась в глубину вражеской обороны языкообразным клином. С левого фланга к правому плоскому скату через хребет была прорыта зигзагообразная глубокая траншея, с веерным разветвлением в разные стороны, но возвышенность, на которой расположился батальон, не была соединена с высотной траншеей, и Агееву удалось провести пленных только благодаря замешательству врага, наступившему после отражения танковой атаки.
Значительно выдавшаяся вперед, оторванная от общей линии обороны, полурота оказалась окруженной врагом с трех сторон. Полоска открытой степи, отделявшая полуроту от батальона, теперь уже простреливалась так, что проползти здесь было совершенно невозможно.
Где-то правей и значительно дальше участка, занятого дивизией, вновь застонала от грохота земля.
Стоя в траншее, не шевелясь, не мигая, Петелин пристально высматривал окружение с левого фланга. Именно с этой стороны над его двумя взводами, продвинувшимися по бугру, нависала угроза. И он понимал, что рассчитывать на поддержку батальона в таком положении не приходится.
- Вы все-таки убрали бы голову, - посоветовал парторг Филимонов. - Гляжу - неладно делаете, товарищ лейтенант. Напрасно вы так неосторожны…
Петелин не шевелился; растрепанный чуб его раздувало ветром; тонике, легкие пряди запыленных волос сливались с поблекшей травой.
- Побывай, Филимонов, у раненых, - сказал он, продолжая следить за перебежкой вражеской пехоты. - Легонько они нас не возьмут! А ты сходи все-таки…
Опустившись на дно траншеи, Петелин потянулся к фляжке. Потряс ею перед глазами, выругался. Потом убежденно сказал:
- Ну, ничего, будет у нас вода.
- Да, товарищ лейтенант, - откликнулся Холод, - но когда она будет! "Максимка" пить запросит, вот оно что!
Почти рядом ухнула полковая мина. Осколки ее с визгом брызнули над головами. Со стен посыпался щебень. А Холод, похлопывая рукой по ребристому стволу пулемета, продолжал о своем:
- Пощупайте, как нагрелся кожух. Беда…
Петелина раздражали эти разговоры. Все знали, что воды нет, зачем же говорить о том, чего нет!
- Опять в нашу сторону мордами… Ползут! - настороженно предупредил кто-то.
Холод посмотрел сквозь щиток пулемета, не спеша поплевал на одну, на другую ладонь. Двумя большими пальцами он изо всех сил нажал на гашетку. Резкую дробь станкового пулемета подхватили ручные, коротко захлопали винтовочные выстрелы. В некоторых местах зеленоватые точки уже как будто приросли к земле.
- Ты короткими очередями, Женя. Не пережигай патроны впустую! - сказал Петелин.