Одессу добраться до Испании и стать добровольцами в какой-нибудь интернациональной бригаде.
Витька говорил Гургену:
- Товарищ Сталин не зря сказал, что это дело не только испанцев, а всего передового и
прогрессивного человечества.
- Точно, - соглашался Гурген и добавлял: - надо только денег немного накопить на дорогу до
Одессы, а там - на пароход и все в порядке. Не выбросят же нас советские моряки за борт!
- Доберемся как-нибудь, ведь Кольке Грибу с Пятницкой удалось, - говорил Витька, - а чем
мы хуже?
Они стали откладывать на дорогу деньги, которые получали дома на кино и школьные завтраки.
Но они не успели. Мадрид был взят мятежниками. - Сволочь этот генерал Миаха, - возмущались
они, - как его раньше не раскусили республиканцы! Но он еще ответит за свое предательство.
Витька и Гурген договорились, что лозунг республиканцев "Но пассаран!" ("Они не пройдут")
будет у них тайным знаком, если они захотят в минуту опасности поклясться в твердости и дружбе.
Когда об этом узнал их класс, то все тут же выразили горячее желание присоединиться к их тайному
договору. И с той поры, если классу по какой-либо причине нужно было занять "круговую оборону ,
староста Маша Туманова поднимала согнутую в локте руку с крепко сжатым кулаком и негромко
командовала: - Но пассаран! В ответ руки поднимал весь класс и такую "оборону" не могли
сокрушить даже самые опытные педагогические стратеги.
Любимым учителем у них был физик Борис Федорович Лукин. У него было нервное сухое лицо с
проницательными серыми глазами. Он часто поражал их своей интуицией. Стоит, бывало, спиной к
классу и пишет на доске какие-нибудь формулы. Вдруг, не оборачиваясь, говорит: - Слушай,
Дружинин, перестань морочить голову Тумановой. Или: - Друг мой, Погосьян, положи руки на
парту, а рогатку убери, пожалуйста, в свой ранец. Она тебе еще пригодится дома...
Класс замирал от удивления, а Борис Федорович, как ни в чем не бывало, продолжал, не
оборачиваясь, спокойно писать на доске формулы и рисовать графики. Он говорил: - В короне Её
Величества Средней школы, физика - самый драгоценный рубин. Это - наука наук, библия
цивилизованного человека. Учебник физики должен лежать у вас под подушкой... А у вас там -
"Королева Марго".
На уроках физики часто ставились интересные опыты. Вернее, интересными их умел делать
изобретательный Борис Федорович. Отметки он ставил строго, но справедливо. На своем последнем
уроке в девятом классе он взволнованно сказал: - Всегда помните и любите свою школу! Школьные
звонки - это неповторимые бубенцы детства. - Класс устроил ему овацию.
Интересно проходили у них уроки географии. Ее преподавал невысокий розовощекий толстяк.
Звали его Иваном Ивановичем. Он много поездил по свету и одевался по тем временам, как
иностранец. Носил серый в розовую клетку костюм "тройку" и шляпу. Иван Иванович был
добродушным и веселым человеком. За клетчатый костюм, шляпу, невысокий рост и довольно
заметное брюшко его прозвали мистером Пиквиком. Он об этом знал и, протирая замшевым
лоскутком выпуклые стекла заграничных роговых очков, добродушно улыбался, справедливо считая
это прозвище не самым плохим. Перед уроком он вместе с дежурным всегда развешивал по стенам
географические карты. Однажды он сказал: - Каждая из этих карт - окно в мир. Вот эта - окно в
Азию, эта - в Европу, а эта - в Америку. Завтра я вам принесу окно в Африку. Вы сейчас любите
петь глупую песенку о туземце в бамбуковой хижине с бородавкой на левой ноздре, который
влюбился в... страусиху. . Знаю, знаю. Не отпирайтесь. Но учтите, Африка - пороховой погреб для
капиталистов. Когда этот погреб взорвется, весь наш земной шарик задрожит.
Увлекшись рассказом, он однажды влез на стул и, проводя указкой вдоль Северного Ледовитого
океана, прочитал классу интереснейшую лекцию о важности Северного морского пути, об огромных
богатствах Крайнего Севера - угле, нефти, газе, редких металлах. Но вдруг произошло неожиданное.
Увлекшись, Иван Иванович поставил ногу мимо стула и с грохотом упал на пол. Не последовало ни
смеха, ни улыбок. Класс сочувственно охнул и многие бросились поднимать Ивана Ивановича. Когда
все снова уселись за парты, он смущенно поблагодарил за помощь и, улыбаясь, развел руками: -
Наука, друзья, тоже требует жертв...
Но самой любимой была историчка - Лидия Дмитриевна Рыбакова, их классный руководитель.
Была она молодая, добрая, с пышными золотистыми волосами, увлекающаяся и экспансивная.
Однажды она сказала: - Владимир Владимирович Маяковский окрестил историю "бабой
капризной". Ну что ж, это может быть ц так, но она еще и память человечества. Без нее все мы -
слепые котята. Поэтому будем прозревать.
Рассказывая на уроке о Великой Французской революции, она сказала: - Ромен Роллан предлагает
дать всем великим революционерам вторую Родину для сохранения их жизни, которую они
посвящают борьбе за благо народов. И, раскрыв книгу Ромена Роллана, прочитала: "... подобно тому,
как Шиллер, Веллингтон, Пристли, Костюшко были объявлены декретом Дантона французскими
гражданами, сделаем героев всего мира также и нашими героями. И, прежде всего, пусть найдут у вас
вторую Родину все те, кто были народными героями других времен и других стран". Она предложила
написать письмо Михаилу Ивановичу Калинину и выразить согласие с этим предложением. Тут же
такое письмо было написано и отправлено по адресу: Москва, Кремль, товарищу М.И.Калинину". В
нем предлагалось издать специальное постановление ВЦИКа о международных революционных
героях. Случилось так, что вскоре после этого письма из фашистской Германии в Москву приехал
Георгий Димитров с товарищами по Лейпцигскому процессу. Им было дано советское гражданство.
Класс ликовал, считая это и своей заслугой.
* * *
В восьмом классе на вечере художественной самодеятельности Виктор в паре с Машей Тумановой
спели под его гитару модную утесовскую песенку "Все хорошо, прекрасная маркиза". Успех был
громадный, ему способствовала Витькина шляпа с пером и густо подведенные Машины глаза и
ресницы. На другой день вся школа произвела его в Маркизы. Машу маркизой величать не стали, она
по-прежнему осталась для всех "Мэри". Эта кличка, по общему мнению, была ей больше к лицу.
Маша была стройной и привлекательной девушкой с густыми каштановыми локонами и
загадочными глазами. Она любила танцы и веселые компании, но временами становилась задумчивой
и жадно набрасывалась на книги. Виктор тоже много читал, и подружились они поначалу на этой
почве, хотя острые язычки некоторых Машиных подружек толковали это по-своему. У Дружининых
была довольно большая домашняя библиотека, и Маша любила рыться там в книгах. Однажды с
высоты стремянки она сказала, фыркая от пыли, матери Виктора:
- Самая прекрасная девушка на свете - Наташа Ростова, а самая противная... - Анна Каренина.
- Бог с тобой, Машенька, - замахала рукой Анна Семеновна. - Анна Каренина - это же
извечная трагедия любви, это же пример самопожертвования...
- Ерунда, - ответила Маша, - сама во всем виновата, истеричная дворянка, избалованная
бездельем, богатством и лопоухим Карениным...Толстой не зря описал его ослиные уши.
Анна Семеновна рассказала об этом разговоре Виктору и добавила:
- Машенька Туманова - сама непосредственность, в ней море обаяния! Она в тысячу раз умнее
и привлекательнее; многих ваших школьных жеманниц.
Виктор смолчал. Он был целиком и полностью согласен с матерью. "Если б ты еще знала, как
Машка здорово целуется! - усмехнулся он про себя, - так, наверное, Вронскому и во сне не
снилось".
* * *
Шли годы. Георгий Николаевич Дружинин работал уже главным инженером завода, на котором
начинал начальником цеха. В небольшой, но по-прежнему гостеприимной квартире Дружининых
часто собирались их старые и новые друзья. Виктор слышал разговоры этихлюдей за столом, за
шахматами, за папиросами. Они говорили о чем угодно, но, как и сами Дружинины, никогда не
сетовали на свои материальные или бытовые затруднения, им был совершенно чужд дух какого-либо
приобретательства и тихого благополучия. Но среди них была супружеская пара, о которой даже они
говорили, что те не от мира сего. Это были старые большевики - муж и жена по фамилии Нодель.
Оба были небольшого роста, носили старомодные пенсне на шнурке и много курили. До революции
они долго жили в эмиграции и скитальческая жизнь на чужбине во многом определила их облик и
быт.
Своего позднего сына они назвали Робеспьером, и, наверное, поэтому Георгий Николаевич
называл Ноделя, в шутку, Маратом.
Однажды Виктор попал с Анной Семеновной к ним в дом. Они занимали две небольшие комнаты в
шумной коммунальной квартире. В комнатах было неуютно и пустовато, но царил культ книги. Они
лежали не только в переполненном книжном шкафу, но и на тумбочках, столах, подоконниках и даже
стопками на полу, возле кровати хозяев. Роза Нодель угостила гостей чаем и завела разговор с Анной
Семеновной о волнующем тогда всех Лейпцигском процессе над Георгием Димитровым и его
товарищами. Она горячо говорила о мировом мещанстве, которое, по ее словам, породило фашизм и
может погубить грядущую мировую революцию. Виктор слушал, проникаясь еще большим
уважением к строгой и всезнающей тете Розе. Но вскоре произошло событие, которое надолго
переполошило их коммунальную квартиру и дало повод Дружининым и другим друзьям Ноделей
беззлобно острить по поводу "устойчивых природных инстинктов красной Розы".
Дело было в том, что Роза Нодель вдруг приревновала своего супруга к одной из соседок по
квартире. Между супругами произошел крупный разговор. Он был похож на спор двух партийных
противников где-нибудь в кафе на берегу Женевского озера. Роза Нодель гневно бросала в лицо мужу
цитаты из классиков марксизма по проблемам семьи и брака. Она обвиняла его не столько в измене,
сколько в том, что он растоптал большевистские устои и превратился в мещанина. Исаак Нодель
закрывал маленькими волосатыми руками лицо и уши, крутил головой. Он не желал слушать эти
ужасные и несправедливые обвинения. Он их начисто отметал. Но Роза Нодель была непреклонна и
принципиальна, как и всегда в любом партийном споре, будь то в Женеве, Цюрихе или в Москве.
Потрясенный неслыханным обвинением Нодель-муж стукнул кулачком по столу и выбежал из дома.
Но когда он появился во дворе перед окнами своей квартиры, то увидел разгневанную супругу,
которая грозила ему пальцем и выкрикивала: - Ничего, товарищ Нодель, ничего! Вам не удастся
уйти от партийного ответа. Завтра же мы встретимся в парткоме вашего Наркомата. Вы жалкий трус и
перерожденец, товарищ Нодель!
Никто не знал, встречались ли они в парткоме. Судя по всему - нет, потому что скоро опять стали
вместе выходить на вечерние прогулки.
* * *
Наступил 1935 год, но трагический тридцать четвертый, год убийства СМ.Кирова, у всех еще
кровоточил свежей раной. В газетах выступали бывшие партийные лидеры-оппозиционеры, они
критиковали друг друга и присягали в верности Сталину. Тяжелые думы одолевали Дружинина. Он
сам был в партии с марта 1916 года, вступил в ее ряды семнадцатилетним парнем. Работая
лампоносом на шахте Щербиновского рудника в Донбассе, избирался делегатом партийных
конференций, несколько раз присутствовал по гостевым билетам на партийных съездах. Он всей
душой был за единство партийных рядов, считал, что Троцкий, Зиновьев и их сторонники своими
бесконечными дискуссиями и "платформами" ослабляют партию. Он отлично знал о революционном
прошлом этих людей, об их заслугах перед Революцией, о близости с Лениным. Но его поражало их
поведение - "Грешат и каются, каются и грешат, - с досадой думал он, - где же их большевистская
принципиальность, где их твердость в отстаивании своих взглядов? "
Он понимал, что бурные дискуссии на последних партийных конференциях и съездах вызваны не
только теоретическими и тактическими разногласиями, что это и борьба за лидерство в партии. Зная о
политическом завещании Ленина, он, тем не менее, считал, что лидерами должны быть не те, кто
будучи в меньшинстве, легко и просто признают ошибки и слезно каются в своих грехах, а твердый и
целеустремленный большевик, не сворачивающий с избранного пути. Именно таким, по мнению
Дружинина, был в этой борьбе Сталин. Но при всем этом, он не мог себе представить, что эти люди
стали врагами партии и советской власти.
В стране шли массовые аресты. Среди арестованных в последние два года было немало его
товарищей по службе в армии, по работе в милиции, были и бывшие студенты-парттысячники.
Дружинин очень тяжело это переживал, его терзали противоречивые мысли, одолевали сомнения.
Последней каплей, которая переполнила чашу его сомнений, стал семнадцатый съезд партии. Из
верных источников Дружинин узнал, что во время тайного голосования в новый состав ЦК против
Сталина проголосовало более двухсот делегатов, а Киров прошел почти единогласно. Такая
антисталинская атака привела в смущение и озадачила председателя счетной комиссии старого
большевика ВЛ.Затонского, и он решил посоветоваться с Лазарем Кагановичем, который руководил
организационной работой съезда. Каганович поставил об этом в известность Сталина. Последовало
указание: "Сделать, как у Кирова". Председателя счетной комиссии и ее членов, очевидно, сумели
убедить в том, что этого требуют высшие интересы партии и государства...
В декабре того же года был убит СМ.Киров. А следом за этим начались массовые аресты бывших
делегатов съезда - членов нового ЦК и других высших руководящих органов партии, избранных на
съезде. Нет, Дружинин не ставил тогда в какую-то зависимость эти трагические события, о таком он
не смел даже подумать. Но мучительный вопрос: "Что происходит?" - стал угнетать его все больше
и больше.
* * *
В начале тридцать шестого года был арестован директор завода, где работал Дружинин. После его
ареста было официально объявлено, что он являлся участником "террористического троцкистско-
зиновьевского объединенного центра". За годы работы на заводе Дружинин хорошо узнал этого
человека, члена партии с дореволюционным стажем, бывшего пугиловца, глубоко его уважал и верил
ему. Через несколько дней после ареста директора, Дружинина вызвали в наркомат и нарком
предложил ему пост директора. Дружинин заявил, что не верит в принадлежность бывшего директора
к "Объединенному центру" и считает его честным человеком и преданным партии большевиком:
- Это чья-то роковая ошибка или клевета, уверен - он скоро будет на свободе, - сказал он
наркому.
Нарком помолчал, потом хмуро произнес:
- Я тоже ему верил, но... ты ведь знаешь, как они... научились маскироваться... Выбрось свои
сомнения, в таких делах нельзя давать волю чувствам. Органы знают, что делают. Принимай завод!
Стране нужны снаряды, а не разговоры в пользу бедных... - он поднялся с кресла и протянул
Дружинину руку: - Завтра получишь приказ по наркомату. Желаю успеха! - Нарком не знал, что
через полгода его постигнет та же участь...
* * *
В августе тридцать шестого Дружининых потрясла еще одна трагическая весть - были
арестованы супруги Нодели.
...Это произошло поздно ночью. Услышав звонок в прихожей, Роза Марковна Нодель проснулась,
взглянула на будильник, удивленно пожала плечами, накинула на себя халат и пошла открывать дверь.
В прихожую вошли трое военных, за ними неуверенно топтались испуганные управдом и две соседки
по квартире. Роза Марковна изумленно подняла брови: - Вам кого?! В чем дело, товарищи?! -
Военный с двумя шпалами в петлицах гимнастерки, не отвечая, вошел в комнату, за ним вошли два
лейтенанта. Управдом и соседки не решаясь войти, остались в прихожей.
- Понятые, войдите! - приказал майор. - Вы гражданка Нодель? - обратился он к Розе
Марковне.
- Я! - громко ответила она, - но в чем, собственно, дело?
- А где Ваш супруг? - опять не отвечая на ее вопрос спросил майор.
- Я здесь! - громко, как в строю, крикнул Нодель. - Я здесь! - повторил он также громко. Но
мне непонятно, почему Вы здесь?
Майор молча предъявил ему и Розе Марковне ордера на обыск и арест. Нодели по очереди
прочитали ордера, растерянно поглядели друг на друга. Исаак Миронович сел на стул и, обхватив
голову руками, стал что-то шептать сам себе. Роза Марковна взорвалась:
- Это безобразие и беззаконие! Вы не имеет никаких оснований это делать! Я буду жаловаться
самому Ягоде! Вы слышите? Самому Вашему наркому! Вы меня слышите?!
- Это Ваше дело, - равнодушно произнес майор и приказал приступить к обыску.
Роза Марковна, прижав руку к сердцу, опустилась на стул рядом с мужем. В дверях смежной
комнаты стоял полуодетый, бледный, с горящими глазами Робеспьер. Обыск производили оба
лейтенанта. Они вытаскивали из комода и шкафа вещи и, осмотрев их, бросали на пол. Потом
перешли к книгам. Когда один из них бросил на пол очередную книгу, на обложке которой Роза
Марковна увидела слова "Н.Ильин", она гневно воскликнула; - Как Вы смеете так варварски
обращаться с книгой Ленина! Немедленно поднимите! - Лейтенант бросил взгляд на книгу, потом на
Розу Марковну и молча продолжил свое дело. - Вы ведете себя, как царские жандармы! -
задыхаясь, крикнула она. Исаак Миронович сжал рукой ее кисть, прошептал:
- Не надо, Роза... это бесполезно... - Она отдернула руку, закрыла ладонями лицо и зарыдала.
Обыск продолжался несколько часов. Когда Ноделей уводили, майор спросил:
- Вашего сына отвезти в детский приемник или есть опекуны?
- Какой еще приемник! - крикнули они почти в один голос. - Мы завтра же будем дома! -
твердо сказала Роза Марковна, нервно застегивая пальто на все пуговицы.
- У нас, в конце концов, советская власть, а не... царский режим. Никаких приемников! Наш сын
останется дома и будет ждать своих родителей. Ему недолго придется ждать!
Из прихожей, где все еще стояли растерянные понятые, вышла пожилая соседка и, задыхаясь от
волнения, проговорила:
- Пожалуйста, товарищ начальник, не надо... Робика увозить. Он останется ... пока ... у меня.
Он ... хороший и воспитанный мальчик.
Майор строго взглянул на нее и вынул блокнот: