Не забыть Василию Сергеевичу один бой под облаками.
Бойцам 11-й армии было приказано освободить от иноземных захватчиков и меньшевистских войск Батум. Наиболее трудным рубежом на пути был Сурамский перевал, который укреплялся противником с особой силой. Чтобы сломить сопротивление, в обход, с северо-востока, были направлены некоторые оперативные подразделения.
В этой операции участвовала бригада Василия Сергеевича Тимофеева. Бойцам в короткое время предстояло овладеть четырехкилометровым железнодорожным тоннелем, который, судя по сообщениям местных горцев, меньшевики намеревались на случай отступления взорвать.
Стоял холодный февраль двадцать первого года. Дул порывистый ветер, взвихривался над скалистыми гривами снег и белым густым шлейфом кружился перед глазами, мешая идти, сбивая бойцов с пути. Повозки, орудия с запряженными в них лошадьми с трудом продвигались по крутому подъему.
Перед тем как начать штурм заоблачных высот, в высокогорном селе Лариса сделали привал. Уже знакомые бойцам горцы вышли им навстречу с хлебом и солью. Первым пожать руку командиру и комиссару подошел старик с белой папахой на голове.
Тариэл Хачури, заметно вытянувшийся и окрепший за два года, что прошли после нападения на их село германцев, напросился повести бойцов кратчайшим путем.
- Возьмем его с собой? - спросил командира Соколов.
- Наш следопыт уже проявил себя однажды, - согласился Тимофеев, вспомнив прошлое.
Вскоре бойцы были в пути; продвигались по глубокому, местами до полуметра, снегу. Не поспевала за пехотой артиллерия, и приходилось подчас оставлять орудия, которые невозможно было втащить на обледенелые склоны. В снежных сугробах застревали кони, тяжелый груз брали на свои плечи бойцы.
Вновь привелось побывать в знакомых, хоженных Василием и Алексеем вместе с бойцами-однополчанами живописных горных местах.
- Ну что, Ващенко, повторим переход Суворова? - шутили бойцы, как только выпадала короткая передышка.
- Так, видать, загорелось. И свершилось вот, - откликнулся Ващенко, морщась, как от яркого солнца, в добродушной улыбке.
- Во всем бы так.
- Теперь определенно будет так, как того захотим. Конец-то близок. Там, на Черном море, добьем интервентов.
- Понятно - отступать им будет некуда.
- Твоими бы устами да мед пить.
Несмотря на трудности, люди находили силы и для шуток.
А затем снова - в путь. На обледенелых камнях скользили даже хорошо подкованные кони. Им пытались подсобить бойцы.
- Ну, родимые! - скользя по глянцевому слою льда, кричали красноармейцы.
И удавалось все-таки осилить непреодолимое, казалось бы, препятствие.
К вечеру шестого марта бригаде Тимофеева удалось наконец выйти к железнодорожному тоннелю и захватить вход. Значительно дольше продолжались бои в районе выхода, на станции Ципа, пока не пришли на помощь бойцы других подразделений.
Комбриг Тимофеев после этих боев был представлен к награде, уже второму ордену Красного Знамени. Вот что писалось в представлении:
"Своей неустанной работой и сознательным отношением к делу Тимофеев В. С. совместными усилиями с комиссаром части тов. Соколовым А. В. воспитал в бойцах мужество и стойкость, преданность делу партии и нетерпимость к врагу. Во время ранения комдива Тимофеев взял командование дивизией на себя. Своей находчивостью, хладнокровием и умелым маневром Василий Сергеевич разбил в тяжелейших условиях противника под Сурамом, не дал ему возможности взорвать тоннель…"
Орденом Красного Знамени был награжден и военный комиссар Алексей Викторович Соколов.
Весной двадцать первого года наступил долгожданный конец затянувшейся войне.
Настало время друзьям прощаться. Василий и Алексей обнялись: Тимофеев поехал в военную академию РККА, а Соколов вернулся к мирному труду. Уже в 1938 году, получив назначение командующим войсками Закавказского военного округа, Тюленев взял к себе и Тимофеева. "Принимай дивизию", - сказал он ему.
С тех пор снова бок о бок служили. Вместе и с первых дней войны…
- До Минеральных Вод, - снова заговорил Василий Сергеевич, - доставим тебя на самолете. А там - рукой подать тебе до дома.
- Дома?
- Ты все еще думаешь, что я шучу?
Теперь Виктор понял, что Тимофеев не шутит.
- Дня три-четыре пробудешь дома, - продолжал он. - А затем - в горы. Примешь батальон ополченцев, получишь горное снаряжение…
- Ах, вот оно что! - сообразил Виктор. - Значит, фашисты надеются покорить Кавказ? Думают пройти к нашим вершинам?
- И понадобились профессиональные альпинисты, - слегка кивнул Тимофеев.
Потянулись окрестные дома Москвы, гремели на поворотах трамваи, лениво струился дым из заводских труб. Виктору показалось, что нет войны, а ужасы боев под Москвой, в которых и он принимал участие, вспомнились, как далекие кошмарные сны.
Он отвернулся к окну, представил, как удивятся и обрадуются его неожиданному появлению мать и жена. Мать умела себя сдерживать, но Надя… Тяжелый осадок остался у него в душе от прощальной ночи, долго стояли перед ним печальные глаза жены. Тогда, в постели, она расплакалась и вскрикнула:
- Все! Я никогда не увижу тебя больше! - И крепко обвила его шею руками, словно пытаясь удержать мужа.
В какой-то момент он не совладал с собой, отстранился от нее, рассерженный, и грубовато отчитал ее:
- Что это ты меня раньше времени хоронишь?
- Боже! - Надя будто только теперь осознала смысл оброненных слов. - Прости. Пойми и не ругай, пожалуйста, - продолжала она с виноватым видом. - Стала бы я говорить такое? Это выше моих сил, понимаешь? Мне кажется, я никогда не увижу тебя. Ты уедешь - и всему наступит конец.
Она вытерла слезы и замолчала, взяла себя в руки: очевидно, выговорилась, поплакала - и полегчало, как это бывает. И заговорила далее поспокойнее, рассудительнее:
- Прошу тебя, не обращай на мои слова внимания. Поцелуй меня. Такое говорю тебе на дорогу. Любимый. Такая уж я… одни эмоции. Не сердись. И не придавай моим истерикам значения. А все, милый, потому… Счастье переполняло мое сердце. Сама себе боялась порой признаться. Да что это со мной происходит, боже?! Все больше и больше тебя люблю. Сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет…
Он обхватил ее крепкими руками, прижал к себе; горели влажные, окропленные слезами Надины щеки, а ее обнаженная спина, несмотря на теплую летнюю ночь, показалась холодной. Да и знобить ее стало.
- Ну-ну, что ты, родная?! - Виктор обнял ее покрепче, словно пытался обогреть, горячими ладонями.
…Надю Виктор полюбил сразу. Сразу, как только увидел ее в клубе горняков на танцах, сказал себе: вот она - девушка моей мечты! На сердце Виктора стало тревожно и радостно. Тревожно оттого, что не знал - понравится ли девушке, а радостно оттого, что встретил наконец ту единственную, на которой охотно, не раздумывая, женился бы.
Он пригласил ее на танец. Оркестр комбината играл танго. После двух-трех плавных па на танцплощадке, заполненной парами, Виктор заговорил:
- И откуда прибыла в наш горняцкий городок такая красавица?
Ему едва удалось скрыть волнение.
- Издалека! - в тон, восторженный и игривый, ответила девушка, и щеки ее запылали то ли от неловкого его комплимента, то ли от того, что ей передалось волнение парня. - Впрочем, отсюда - рукой подать. Из Минеральных Вод.
- А в наших горах как оказались? В гостях? У кого? - возбужденно атаковал Виктор.
- Грамоте решила поучить ваших ребят. Окончила во Владикавказе педагогический институт и сюда попросилась.
- Какая же вы умница! Чувствовали, должно быть, вас здесь очень ждут, - пытался он понравиться девушке.
- Что, так требуются учителя? - спросила она с подозрением, будто почувствовала в его словах подвох.
- Еще бы! Сразу же после танцев отправимся в Минеральные Воды. Сосватаю, пока не отбили вас у меня…
- К чему такая спешка? - улыбнулась Надя. - Ночью автобусы не ходят. Так или иначе, придется подождать.
- Что вы! Пешком пойдем. А если дорогой устанете - на руках понесу!
Он шутил, но тут же ловил себя на мысли, что так бы и сделал: поднял бы среди ночи водителя автобуса, который возил рабочих комбината, уговорил Махара Зангиева выводить машину. А тот ради начальника цеха, то есть его, Виктора Соколова, отправился бы хоть на край света. Однако сознавал, что такое невозможно, это причуда, и выглядит он в глазах девушки довольно хвастливым, только не мог уже с собой совладать.
- А что такого? Час-полтора, вот и все хлопоты.
- А там? - загадочно спросила Надя.
Они стали встречаться: он сразу же понравился ей. Раз-другой ездили к ее родителям в Минеральные Воды. Однако свадьба чуть было не расстроилась из-за его, Виктора, матери. Обычно добрая, умная и справедливая мать, которая после смерти отца относилась к нему с какой-то болезненной любовью и лаской, неожиданно и, как показалось Виктору, неоправданно воспротивилась этому браку. И причиной всему был пустяк.
В средней терской школе, где Надя преподавала литературу, вел историю Азамат Татарханов. Время от времена после уроков они покидали школу вдвоем, идти им было по пути. Надя снимала комнату в доме Зангиевых, у родителей Махара. Мать Виктора видела Надю и Азамата вместе, когда они проходили мимо больницы и мило беседовали. Ничего предосудительного Виктор в этом, разумеется, не видел; более того, допускал, что Азамату нравилась Надя. И что с того? Важно, что девушка предпочла его, Виктора.
Но мать на это смотрела по-другому. Она продолжала ненавидеть Татархановых, никак не могла подавить в себе эту ненависть и с годами и поэтому-то с неприязнью отнеслась и к Наде, к ее прогулкам с Азаматом.
Нельзя сказать, чтобы Виктор питал особые дружеские чувства к Азамату, хотя они учились в одном классе, часто общались, но чтобы ненавидеть?! Он-то, мальчишка, в чем виноват, что дядька его - убийца старшего Соколова и был злейшим врагом Советской власти?
Мать же болезненно переживала, когда видела их вместе:
- Чтобы больше тебя не видела с ним!
- Мама, ну скажи, при чем тут Азамат? Сейчас сын за отца не отвечает. А тем более - за дядьку, которого, наверно, и в живых-то давно уже нет.
- Он ярый враг! - много раз говорила мать. - А они скрывали его. Он бывал у них, а они скрывали, да, да! Пока не убил твоего отца. Ненавижу! Весь их род ненавижу.
- Но как же Ромео и Джульетта, мама?
- Не шути, сынок.
- Кстати, у Азамата очень хорошая сестра.
- Если тебе приятно расстраивать мать - пожалуйста, можешь продолжать.
Нет, не мать была причиной отчуждения Виктора с Азаматом: много странного, подчас необъяснимого стал со временем замечать Виктор в поведении и в словах Азамата, одноклассника. Ощутимым это стало, когда они повзрослели. Как-то после уроков они вдвоем забрели за город и дошли почти до подножия высокой, с остроконечной вершиной скалы, названной пацанами "каланчой". Никому из сверстников Виктора не удавалось забраться на ее вершину. Виктор поклялся самому себе, что осилит недоступную высоту - и покорил ее на глазах своих товарищей. Это была первая, пусть небольшая, но очень сложная в его жизни вершина. С этого дня началось, собственно, непроходящее увлечение альпинизмом, которое продолжалось и в институте.
А тогда они побросали на траву портфели и легли.
- Ты слышал о моем деде? - спросил Азамат после некоторого молчания.
- Так, - уклончиво откликнулся Виктор. - Немного.
Не хотелось говорить того, что он знал о нем.
- Обидно, знаешь. Как будто и не было человека на свете. А если честно, он был самым уважаемым человеком на всем Северном Кавказе, - не без гордости отметил Азамат и продел сквозь зубы травинку, которую сердито вырвал из земли. - Только теперь вспоминают о нем не все, а так… немногие.
Виктор пожал плечами: он не мог сначала понять, с какой стати заговорил о деде Азамат, потом сообразил. Как раз в этот день учительница истории рассказывала о комбинате, приводила пример из местной жизни - вот, мол, как преображается родной край, считающийся до революции глухим и необжитым. Ныне здесь добывается ценная руда, вольфрам и молибден. "А вы знаете, - сказала историчка восторженно, - кто был у нас первым секретарем райкома партии? Алексей Викторович Соколов. Под его руководством был построен комбинат и вырос наш поселок в городок. Это был удивительный человек. Я его лично знала, - гордо заявила учительница. - Он был необыкновенно отзывчивый, внимательный к людям, добрый…" Историчка перечисляла его заслуги, именно это она выделила особенно: "Его заслуги перед Родиной - огромны!" Она поведала классу много такого, чего прежде Виктор не слышал ни от отца, ни от матери.
Что же задело Азамата? То, что рассказывали о его, Виктора, отце и предали забвению его деда? Что же доброго сделал он людям?
- Неужели ты на самом деле ничего не знаешь о моем деде? - Азамат откусил кусок травинки и сплюнул брезгливо, - Ни за что не поверю! - Он поднялся и, сложив по-турецки ноги, сел и уставился с недоверием.
- Расскажи, если не секрет, - предложил Виктор и тоже поднялся. - Может быть, это государственная тайна… - Он, похоже, решил позлить сверстника.
- У деда моего никакой тайны не было. Все знали, кто он и какую пользу принес людям. И если бы жил… сколько бы еще сделал. А скажи, дома, заводы, которые построил дед, он взял с собой в могилу? Разве все это не осталось людям? - Азамат махнул рукой: чего, мол, доказывать, если тебя упорно не хотят понять.
Лицо его в черных волосах, густо заструившихся на смуглых раскрасневшихся щеках, было недовольным.
- Да какие это заводы! - бросил Виктор насмешливо. - Примитивные кустарные производства. Все держалось на горбе рабочих. По двенадцать, четырнадцать часов работали, - продолжал он без особого желания. - Эксплуатировал людей. И наживался.
Азамат минуту таращил глаза, удивленно приоткрыв рот с черными тонкими усами, потом ринулся в бой:
- Он нажил? Да, нажил? А где оно, богатство? - На тонкой шее вздулись вены.
Смешным, глуповатым показался он Виктору.
- Забрали, конечно. И земли и все остальное, как и у других богачей. А как иначе?
- Забрали. Было, значит, если забрали?! - Азамат полез бы, наверно, драться, да Виктор был здоровей физически и быстро скрутил бы его в бараний рог. - А что, скажи, взять у тех, кто ни себе, ни потомству? Видел, какие дома построили в центре Владикавказа? Разве только для себя купцы и прочие строили?
- За чужой счет, - не уступал Виктор.
- А комбинат кто строил? Люди! Учительницу послушать - только об отце твоем и толкует. Других не было. Ладно. Что без толку болтать. Кроме себя, никого больше не видите. - Он вскочил на ноги, схватил портфель и побежал, быстро перебирая длинными, костлявыми ногами.
После окончания школы совсем оборвалась их непрочная к концу учебы дружба, а при встрече они лишь сухо делились новостями, да и то не всегда.
Что касается Нади, то откуда ей было знать, что мать его, Виктора, с такой неприязнью относилась к Азамату, и простое провожание воспринимает как предательство или измену. А Виктор, естественно, воздержался что-либо по этому поводу сказать Наде, чтобы не показаться законченным ревнивцем.
Но однажды был поражен ее упреком.
- Знаешь, Виктор, каждый человек должен отвечать за свои поступки. Излишняя суровость, несправедливое отношение ни к чему хорошему не приводили и не приведут. Ну, скажи, в чем вина Азамата? Только в том, что дед его был баем, а дядька абреком? А он? Поверь, человек от недоверия к нему замыкается. Чувствует свою неполноценность. И может в конце концов на весь свет обозлиться. Вот ты из-за чего-то перестал с ним дружить? И мне не велишь поддерживать с ним нормальные товарищеские отношения. А между тем он очень хорошо о тебе отзывается. Ты можешь не объяснять, я ведь вижу…
- Согласись, уж если затеяла о нем разговор, - сдержанно возразил Виктор. - И он не все, очевидно, рассказал, а лишь то, что выгодно ему. Кстати, он не считает своего деда врагом. Напротив, этаким благотворителем.
- Может быть, - согласилась Надя. - Мы достаточно взрослые люди, чтобы во всем разобраться. Я вот колебалась, оттягивала, однако чувствую, должна рассказать тебе… Год назад посадили моего дядю. Брата моей мамы, - уточнила она. - Честнейший человек, председатель колхоза. А его как врага народа… И все, представляешь?! Сразу же изменилось отношение. Товарищи даже отвернулись от его семьи. У дяди два сына… Нет, Виктор, не могу я так. Работать в одной школе и не разговаривать, отворачиваться при встрече…
В тот день, когда началась война, Виктор встретил Азамата у военкомата. Он стоял подавленный. Виктор подошел к нему.
- Не взяли, - развел он руками. - Должно быть, мать моя… Ходила, обивала пороги…
- Напрасно на нее наговариваешь, - мягко упрекнул Виктор.
Он знал: не брали Азамата на фронт по состоянию здоровья - родился с врожденным пороком сердца. Его от физкультуры в школе освобождали.
- Кто-то и в войну должен учить наших детей, - подбодрил его Виктор.
…Утром, перед тем как покинуть дом, склонившись над спящим сынишкой, которому было тогда два годика, Виктор вдруг вспомнил слова жены, и ее слезы не показались такими глуповатыми, как ночью, когда они лежали в постели, сейчас именно о своей судьбе, о смерти почему-то подумал: неужто погибну и не увижу больше мальчонку? И повторится судьба сына Алексея Соколова, и он будет расти без отца, стало быть, без него, Виктора?
Через минуту-другую Виктор выкинет все эти мысли из головы, осудит себя: "Нет, так не годится раскисать - на правое дело идешь, ну-ка, выше голову! Мы еще повоюем, сынок, постоим за наших детей, жен, матерей, за нашу родную землю. Да как же иначе!"
…На перекрестке шофер остановил машину: улицу пересекал строй бойцов; впереди колонны шел молодой высокий командир. Всматриваясь в суровые лица проходящих мимо машины солдат, Виктор подумал: "Повернули вспять фашистов под Москвой, и в горах настигнет врага справедливое возмездие…"