* * *
К трем часам дня, закончив сборы в условиях непрекращающейся метели, весь "Вотан" был готов к тому, чтобы выступить. Каждый танк и бронетранспортер был до отказа забит всем необходимым. Пехотинцы разместились на броне танков. От холода и пронизывающего ветра их защищали толстая одежда и одеяла. Они знали, что им все равно придется мерзнуть, однако всех и каждого больше всего на свете согревала чрезвычайно приятная мысль о том, что, в конце концов, они смогут унести ноги из-под Сталинграда. Никто не желал, чтобы его мертвые кости остались лежать в этой ужасной русской степи, находившейся на немыслимом расстоянии от любимой родины.
Огромные двери бывших фабричных цехов широко распахнулись. Внутрь тут же, завывая, влетели вихри метели. Но Стервятник, сидевший в командирском "Кюбельвагене", казалось, этого даже не заметил. Он трижды сделал круговое движение рукой, отдавая тем самым приказ к выступлению.
Фон Доденбург, который находился в головном "Тигре", поднял вверх и опустил правую руку.
- Вперед! - закричал он. Вонь выхлопных газов заставляла его то и дело покашливать.
Сидевший за рычагами "Тигра" роттенфюрер Матц тронул 60-тонный танк. Сидевший рядом с Куно обершарфюрер Шульце крикнул:
- Дорога будет нелегкой, черт побери!
Фон Доденбург кивнул, но ничего не сказал. Он просто не мог заставить себя спокойно разговаривать. Штурмбаннфюрер все еще находился под гнетом ужасной мысли о том, что весь "Вотан" фактически дезертировал, оставляя поле боя без приказа. Точно воры под покровом ночи, они, единственное бронетанковое подразделение Ваффен-СС, уходили из Сталинградского котла под покровом снежной вьюги, оставляя Паулюса и всю Шестую немецкую армию на произвол судьбы. От этой чудовищной мысли фон Доденбург испытывал боль в желудке. Он ненавидел то, что ему сейчас приходилось делать.
Его "Тигр" выкатился за пределы цеха, и танк тут же облепили снежные хлопья. Вслед за ним последовали и остальные.
* * *
- Что? - взорвался Паулюс. От его недавнего полулетаргического состояния не осталось и следа. - Что ты сказал, Вилли?
Оберст Вильгельм Адам повторил обескураживающую новость, которую только что доложил командующему Шестой армией.
- Но это же невозможно! За все время войны, каким бы трудным ни было положение, СС всегда сражались до конца. В конце концов, разве это не их девиз: "Моя честь - моя верность"?
Рослый адъютант Паулюса презрительно рассмеялся:
- Похоже, что это не относится к штандартенфюреру СС Гейеру. Он просто драпанул со всеми своими бойцами - и всё.
На лице Паулюса появилось такое выражение, точно он был готов в любую секунду разрыдаться.
Адам посмотрел на него с жалостью.
- Послушайте, господин фельдмаршал, - сказал он, - возможно, что уход с поля боя подразделения штандартенфюрера Гейера - это даже не несчастье, а своеобразный счастливый шанс.
- Что, что?
- Если даже славные эсэсовцы предпочитают отступать без всяких приказов, это явственно указывает на то, насколько серьезным стало положение под Сталинградом. Вы могли бы доложить об этом фюреру. Возможно, тогда мы сможем дождаться от него приказа отступать.
- Ты уверен в этом, Вилли? - Паулюс в волнении стиснул руку своего адъютанта.
- Это наш последний шанс, господин фельдмаршал!
- Тогда немедленно отправь следующее донесение в штаб-квартиру фюрера. - И Паулюс продиктовал: - "Батальон СС "Вотан" дезертировал ввиду усиливающегося нажима противника. Жду ваших приказов. Паулюс".
Произнеся эти слова, командующий облизал неожиданно пересохшие губы:
- О Боже, Вилли, быть может, теперь мы будем спасены!
Его адъютант оторвал взгляд от блокнота, в который записывал продиктованный Паулюсом текст донесения.
- Я буду молиться за то, чтобы вы оказались правы, господин фельдмаршал, - со всем пылом сказал он, прекрасно помня о том, что ни разу не молился с тех пор, как после окончания школы в восемнадцатилетнем возрасте поступил на службу в армию. Но в этот темный ноябрьский день, когда за окнами завывала пурга и ветер зловеще свистел в заснеженной степи, он почувствовал неудержимое желание вознести горячую молитву Господу.
Глава восьмая
- О, дьявол и тысяча чертей! - заскрежетав зубами, бешено выкрикнул Адольф Гитлер. В его голосе слышался неистребимый австрийский акцент. Он оторвал руку от спины своей овчарки Блонди, которую только что гладил, точно ее шерсть внезапно стала раскаленной.
Начальник оперативного отдела, генерал-оберст Альфред Йодль, мужчина с бледным лицом и хитрыми глазами, произнес умиротворяющим тоном:
- Наверное, должно существовать какое-то объяснение случившемуся. Я уверен, что в действительности оно имеется. Но на данный момент ситуация выглядит так: похоже, штурмовой батальон СС "Вотан" исчез со Сталинградского фронта.
Йодль произнес это намеренно спокойным тоном, не вкладывая в свой голос никаких эмоций. Но его темные глаза внимательно смотрели на Гиммлера, сидевшего напротив него, лицо которого, как показалось Йодлю, приняло нездоровый оттенок.
- Как подобное вообще могло произойти? - рявкнул Гитлер, задыхаясь от ярости. - "Вотан" - это одно из наиболее элитных подразделений. Я лично награждал целый ряд офицеров "Вотана" за героизм. Что обо всем этом думает Паулюс?
Йодль поджал губы. Он уже догадался, что Паулюс мечтал использовать факт дезертирства штурмового батальона с фронта, для того чтобы продемонстрировать фюреру, как низко пал моральный дух его войск. Это могло бы послужить предпосылкой для того, чтобы вновь просить фюрера рассмотреть возможность издать приказ об отходе всех сил Паулюса.
Однако сам Йодль был в душе категорически против отхода Шестой армии. Во-первых, он сомневался, что Паулюс вообще сумеет сделать это и, пробившись сквозь оборону русских, достичь группировки фон Манштейна. Во-вторых, Йодль полагал, что если принести в жертву Паулюса и всю его армию под Сталинградом, это укрепит боевой дух всего германского вермахта и послужит солдатам и офицерам Германии вдохновляющим примером. Сейчас весь ход войны стал неблагоприятен для Рейха. И бойцам вермахта требовалось иметь перед глазами пример армии, которая дралась до последнего солдата и до последнего патрона.
- Паулюс думает, что "Вотан" дезертировал, мой фюрер! - ответил Йодль на вопрос Адольфа Гитлера.
- Дезертировал! - трагически повторил вслед за ним фюрер.
Гиммлер, на лице которого неожиданно проступил нездоровый румянец, вдруг заявил высоким, подрагивающим от волнения голосом:
- Но это невозможно! Подразделения СС вообще никогда не дезертируют. А уж тем более - мой любимый "Вотан". Я готов ручаться своей собственной жизнью за "Вотан"!
Йодль переводил непроницаемый взгляд с Гитлера на Гиммлера и обратно. Оба руководителя были дилетантами в военном деле, и из-за них целая армия была обречена на гибель. И теперь, когда все рассыпалось буквально на глазах, они в действительности просто не знали, что им делать.
- Итак, - произнес наконец Гитлер, как же вы тогда собираетесь объяснить исчезновение "Вотана" в этот кризисный час? И, самое главное, какие действия вы собираетесь предпринять по этому поводу, рейхсфюрер?
Потрясенный Гиммлер заморгал глазами. Гитлер обращался к нему не по имени, как он это обычно всегда делал, а назвал вместо этого его официальную должность. Это было явственным признаком крайнего недовольства вождя.
- Прежде всего, я должен собрать более подробную информацию об этом происшествии, мой фюрер, - бросил Гиммлер, снимая пенсне и нервно протирая его стекла. - Я уверен, что существует какое-то объяснение случившемуся!
- А если нет? - холодно проронил Адольф Гитлер.
- Но…
- Я скажу вам, что вы должны сделать, - оборвал Гитлер Гиммлера. - Следует обнаружить местоположение "Вотана" и уничтожить дезертиров. До последнего человека!
Даже Йодль, профессиональный военный, был шокирован предложением фюрера.
- Вы имеете в виду, их всех надо ликвидировать?
- Да. При помощи авиационных бомб. Просто разбомбите их с воздуха, и все. Если даже элитное подразделение СС бежит с поля боя, чего же я могу ожидать от обычной пехоты, которая сражается сейчас под Сталинградом? Подобный пример должен заставить всех остальных стоять до конца!
Йодль кивнул в знак того, что понимает логику фюрера. Гитлер, по крайней мере, ни словом не обмолвился о том, что рассматривает возможность отхода Шестой армии от Сталинграда. Это означало, что вся она должна была погибнуть в приволжских степях и стать легендарным примером для всего остального вермахта.
Гитлер тяжело посмотрел на Гиммлера:
- Можете идти, рейхсфюрер. Вы обязаны немедленно заняться этим отвратительным делом. Нельзя допустить, чтобы вся эта гниль пошла дальше.
Слова Гитлера вывели Гиммлера из состояния глубокого ступора, в котором тот, похоже, пребывал.
- Да, мой фюрер, - произнес он жалким голосом, затем вскинул правую руку в нацистском приветствии и с трудом выдавил: - Хайль Гитлер!
Но фюрер, казалось, даже не заметил его. Повернувшись к Йодлю, он рявкнул:
- Господин генерал-оберст, я прошу вас сделать мне официальный доклад о возможности наградить Паулюса дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. Я полагаю, что подобное награждение придаст ему еще большую выдержку и стойкость в создавшихся трудных условиях.
- Да, разумеется, мой фюрер. Если такое награждение последует, то это продемонстрирует всем, что вы абсолютно доверяете ему. Это, как я полагаю, будет заметно способствовать стремлению Паулюса сражаться до самого конца…
На Гиммлера уже никто не обращал внимания. Как-то весь съежившись, он выскользнул из помещения. Все было слишком очевидно - он попал в немилость к фюреру. Надо было что-то делать с этим чертовым "Вотаном", и побыстрее…
Сидя в своем огромном черном "Хорьхе", который вез его по улицам Берлина, украшенным патриотическими призывами и плакатами, Гиммлер напряженно размышлял. Он не видел ни развевающихся лозунгов, ни граждан, которые с бледными лицами людей, страдающими от постоянного недоедания, тащились по плохо освещенным улицам с портфелями и сумками из искусственной кожи, в которых несли бутерброды и другие продукты, полученные по карточкам.
К тому времени, когда машина привезла Гиммлера в штаб-квартиру СС, он находился в глубокой депрессии. Ему надо было как можно скорее начать работу по выяснению всех обстоятельств исчезновения своего элитного подразделения. Но у него не хватало духу приступить к этому. Казалось, кто-то открыл невидимый кран, и вся энергия незаметно вытекла из тела рейсхфюрера…
Берта, личный секретарь и по совместительству любовница шефа СС, сразу же почувствовала, что с начальником творится что-то неладное - стоило Гиммлеру лишь пройти в свой кабинет и повесить на вешалку фуражку со скрещенными костями и серебряным черепом на тулье. Берта огляделась. Убедившись в том, что никто за ними не наблюдает, она послала Гиммлеру воздушный поцелуй и мелодичным голосом осведомилась:
- Ты не хотел бы чашечку горячего чая с мятой? Такой чай всегда взбадривает тебя.
Упав в кресло напротив нее, Гиммлер отрицательно покачал головой. Берта была полной женщиной, похожей на типичную домашнюю хозяйку. Она была скромно и строго одета и олицетворяла как раз тот тип женщины, который был ближе всего по душе Гиммлеру. Когда-то главный эсэсовец Рейха провозгласил: "Истинная германская женщина не курит и не красит губы". Берта принадлежала именно к этому типу.
- Мне нужен не чай с мятой, а кое-что покрепче, моя маленькая пантера, - процедил он. - Я только что провел пять весьма неприятных минут в кабинете у фюрера.
Берта с сочувствием посмотрела на Гиммлера и, приблизившись к шкафчику, достала оттуда бутылку с вишневым ликером. Они позволяли себе выпить немного этого ликера раз в месяц, вечером, когда у Гиммлера были силы и желание иметь с ней интимную близость. Берта налила рюмочку Гиммлеру, а затем и себе.
- Твое здоровье! - сказал рейхсфюрер, поднимая свою рюмку.
- Твое здоровье, - произнесла она и погладила его редеющую шевелюру своими пальцами, лишенными какого-либо лака на ногтях. - Генрих, ты знаешь, прошло всего две недели с тех пор, как мы занимались… ты сам знаешь чем. И остается еще целых две недели до того момента, когда мы сможем это повторить… - Она смущенно опустила глаза.
- Да, я знаю, любимая, - кивнул он. - Но я хотел выпить рюмочку ликера только для того, чтобы немного взбодриться.
- Что же все-таки случилось? - спросила она и поудобнее устроилась на его тощих коленях.
- Похоже, что одно из моих подразделений на Восточном фронте дезертировало. И наш любимый фюрер распорядился, чтобы я предпринял в отношении этого подразделения самые жесткие меры. Но сама мысль о том, что я обязан расправиться с моими любимыми эсэсовцами, причиняет мне ужасную боль. Я чувствую себя больным из-за этого.
- Мой бедный Генрих, - промурлыкала она. В ее глазах засверкали слезы. - Какой же тяжкий груз ответственности тебе приходится нести на протяжении всей этой ужасной войны! - Еще раз внимательно взглянув на Гиммлера, она приняла решение. - В таком случае, ты заслуживаешь того, чтобы немного побаловать тебя сегодня. После этого ты сможешь лучше разобраться со всем этим неприятным делом.
Гиммлер улыбнулся:
- Спасибо, любимая. - Он взглянул на нее и с надеждой добавил: - Когда ты говоришь "побаловать", имеется в виду… всё?
- Всё, - кивнула она. Сняв очки, она опрокинула в себя рюмку с остатками вишневого ликера.
- В том числе и хлыст? - не отставал он, слегка удивленный и заинтригованный ее необычной покладистостью.
- Хлыст будет обязательно, - сказала Берта. Ее голос стал гораздо более звучным и угрожающим. - Ты плохо вел себя. Так сказал сам фюрер. И теперь ты должен быть наказан за это, мой мальчик. - Она с яростью посмотрела на него. - Я пойду в нашу спальню и приготовлюсь. На это мне потребуется некоторое время. А ты готовься. И горе тебе, если ты не приготовишься как следует. Потому что сегодня я не буду нянчиться с тобой. Тебе это ясно?
- Да, госпожа, - покорно сказал Гиммлер. Сердце уже подпрыгивало у него в груди от мыслей о той боли, которую ему предстоит вытерпеть, и о том наслаждении, которое эта боль на самом деле доставит ему.
- Прекрасно. Когда я скомандую, ты постучишься и войдешь. И после этого сознаешься мне во всех своих грехах. Это ясно?
- Да. - Он вздрогнул всем телом.
- Отлично. Я рада, что ты прекрасно понимаешь, что бесполезно что-либо скрывать от меня. Это лишь утяжелит твое наказание. А в том, что тебя надо обязательно наказать, нет никаких сомнений.
- Я это понимаю, - сказал Гиммлер. Его голос дрожал.
- Ты должен быть жестоко наказан, - проговорила Берта низким голосом. - Очень жестоко!
- О да, госпожа…
- А теперь мне пора идти. - Она решительно направилась в сторону спальни. Ее увесистые ягодицы внушительно колыхались из стороны в сторону. Гиммлер застыл в кресле, вздрагивая и размышляя, не может ли он опрокинуть еще одну рюмочку ликера. После нескольких минут мучительных раздумий он все-таки решил, что может - это придаст ему храбрости, в которой он так отчаянно нуждался. Но едва глава СС нащупал бутылку, как вздрогнул от ее резкого голоса:
- Входи сюда, раб. Немедленно… или ты поплатишься за это, ничтожный маленький червь!
Повелитель миллионных армий рабов, разбросанных по всей Европе, начальник организации, которую ненавидели и боялись все, человек, при упоминании имени которого вздрагивало пол Европы, - вскочил на ноги.
- Я иду, госпожа! - воскликнул он. Рот Гиммлера внезапно пересох, стоило ему только услышать, как Берта щелкнула хлыстом. - Я иду… немедленно.
- Ради всего святого, поторопись, - угрожающе протянула она, - иначе я исполосую своим хлыстом твою тощую маленькую задницу так, что ты будешь рыдать от нестерпимой боли.
- Я иду, - дрожащим голосом промолвил он. - Честно, я уже иду к тебе.
Глава девятая
- О, Генрих, как ты повелевал мною! - промурлыкала Берта, когда они вновь вошли в кабинет Гиммлера. Все рубцы и раны рейхсфюрера были тщательно присыпаны пудрой. - Какой же силой ты обладаешь, мой дорогой!
Он кивнул и решил, что лучше уж постоит - после побоев его ягодицы чувствительно побаливали. У него была такая нежная кожа… Но чувствовал он себя все равно значительно лучше. А самое важное, он действительно ощущал, что может теперь повелевать другими.
Когда Гиммлер вошел в спальню, шторы были наглухо задернуты, а на прикроватном столике горела одна-единственная лампа с красным абажуром. Берта тоже полностью преобразилась. Она сбросила с себя мешковатый костюм, туфли, подходящие фрау средних лет, и сняла очки. Теперь на ней был полупрозрачное черное шелковое неглиже, сквозь которое щедро просвечивало ее чувственное тело. На ее ногах были высокие кожаные черные сапоги, а в руках она держала тонкий хлыст, который выглядел весьма угрожающе. Как только Гиммлер увидел этот хлыст, он тут же начал дрожать всем телом, отлично понимая, что сейчас последует.
- Чего же ты ждешь, раб? - произнесла она глубоким грудным голосом с угрожающими интонациями. - Снимай с себя всю одежду. Снимай ее побыстрее! Немедленно! А не то тебе будет совсем худо! - Она пристукнула хлыстом по своей ладони. Гиммлер подпрыгнул от ужаса и стал торопливо срывать с себя форму, глядя на женщину голодными, вожделеющими глазами. Она пристально смотрела на него, то и дело постукивая хлыстом по ладони. Эти звуки были похожи на тиканье часов, отсчитывающих секунды перед тем, как начнется наказание.
Когда Гиммлер встал перед ней, полностью обнаженный, она бросила быстрый взгляд на его худосочное тело и неширокую грудь, совершенно лишенную растительности.
- И это все, что ты хочешь продемонстрировать своей госпоже, несчастный? - пророкотала она и слегка приподняла кончиком хлыста сморщенный миниатюрный пенис Гиммлера. - Как ты можешь удовлетворить меня, как ты можешь вгрызаться в мое нутро таким крошечным бесполезным инструментом? - И она легонько ударила кончиком хлыста по сморщенному члену рейхсфюрера СС. Гиммлер подпрыгнул от боли.
- Извините меня, госпожа, - жалким голосом пролепетал он.
- Ты всегда просишь у меня извинений, - резко бросила она.- От тебя я всегда слышу одни только извинения. Ну что ж, мой милый, боюсь, сегодня я уже не приму от тебя никаких отговорок. Тебе придется заплатить за все свои упущения и все грехи. Становись на четвереньки, быстро!
- Я действительно должен сделать это? - спросил Генрих Гиммлер. В его голосе различалась странная смесь страха и предвкушения небывалых удовольствий.
- Ты стал совершенно бесстыдным! Я не желаю больше ничего от тебя слышать! Ни одного слова! Как ты смеешь спрашивать о чем-то свою госпожу?! На четвереньки, немедленно! - Она угрожающе прищелкнула хлыстом.
Гиммлер торопливо опустился на четвереньки. Его сердце бешено колотилось.