Она отражалась в сознании лишь кадрами военной кинохроники, которую иногда запускали перед
фильмами в Пушкинском летнем саду.
Но теперь все это кануло в тартарары. Проходя по Зеленому городку, Виктор видел много
покинутых дач с заколоченными окнами, осиротевшую волейбольную площадку с провисшей и
порванной сеткой, опустевшие скамьи с окаменевшим птичьим пометом. Да и мысли его сейчас были
далеко отсюда. Все заслонили тревожные сводки Совинформбюро.
Немцы огненной грохочущей лавой продолжали продвигаться вперед, занимая города, которые
еще вчера отстояли на десятки километров от линии фронта. Это казалось невероятным,
противоестественным. "Где же наши главные силы? - с тревогой думал Виктор. - Почему же до сих
пор они не вступают в бой?"...
* * *
Двадцать первого июля день был очень жаркий и душный. С деревьев падали ломкие ветки, в
карнизах домов прятались от солнечного зноя и стонали голуби. Не было обычной прохлады даже в
тенистых замоскворецких дворах. Виктор с Гургеном решили поехать в книжный магазин на улицу
Горького и продать там свои учебники за девятый класс. Улица Горького теперь была уже не такой,
которую видел Виктор в первое военное воскресенье. Зеркальные стекла магазинных витрин были
забаррикадированы мешками с песком, а окна жилых и административных зданий - заклеены крест-
накрест полосками бумаги. Прохожие были деловиты и сосредоточенны. По улице на большой
скорости проносились военные автомашины, проскакал рысью взвод кавалеристов, возле уличного
репродуктора приостановилась группа прохожих послушать последнюю военную сводку, посередине
улицы медленно плыли, похожие на толстые сигары, аэростаты воздушного заграждения - их
тащили за брезентовые кольца девушки - бойцы ПВО.
Ребята продали учебники, купили на вырученные деньги несколько пачек дорогих папирос
"Дюшес", закурили.
- Ну и кислятина, - сплюнул Гурген, - надо было взять наш обычный "Беломор".
- Лопни, но держи фасон, - сказал Виктор.
Вечером вместе с другими ребятами они дежурили на чердаке своей школы. Здесь все было
приготовлено для тушения "зажигалок". На стене висели огнетушители, под ними на ящиках с песком
лежали тяжелые клещи и брезентовые рукавицы. И еще с ними была гитара, они теперь всегда ее
брали на дежурство, чтобы скоротать время. Виктор перебирал струны, негромко напевал
полюбившуюся всем песенку из кинофильма "Истребители".
... Любимый город может спать спокойно
И видеть сны, и зеленеть среди весны.
Ему негромко подпевали. Неожиданно откуда-то издалека донесся басистый фабричный гудок,
потом второй, третий. Через минуту сигнал воздушной тревоги грозовой тучей гудел над городом.
Вскоре послышались разрозненные выстрелы зениток, сначала они были одиночными и, казалось,
беспорядочными, но постепенно слились в сплошной грохочущий гром. По небу заскользили мощные
снопы прожекторов. Теперь небо грохотало и сверкало, как во время ночной обложной грозы. Среди
этого грохота иногда слышалось резкое завывание самолетов. Все бросились к слуховым окнам. В
широко раскрытых глазах ребят застыла тревога и отражались сполохи воздушного сражения. Кто-то
испуганно проговорил:
- Ребята, кажись, на Кремль сбросили...
Тогда заговорили все разом:
- Что ты?
- Типун тебе на язык!
- Кремль левее!
- Вот гады!
Через слуховые окна были видны зарева нескольких пожаров. Все начали строить догадки о том,
что и где горит. Пожары от бомбежки в родной Москве!
Воздушная тревога продолжалась уже более двух часов и, казалось, что вот-вот прозвучит отбой.
Вдруг над их головами с треском раскололось небо. Кто-то испуганно крикнул:
- Бомба!
Виктор быстро взглянул вверх и увидел в крыше большую рваную дыру, а мгновенье спустя от
услышал змеиное шипение: по усыпанному полу чердака кружился раскаленный обрубок большого
удава... Виктор быстро натянул рукавицы, изловчился, со второго раза схватил зажигалку за
стабилизатор и сильно грохнул ее о пол. Потом еще и еще раз. Делал так, как их учили. Капсюль с
горючим отлетел в сторону и бомба, шипя, как змея, стала затухать. В эту минуту кто-то опрокинул на
нее целый ящик песка. Виктор с минуту стоял ошеломленный, вытирая дрожащей рукой потный лоб.
Все произошло так просто и быстро, что он даже не успел испугаться. А в другом конце чердака
ребята в это время гасили вторую "зажигалку". Когда и с ней было покончено, наступила необычная
тишина. Кто-то неуверенно сказал:
- Кажется... мы их... погасили... - И тогда все заговорили наперебой, закричали "ура!", стали
обнимать и поздравлять друг друга. На чердак уже бежали дежурные по школе учителя, девчата.
Среди них была и Маша. Она подбежала к Виктору и внимательно на него поглядела.
- У тебя есть платок?
- Есть, а что? - не понял он, вынимая из кармана скомканный носовой платок. Она взяла
платок, послюнявила его и стала осторожно обтирать ему щеку: - У тебя кровь... ссадина.
Пустяки, до свадьбы заживет, - сказал Виктор, довольный и собой, и тем, что у него на щеке
кровавая ссадина, и тем, что первую помощь ему оказывает Маша. Она неожиданно притянула его к
себе и крепко поцеловала в губы.
Воздушная тревога продолжалась до рассвета.
* * *
На другой день Виктор и Гурген тайком от родителей написали заявления в райвоенкомат с
просьбой призвать их досрочно в Красную Армию.
* * *
Во время очередного приезда отца в Пушкино, Виктор сказал ему:
- Не могу я больше сидеть сложа руки, понимаешь, не могу! Стыдно! Пока в армию не берут,
устрой на завод. Не хуже других буду.
Его поддержала мать:
- Ребенок абсолютно прав. Ты же видишь, он не находит себе места. И я его могу понять. Если
бы я не шила для фронта белье, я бы тоже сходила сума.
На этот раз Виктор постарался пропустить мимо ушей обидное слово "ребенок". Не время было
сейчас спорить с матерью о формулировках. Сейчас она была его союзником.
- Хорошо, маркиз, - сказал Георгий Николаевич, бреясь на террасе у зеркала, - подумаем, куда
тебя определить.
- Что это значит - маркиз?! - настороженно переспросила Анна Семеновна. - Почему ты так
его называешь? Ты что, намекаешь на то, что я воспитала его белоручкой?
- Как?! Разве ты не знаешь? - не унимался Георгий Николаевич, намыливая подбородок. -
Виктор вспыхнул:
- Кончай, отец. Ну что ты в самом деле...
Анна Семеновна недовольно передернула плечами:
- Не понимаю, о чем ты... Ребенок совсем не хуже других. И мне за него... не стыдно... Да, да! Не
стыдно! А если это... плоская шутка... то, право же, она не к месту. . Георгий Николаевич отложил
бритву, обтер лицо полотенцем, улыбнулся:
- Ну, ладно, ладно. Уж больно ты, мать, стала суровой. Не грех ведь и пошутить иногда. А то
совсем закисли.
И он пошел умываться. Прощаясь, он, целуя жену, сказал:
- Ты, брат, расскажи матери, кто тебя в маркизы-то произвел, а то она и вправду на меня
обидится. А виноват-то не я, а Хала?!
- Кто?! - сделала большие глаза Анна Семеновна.
- Какая еще Хала?!
Но Георгий Николаевич, посмеиваясь, уже спускался с террасы к ожидавшей его "эмке".
* * *
Виктор Дружинин был принят на завод в инструментальный цех учеником слесаря-лекальщика.
Завод работал круглые сутки. Ушедших в ополчение кадровых рабочих заменили их жены и
допризывные ребята.
Виктора подвели к старому рабочему в спецовке, похожей на толстовскую блузу. На самом кончике
его мягкого бугристого носа каким-то чудом держались очки в металлической оправе с треснутым
правым стеклышком. Это был знаменитый мастер лекального дела, которого на заводе все
уважительно звали Андреичем. Он поверх очков внимательно оглядел Виктора с головы до ног.
"Оглядывает, как цыган лошадь, еще попросит зубы оскалить", - насмешливо подумал Виктор.
- Знаю, знаю, - скороговоркой проговорил старый мастер, - наслышан. Сынок нашего
директора?
- Не сынок, а сын! - отрезал Виктор.
- Ишь ты! - удивился мастер. - А какая разница? - Сами знаете, - прищурил глаза Виктор.
Старый мастер хохотнул, поправил очки: - Это ты верно говоришь. Знаю. Ну пошли, коли так. - Он
подвел Виктора к индивидуальному шкафчику и достал оттуда куртку-спецовку.
- Возьми-ка, примерь. Это куртка Петра Исаева, он в ополчение ушел. - Наблюдая, как Виктор
ее надевает, сказал: - Почти по плечу, бери себе. - Потом показал рукой на высокий табурет у
обитого жестью стола: - А это теперь твое законное рабочее место. Садись и вникай, буду тебя
ремеслу обучать.
Так Виктор Дружинин стал учеником старого лекальщика Андреича. Виктор внимательно слушал
его слова, наблюдал за его умелыми руками, учился читать чертежи. Поначалу не все у него
получалось, но он трудился со старанием и даже удостаивался иногда скупой похвалы Андреича.
Однажды старый мастер сказал:
- Я твоего родителя давно знаю. Сначала он у нас сменным мастером был, потом начальником
механического цеха назначили, потом директором, а потом... и сам знаешь..., а теперь вот опять во
главе... Он мужик крепкий...
- Отец Вас тоже уважает, говорит, что Вы в своем деле профессор.
Андреич хмыкнул, довольный:
- Ладно, поживем-увидим.
И он заговорил скороговоркой, словно слагал раешник:
- Немец нас никогда не осилит. Ведь наша страна какая? Нет нам ни конца, ни края. А людей у
нас, как народа. Посчитай-ка у проходной завода...
* * *
Любил Виктор Дружинин работать в ночную смену. Ночная смена казалась ему особенно
ответственной. Приятно было сознавать, что москвичи спят дома, а он трудится, он на посту. Значит,
он нужен фронту, нужен даже больше, чем кто-то другой.
Однажды, когда ожесточенные бои шли уже на дальних подступах к столице и воздушные тревоги
сменяли одну другую, Виктор задал Андреичу вопрос, который мучил его с первого дня войны:
- Не могу я понять, куда же делась эта самая пролетарская солидарность? Как же солдаты
Гитлера, сами рабочие и крестьяне, пошли на нас войной? Где же их солидарность?
Андреич долго молчал, поправлял очки, хмыкал носом, потом сказал:
- Я помню, как германцы с нами братались в первую мировую. Было такое дело. Что верно, то
верно... Оболванил их Гитлер. А солидарность-то долго еще надо лекалом доводить... Когда доведем,
тогда уж, почитай, и мировая революция грянет. А пока: смерть фашистским оккупантам! Помнишь,
как в песне: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим".
- Пока отдаем, - вздохнул Виктор.
- Отдаем, да не отдадим! - зло сказал Андреич.
Возвращаясь домой после работы, Виктор теперь не стеснялся смотреть людям в глаза. Ему не
стыдно было смотреть на плакат, на котором строгая седая женщина в черном платке, указывая на
него пальцем, восклицала: "Родина-мать зовет!". Иногда она казалась ему похожей на Ниловну из
Горько-вской "Матери", а иногда на Долорес Ибаррури...
* * *
Дружинины уже давно перебрались из Пушкино обратно в город. Их густо заселенный дом
опустел. Почти все мужчины и старшие ребята была в армии, а женщины и подростки, которые не
работали, строилиукрепления на ближайших подступах к Москве. Анна Семеновна тоже была на
оборонительных работах, Георгий Николаевич почти перестал бывать дома, Виктор жил один,
столовался на заводе, но не унывал, надеясь, что скоро все же исполнится его заветная мечта, и он
будет призван в армию. Иногда к нему забегала Маша и несмотря на его протесты прибирала
квартиру и даже стирала кое-какое его бельишко. Днем она работала на швейной фабрике, поэтому
могла бывать у него дома только по вечерам. Однажды, после долгой воздушной тревоги, она
осталась у него на ночь. Они сидели на диване и целовались. Тихо потрескивала "буржуйка", язычки
пламени бросали через щели ее неплотно прикрытой дверки дрожащие блики на стены и потолок.
Неожиданно Маша вскочила, подошла к пуфику, на котором, как всегда, восседал большой плюшевый
Мишка, и повернула его мордочкой к стенке.
- Ты что? - не понял Виктор.
- А зачем он все время смотрит на нас своими пуговками? Ну его...
* * *
В один из последних дней сентября Георгий Николаевич неожиданно приехал домой на рассвете.
Не снимая плаща и кепки, сел к столу и сказал выглянувшему из-под одеяла сонному Виктору:
- Просыпайся, знатный лекальщик, петушок пропел давно...
Понимая, что отец зазря в такую рань не приедет, Виктор вскочил с постели и стал натягивать
брюки.
- Что случилось, товарищ директор?
- Ты ведь запретил директору завода заходить к тебе в инструментальный, стесняешься
родственной связи. Так вот пришлось нарушить твой сладкий сон...
Виктор, продолжая одеваться, внимательно поглядывал на отца.
- Ну ладно, шутки в сторону, - сказал Георгий Николаевич, закуривая папиросу, - получен
приказ об эвакуации завода. Собираться надо и тебе с мамой...
- Как это?! - удивился Виктор. - Ведь она же роет окопы…, а я...
- А ты ждешь повестку из военкомата. Ты это хотел сказать? - перебил его отец. - Знаем, все
знаем. Мир не без добрых людей... Наслышаны...
Виктор смутился, покраснел:
- Ты прости, отец, но...
- Ладно, бог простит.
Виктор искоса поглядел на отца:
- По-моему, мама ни за что не согласится... бросить лопату и уехать.., в тыл. Ты же ее знаешь...
Оба надолго замолчали. Виктор продолжал одеваться, Георгий Николаевич курил.
- Скажи, пап, а здесь кто-нибудь от завода останется? Мастерская какая-нибудь или еще что...
- Хочешь остаться?
- Если мама останется и хотя бы кусочек завода, то мне и сам бог велел...
Георгий Николаевич прошелся по комнате, остановился напротив сына:
- Ты что думаешь, что завод эвакуируется в Сибирь для того, чтобы мы там бабочек сачками
ловили или грибы в тайге собирали? Чтобы победить здесь, надо победить там!... Понял, знатный
лекальщик? Работы там хватит всем - и тебе и маме. - Он помолчал и добавил: - Да и на фронт
оттуда при желании тоже можно попасть.
- Написать заявление в райвоенкомат и уехать? Согласись, отец, это было бы, по меньшей мере...
не по твоему. .
Георгий Николаевич ухмыльнулся, повернулся лицом к сыну:
- Не надо бить ниже пояса. Это прием запрещенный... - Он опять прошелся по комнате: -
Ладно. Еду к маме на Сходню. Они там сейчас копают. . Решим все с ней.
Он быстро вышел из квартиры. Виктор услышал, как хлопнула дверца стоящей возле их садика
отцовской "эмки". Он поставил на остывшую за ночь "буржуйку" чайники, присев на корточки, стал
разжигать в ней огонь. "Буржуйка" зашумела, по лицу его побежали блики от язычков пламени.
Виктор долго задумчиво глядел на эти язычки. Они напомнили ему ночные костры в заводском
пионерском лагере на станции Сходня, где сейчас его мать рыла окопы и противотанковые рвы. А
тогда они пели там песню о печеной картошке и "Широка страна моя родная...". Он вспоминал об
этом и ему показалось, что фантастическая машина времени перенесла его в другой мир, огромный и
холодный, в котором его кое-как обогревает только эта маленькая печурка. Ему стало жалко себя, он
поежился и положил в "буржуйку" еще пару маленьких поленьев. Постепенно его задумчивый взгляд
становился тверже и сосредоточенней. Он уже не видел перед собой веселые пионерские костры, он
ничего не видел. Виктор смотрел на огонь и думал, как ему остаться в Москве, он ни за что отсюда не
уедет. Ни за что! А если военком откажет еще раз, то он знает, как поступить... Запульсировала черная
тарелка настенного репродуктора. Через некоторое время из нее послышалась мелодия
"Интернационала". Виктор снял с "буржуйки" закипевший чайник и начал свою утреннюю трапезу:
ломоть серого хлеба, намазанного вареньем (осталось в банке на самом донышке), и кружка чая. По
радио передавали утреннюю сводку Совинформбюро.
* * *
Анна Семеновна наотрез отказалась покинуть оборонительные работы и ехать в эвакуацию. - Это
было бы с моей стороны преступлением, - сказала она мужу. - Я никогда бы не простила себе это
дезертирство. Когда мы здесь все закончим, я с Виктором обязательно приеду к тебе. Надеюсь, нам
найдется на заводе место... Ты же понимаешь, что я не смогу оставаться здесь, зная что ты там один,
без присмотра... А пока... - Георгий Николаевич крепко обнял жену. Некоторое время они стояли
молча, думая каждый о своем, но это "свое" было для них одним и тем же. Потом Георгий Николаевич
поцеловал ее и, резко повернувшись, широко зашагал к стоящей неподалеку машине. Анна
Семеновна долго смотрела ему вслед, скомканным носовым платочком утирая медленно ползущие по
щекам слезы.
* * *
Завод демонтировали и он несколькими эшелонами должен был эвакуироваться на восток.
Дружинин принял решение ехать с первым эшелоном. Нужно будет прямо с колес брать быка за рога,
- думал он, - на раскачку мне никто время не отпустил". Виктор оставался в Москве с ремонтными
мастерскими, которые должны были развернуться в два цеха: по производству мин и ремонту
военного снаряжения. В день отъезда Георгий Николаевич заехал домой попрощаться с Виктором.
- Прошу тебя о двух вещах - береги маму, а когда она будет уезжать, сам посади в вагон.
- Хорошо, отец. Все будет, как ты сказал.
- Ну, сынок, давай попрощаемся, - сказал Георгий Николаевич, крепко обняв Виктора...
В этот момент в прихожей раздался звонок. Виктор побежал в прихожую и открыл дверь. На
пороге стояли супруги Погосьян.
- Витя, - сказал Арменак Макарович, - мы увидели в окно Георгия Николаевича и решили
зайти.
- Проходите, проходите, - говорил Виктор, пропуская их в квартиру.
- Он еще дома?
- Дома, дома! - громко подтвердил Дружинин, узнав соседей, - заходите, заходите!
Арменак Макарович и Татьяна Михайловна зашли в столовую, вид у них был растерянный.
Георгий Николаевич усадил их на диван, сам присел рядом на стул.
- Извините за вторжение, - сказал Арменак Макарович, - но мы за советом.
- Да, да, - закивала головой Татьяна Михайловна, - именно только за советом. Мы не знаем,
как поступить...
- Нашу лабораторию, - сказал Арменак Макарович - распустили, нам выдали деньги вперед,