а по бокам у него шли такие же два бородача. Георгий Николаевич рассказывал Виктору о некоторых
людях из этой колонны, которых знал лично. Однажды он указал ему на одного из них в первой
шеренге.
- Видишь вон того невысокого седого мужичка в плаще и кожанной кепке?
- Вижу, - ответил Виктор.
- Запомни! Это - герой Красной Пресни, бывший председатель ее Ревкома, знаменитый
товарищ Седой. А того, что во второй шеренге, третий от края, узнаешь?
Виктор нашел глазами во второй шеренге третьего от края и радостно воскликнул:
- Конечно, узнаю! Еще бы! Это же дядя Марат!
- Он самый! - улыбнулся тогда Дружинин.
Колонна эта всегда проходила под звуки "Варшавянки" и шумные аплодисменты трибун. Но в тот
Первомай сорок первого года колонна вооруженных московских рабочих по Красной площади не
проходила. Виктор хотел было спросить у отца о причине, но, вспомнив о судьбе дяди Марата, осекся
на полуслове. Георгий Николаевич по выражению лица и глаз Виктора догадался о чем тот хотел его
спросить, но не спросил.
Площадь захлестнуло людские море. Гремели оркестры. Над головами демонстрантов плыли
портреты вождей, знамена, плакаты, транспаранты с рапортами о трудовых победах в городе и в
деревне. Проходя мимо Мавзолея, тысячи людей искали глазами Сталина, восторженно приветствуя
его громкими возгласами и красноречивыми жестами. А он, "по-отечески" улыбаясь в усы, время от
времени легонько помахивал им кистью руки. И в тот же момент, как по команде, демонстрантов
приветствовали все остальные вожди.
Наблюдая за праздничными колоннами, Дружинин думал: "Откуда эта любовь к Нему и вера?
Неужели всеми уже напрочь позабыто все, что происходило так недавно? А, может быть, именно за
это такая горячая любовь? Ведь все эти годы их убеждали, что товарищ Сталин всегда защищал и
защищает интересы народа. Сегодня в глазах миллионов он - защитник идеалов Октябрьской
революции, непримиримый борец за счастье народа, продолжатель дела Ленина..." - Невеселые
мысли его прервал голос Виктора: .. Отец, я вынужден тебя скоро покинуть. - Покинуть? -
удивился Дружинин. - Как это? Почему? - А мы договорились, что я, когда будет проходить наша
школа, вольюсь в ее боевые ряды... - Ты хочешь встретить их у Спасской? - Да, - сказал Виктор,
- мы так договорились. - Ну, что же валяй. Я тоже об этом договорился со своими заводскими.
Тоже их жду. . Встретимся дома, за пирожками с капустой. Иди.
У Спасской башни Виктор встретил своих. Маша взяла его под руку:
- Молодец, сдержал слово. Сегодня ты - настоящий рыцарь, маркиз.
- Только сегодня? - улыбнулся Виктор.
- Не будем уточнять, - засмеялась Маша. - Пошли!
* * *
Тот майский вечер они провели в компании школьных друзей. Были песни, танцы, остроумные
тосты, шуточные розыгрыши. Потом Виктор с Машей вышли на балкон и смотрели на сверкающую
огнями праздничную Москву. Он обнял ее и стал целовать. Вдруг она уперлась руками в его грудь,
отстранилась, в глазах ее блеснули слезы.
- Мне сегодня от твоих поцелуев хочется реветь!
- Реветь?! Это почему же?
Маша всхлипнула и уткнулась носом в его плечо:
- Мне ведь уже семнадцать и я не хочу больше прятаться с тобой по темным углам, как девчонка,
укравшая у злой бабушки любимое варенье... Мне стыдно...
- Что же ты хочешь? - спросил Виктор, уже привыкший к ее внезапным переменам.
- Или все, или ничего! - прошептала Маша. И вдруг схватила его за руку и потащила в комнату:
- Хочу танцевать!
Их встретили шутками и остротами. Закадычный друг Виктора, признанный школьный поэт Илья
Боярский по кличке "Боярин", сел за пианино, ударил по клавишам и пропел свой новый экспромт:
Была весна, цвела сирень и пела пташенъка,
Маркиз из Франции приехал покутить.
Ему понравилась хорошенькая Машенька,
Такой "кусочек" было жалко упустить...
- Замолкни, зарвавшийся менестрель! - крикнула Маша, - а то мой прекрасный и благородный
маркиз проткнет тебя своей непобедимой шпагой. - Да! - подтвердил Виктор. - И поставлю свой
кованый каблук на твой холодный и бездыханный труп... - Потом они всей компанией отправились
на последний киносеанс в "Ударник". Там показывали недавно вышедший на экраны фильм
"Истребители", где главную роль играл их любимый Марк Бернес.
Незадолго до конца сеанса Маша шепнула Виктору:
- Давай потихоньку смотается?
- Куда? - поинтересовался Виктор.
- Ко мне, - шепнула Маша.
- Так поздно? А мать?
- Она сегодня ночует у тетки. Пошли!
Маша взяла его за руку и они, не прощаясь с остальными, пригибаясь, чтобы не заслонять экран,
натыкаясь в темноте на чьи-то ноги, пробрались к концу ряда и выбежали из зрительного зала.
* * *
Маша жила в массивном четырехэтажном сером доме дореволюцинной постройки. Такие жилые
доходные дома в канун первой мировой войны вырастали, как грибы, на шумных московских улицах
и в тихих городских переулках. В них занимали многокомнатные квартиры преуспевающие адвокаты,
врачи, чиновники и отставные военные. Комнаты были с высокими лепными потолками, широкими
окнами, большими балконами и овальными балкончиками, которые поддерживались драконами,
русалками и могучими атлантами. В этих квартирах были огромные кухни, длинные коридоры и
черные ходы на задний двор, которыми, в свое время, пользовалась прислуга, посыльные мальчики из
магазинов, кухаркины дети и ухажеры горничных. В тридцатые годы, когда эти квартиры стали
"коммуналками", в коридорах появились висячие телефонные аппараты, вокруг которых стены скоро
были густо расписаны вдоль и поперек именами, фамилиями и номерами телефонов знакомых и
родственников жильцов. На стенах коридоров висели велосипеды, самокаты и детские санки. Между
многочисленными жильцами таких квартир нередко вспыхивали бурные кухонные сцены, но не
надолго. За годы своего совместного коммунального бытия они настолько сроднились, что долго
обижаться друг на друга не могли, а соседские радости и печали стали восприниматься ими как свои
собственные.
Маша Туманова жила с матерью в двух просторных смежных комнатах в одной из таких квартир.
Ее отец, летчик-полярник, погиб на севере, когда Маше едва минуло шесть лет. Его портрет висел в
столовой над деревянным пропеллером, который когда-то он смастерил своими руками.
... Маша осторожно отперла дверь квартиры, пропустила Виктора вперед и приложила палец к
губам: - Тс..ее! - Они на цыпочках прошли по длинному коридору до дверей ее комнат. Только
войдя в свою квартиру, она перевела дух и облегченно вздохнула: - Слава богу, никого не встретили,
а то завтра бы целый день на кухне полоскали мое нижнее белье... Подожди, я сейчас... - Она вышла
в соседнюю комнату, а Виктор уселся на диван, достал пачку "Беломора", закурил. Он много раз
бывал здесь и при ее матери. Антонина Петровна всегда встречала его очень приветливо, называла в
шутку Машенькиным телохранителем и потчевала вишневым домашним вареньем без косточек.
"Надо было бы позвонить для порядка домой, предупредить, - подумал он со вздохом, - но разве
угадаешь, что у нее на уме...". В этот момент в комнату вошла Маша. Она была уже в легком
шелковом халатике и в туфлях-лодочках на босу ногу. В руках Маша держала небольшой круглый
поднос с уже откупоренной бутылкой "Салхино" и двумя бокалами. - Ого? - удивился Виктор -
значит предстоит пир?! - Предстоит, - сказала она без улыбки. - Я хочу сегодня быть смелой. -
Но Вы, уважаемая Мэри, ведь никогда и не были трусихой! - попытался пошутить он, чувствуя что-
то необычное в ее поведении.
- Нет, была, была! - говорила она, наполняя бокалы вином. - Была, а сегодня не буду! Бери
бокал! Виктор взял бокал и внимательно посмотрел на нее, их взгляды встретились.
- Да, да! - быстро проговорила она, - ты правильно меня понял!
Они обнялись и выпили на брудершафт.
- Иди в ту комнату, - прошептала Маша. - Я запру дверь.
Запирая дверь на ключ, она оглянулась и с досадой проговорила:
- Ну, что ты стоишь, как... столб! Иди же! Я сейчас...
* * *
...И вот прозвенел их последний школьный звонок. Окончен девятый класс. Тот день они почти
всем классом провели в Парке Горького. Танцевали, катались на "чертовом колесе", а потом устроили
веселый пикник на лужайке Нескучного Сада с "Розовым мускатом и мороженым. Под вечер всей
ватагой оккупировали палубу речного прогулочного пароходика и всю дорогу оглашали просторы
речной волны песнями и лихими танцами под гитару.
Виктор ударил по струнам гитары и запел:
Девочку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девочку с глазами дикой серны,
Легкую, как утренний туман...
Капитан подошел поближе и стал внимательно слушать. - Клюнуло! - шепнул кто-то. Когда
песня закончилась, капитан растрогался, попросил переписать ему слова и даже предложил всей
компании проделать еще один рейс на этой "недостойной его жалкой речной посудине" за его счет.
Предложение капитана с восторгом было принято, и второй прогулочный рейс прошел еще веселее,
чем первый.
С пристани Виктор, Маша, Илья со своей Маей отправились к Виктору домой. Его родители уже
переехали на дачу в Пушкино, и они решили воспользоваться этим удобным обстоятельством. Виктор
нашел дома родительскую бутылку какого-то красного вина. Они выпили за их будущий десятый "Б".
Потом Илья, стоя в проеме открытого окна на фоне бледно-розового куста сирени, глядел на Майю
выпуклым немигающим взглядом сумасшедшего Мавра и декламировал строки Пастернака:
... В тот день тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Таскал за собой и знал на зубок,
Шатался по городу и репетировал.
Майя, широко распахнув глаза, влюбленно смотрела на Илью, как на бога, или в худшем случае,
как на забежавшего сюда "на огонек" самого Бориса Пастернака. Но скоро девушки заторопились
домой. Никакие уговоры не помогли, друзьям пришлось со вздохом согласиться и проводить их до
метро. - Могли бы и остаться, - ворчал Илья на обратном пути. - Не надо было смотреть на них
глазами льва холостого, - засмеялся Виктор. Дома они сыграли с горя на сон грядущий пару партий
в шахматы и улеглись спать.
* * *
Разбудил Виктора Илья:
- Вставай, маркиз! - тормошил он его, срывая одеяло. - Тебя к телефону требует какой-то
незнакомый мужик. - Да вставай же ты, черт!
Ничего не понимая спросонья, Виктор вскочил и подбежал к телефону. Звонил секретарь парткома
завода, где работал отец.
- Виктор, - сказал он, - сегодня отец должен приехать в город, так ты ему скажи, чтоб немедля
мне позвонил. Война, брат, началась! Вот, брат, дела-то какие. А в двенадцать ноль-ноль включай
радио, будут передавать правительственное сообщение.
В трубке послышались частые гудки. Некоторое время, ошеломленный известием, Виктор молчал.
Илья вопросительно смотрел на него.
- Война! - прошептал Виктор, - понимаешь, война!!
Они молча быстро оделись и выбежали во двор.
Во дворе было солнечно. Шелест старых лип и тополей сливался с громким птичьим щебетаньем в
радостную утреннюю мелодию. Солнечные дрожащие блики, осевшие на землю сквозь листву, были
похожи на огромных золотисты" бабочек, опустившихся откуда-то с голубых небесных высот. Ребята
уселись на скамейку, закурили, пряча папироски в ладонях. Известие о войне показалось им в эти
минуты противоестественным, нереальным.
- Слушай, маркиз, а может быть, этот дядька того? - сказал Илья и повертел пальцем у виска.
Виктор не успел ответить. Они увидели, как по Ордынке пронеслась защитного цвета "Эмка", потом
услышали, как она где-то за углом со скрипом затормозила и дала тревожный сигнал. Тишина
дрогнула. Птицы смолкли. Ребята переглянулись.
- Нет, - сказал Виктор, - партийный секретарь не "того", он мужик правильный, трепаться не
станет.
Из подъезда вышла пожилая женщина с белым пуделем на поводке. Собачка зло тявкнула на ребят,
подбежала к углу дома и подняла заднюю лапку. Из раскрытого окна второго этажа донеслась
знакомая мелодия танго "Дождь идет".
Ребята поглядели друг на друга и пожали плечами. Скоро приехал Георгий Николаевич. Он еще
ничего не знал. Они ему рассказали о звонке секретаря. Он тут же набрал номер телефона, с минуту
слушал:
- Сейчас еду, - наконец глухо проговорил он, - а ты созывай членов парткома и готовьте
митинг.
Он положил трубку и, стоя у раскрытого окна, некоторое время задумчиво смотрел в сад. Ребята
подошли к нему. Илья спросил:
- Как Вы думаете, Георгий Николаевич, наши танки уже идут на Берлин?
Дружинин повернулся к Илье, поглядел на него рассеянным взглядом и проговорил:
- Да-а-а, ребятки... такие-то дела...
- Но ведь мы же их все равно разгромим в пух и прах! - крикнул Виктор. - Ведь верно?!
- Верно, верно, - проговорил Георгий Николаевич. - А пока отправляйся сейчас же в Пушкино
и сиди там. Учти, чтобы никакой паники! Будь возле мамы. Ты сейчас ей нужнее всех. А я постараюсь
приехать завтра.
И он уехал. Илья помчался к себе домой, а Виктор - на дачу. Он решил проехать до центра на
трамвае. Хотелось посмотреть, что происходит в городе, где-нибудь перекусить, а уж потом - на
вокзал. Прохожие спокойно шли по своим делам, не ведая, что произошло. Он добрался до знакомого
кафе на площади Пушкина, что-то там на ходу проглотил и выскочил на площадь. У памятника
Пушкину, как всегда, лежали живые цветы, молодые папы и мамы баюкали в колясках будущих
великий поэтов. На кудрявой голове Александра Сергеевича спокойно сидел важный и зобастый
белый голубь. В голубом небе медленно плыли крутые пенные облака. Виктор взглянул на них и ему
вдруг показалось, что это вовсе не облака, а морские волны, из которых выходят тридцать три
богатыря с дядькой Черномором впереди. Длинная седая борода Черномора почти касалась крыши "
Известий". Виктор, как завороженный, глядел на это видение,, потом очнувшись, подумал: "Там, где-
то наши с фашистами рубятся, а мне здесь всякие детские сказочки мерещатся... Пижон! - Он
натянул поглубже на лоб свою серую "восьмиклинку" и заспешил на вокзал.
Вагон электрички гудел. Весть о войне уже успела облететь Москву. В вагоне слышались отрывки
фраз: " ...ведь у них же с нами договор", "...Как же они все-таки посмели", "...Ну, ничего, мы им
покажем кузькину мать", "...Неужели уже бомбили Минск?!", "...Будет им Загиб Петрович, запомните
мои слова...". В дальнем конце вагона несколько молодых голосов грянули: "Дан приказ ему на Запад,
ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну. ." - Но песня расплескалась в
шуме беспорядочных разговоров и дробном перестуке колес электрички.
В Пушкине, в Зеленом городке, тоже уже всё знали. Мать Виктор и их соседка по даче сидели на
террасе под черной тарелкой репродуктора. Они даже не заметили, как Виктор подошел. По радио
выступал Молотов. Он, как всегда слегка заикаясь, заканчивал читать Заявление Советского
Правительства: "Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами! .
Анна Семеновна, увидев Виктора, вскрикнула:
- Наконец-то! Я совсем потеряла голову!
Виктор рассказал ей все, как было. Мать спохватилась, что ничего еще не готовила и засуетилась у
керосинки. А Виктор побежал на станцию за газетами.
Потом он с ребятами каждое утро бегал на станцию. Они покупали там газеты, узнавали новости,
встречали и провожали воинские и санитарные поезда. Некоторые из санитарных останавливались
надолго. Из опущенных окон вагонов выглядывали бледные лица раненых. Ребята покупали им
газеты и папиросы. Брали у них для отправки им домой треугольнички писем. Некоторым, у кого
руки были в гипсе, закуривали папиросы и неумело свертывали цыгарки. На вопросы раненые
отвечали неохотно. Один из них безнадежно махнул рукой:
- Силища у него громадная, прет, сволочь, как стена.
- А наши как? - допытывались ребята. - Ведь мы же сильней!!!
- Может где и сильней, только на нашем направлении пока что драпаря даем. - Пожилой солдат
с перевязанной головой сказал хмуро и зло:
- Ничего, мальцы, не боись! Мы ему еще дадим прикурить. Придет и наш черед. А ты, сынок,
на-ка трешку и пока эшелон стоит сбегай за маленькой... ублажи раненого бойца.
Санитарные уходили, оставляя запах хлорки, йода и еще чего-то такого, чем всегда пахнет на
железнодорожных путях после поезда.
В сторону фронта через Пушкино шли воинские эшелоны. Они везли покрытые брезентом орудия,
автомашины, пулеметные тачанки, броневики, армейские кухни. Изредка на платформах под
брезентом горбатились танки. Чаще из раскрытых вагонов виднелись лошадиные морды и доносился
теплый и пряный запах конюшни. Однажды из медленно проходящего эшелона донеслись лихие
слова:
"...Этих дней не смолкнет слава, не померкнет никогда.
Партизанские отряды занимали города..."
Это была романтика гражданской войны. И она, как всегда, вселяла в душу Виктора гордость и
веру.
* * *
Виктор Дружинин любил Зеленый городок, у него там было много друзей, с ним были связаны
дорогие и волнующие воспоминания. В этот небольшой иуютный кооперативный дачный поселок на
берегу холодной и быстрой речки Учи каждый год приезжали на лето из Москвы семьи хозяев
маленьких летних домиков, утопавших в густой листве выращенных ими садов. Тихими лунными
ночами в тенистых, облитых серебряным светом аллеях, прогуливались влюбленные парочки юных
московских дачников, а в укромных уголках на спрятанных в густой сирени садовых скамейках
нередко звучало первое робкое признание в любви. Порою, из какого-нибудь загадочного, заросшего
диким виноградом окошка, патефон негромко доносил знакомый голос Клавдии Шульженко или
грассирующий стон запретного эмигранта Александра Вертинского: - И Росс-ийскую ми-илую зе-
млю узнаю-ю я на то-ом берегу-у. . А начавшаяся мировая война с пикирующими "юнкерсами" и
танковыми клиньями, гремевшая где-то у загадочной линии "Мажино", еще не доходила до сердца.