- Ишь каких красуль понадавал, - негодовал он, тыча радужные бумажки акций, - фабрикантом, мол, будешь сахарным. С-а-х-а-р-н-ы-м з-а-в-о-д-ч-и-к-о-м… Я за пять лет урожай гарновки за эти самые акции ссыпал. На три тысячи золотом. Хату ими оклеивать?
Велигура решил применить уловку.
- Зачем хату, Митрич? - сказал он. - Упоминал и про это Никита Севастьянович. Пущай, говорит, приезжает, за мной вроде должок есть. Золотом отдам.
- Золотом? - с недоверчивой алчностью переспросил Лука. - Да где он его возьмет?
- Где? - Велигура наклонился - Пять мажар с ека-теринодарского казначейства вывезли… Всех ублаготворить хватит.
- Ублаготворят! - буркнул Лука, все еще не сдаваясь. - Небось всё басурманам подвалили за всякий хабур-чубур. Стыдно им, генералам твоим. Товарищи супротив германца вышли, а господа продаются, сволочи. Хвост ему подносят.
- Еще неизвестно, кто подносит, - сказал Велигура. - Лучше всего на проверку съездить. Гурдая повидаешь там, генерала Деникина аль Алексеева, что все едино. Они люди обходительные, вежливые, благородные. Потолкуете. Узнаешь сам, чем они дышат, за кого руку держат. Может, помилование для Павлушки выговоришь.
Последний довод окончательно сломил старика, но он пока молчал.
- Уж поехал бы, Митрич, - посоветовала Перфиловна, - спрос денег не просит. Верно, надо Павлушке на выручку идти. Не дай бог какой перемены - засамосу-дят его. Как Шкуркина, засамосудят.
Лука подозрительно посмотрел на Велигуру.
- А чем ехать? Будет дело аль не будет, а пару коней с линейкой посеешь.
- Коней братовых запряжем, Мартыновых…
- А ежели возьмет Степка Лютый в подозрение, а?
Вывороченное веко Луки покраснело. В глазах появился страх, и натужно вздулись на лбу и шее ветвистые старческие жилы.
- Объяснишь, что едешь вроде как на Калмытчину, за бычаташи. Сейчас самое время.
- Ладно, - согласился Лука, - придется трогать.
В горницу влетела, запыхавшись, Любка, ходившая на станичный бок за керосином.
- Батя, маманя! Вот смех… - она запнулась. - Чего это вы в потемках?
- Со свету тебе потемки сдаются, - окрысился Лука, - какой там смех подцепила"?
- Чертову свадьбу видели?
- Ну, видели.
- Порушил ее Степка Лютый.
- Как порушил?
- Догнал их с богатуицами на выезде, всех повязал. На площадь привел, суд открыл. Вроде шомполов влепит.
- Ну, иди, иди, - Лука подтолкнул невестку к двери, - пет нам дела до той свадьбы. - Притворил дверь. - Ну когда же, Иван Леонтьевич, в путь-дорогу?
- На ночь выедем, Лука Митрич. Надо еще кама-линцев и гунибовцев добавить, чтоб делегацией… - Он вытер потный лоб, улыбнулся. - Ну и намучил ты меня, Митрич. Страху набрался. Нас-то, членов рады, всех по станицам послали казаков поднимать. Кто с хитростью, вроде меня, еще туда-сюда, живым ноги уносит, а кто в открытую… Вот в Лабинском отделе двух выборных ба-талпашивцев опознали. Долго жить приказали.
ГЛАВА X
Текинцы окончили утреннюю молитву. Они убрали в ковровые сумы кумганы, из которых производили омовение, натянули сапоги, ноговицы и сели в кружок, поджав под себя ноги. Верховые лошади сухой горской породы были привязаны витыми чумбурами к молодым акациям, обглоданным добела. У дома, стоявшего в глубине окруженного службами двора, свисал георгиевских цветов штабной флаг Добровольческой армии.
Текинцев вызвали для сопровождения командующего в станицу Манычскую, где предполагалось авидание Деникина и атамана Донского войска - Краснова. Отсюда со двора, где расположились текинцы, виден острый шпиль церкви, похожей на часовню. В церковь отправился Деникин прослушать обедню и панихиду по "убиенном" Лавре Корнилове. Корнилов молился в этой же церкви перёд первым кубанским походом.
Скучающая охрана не знала, как убить время. Посматривая на шпиль колокольни, конвойцы перебрасывались гортанными возгласами. Они вспоминали своего бывшего господина, сравнивали с настоящим и осторожно пересмеивались. Они между собой называли Деникина "байсан енэрал". С холодным презрением они провожали глазами офицеров, суетливо сновавших по двору. Офицеров было много. Группами и в одиночку офицеры прибывали сюда, в Мечетинскую, а их, текинцев, конвойцев Корнилова, выручивших его из быховского плена и совершивших с ним ледяной поход, оставалось все меньше и меньше.
Под навесом двое казаков-вестовых точили кухонные ножи, словно кинжалы: поворачивая и ногтем проверяя жало. Кончив, ушли на кухню, пде вскоре застучали эти же ножи. Сегодня в доме ожидали к завтраку почти весь генералитет, и хозяйка готовила обильное угощение.
Один из текинцев вынул из ножен шашку, осмотрел ее, провел по лезвию пальцем, покачал головой. Он на ощупь определил мелкие, почти невидимые глазом зазубрины. Текинец лениво поднялся и пригласил с собой чернобородого арсаринца Рахмета, одного из любимцев Корнилова. Они направились под навес и принялись налаживать точило по-своему: перевернули, вылили из кожуха воду и закрутили камень всухую. Из-под клинка вырвались неяркие, но длинные искры. Затем они подлили воды, чтобы докончить наводку. Сталь мягко зашуршала. Текинцы, оставшиеся на месте, что-то прокричали, цокая по-соловьинаму языками. Чернобородый Рахмет, засучив рукава гимнастерки, принялся взмахивать шашкой. На его бледном лице появилось жесткое выражение. Послышался отчетливый свист стали. Текинцы закричали: "Ай, яша! Чох якши, егит!"
Во двор, сопровождаемые рябым донцом, вошли два степняка-кумыка. Кумыки трое суток гнали баранту, закупленную у них для продовольствия. Текинцы позвали их, но кумыки, не понимая языка, остановились, сняли лисьи треухи и боязливыми и одновременно завистливыми глазами смотрели на роскошное убранство конвойцев. Рахмет, подморгнув друзьям, пошел к кумыкам, поворачивая клинок так, чтобы он сверкал на солнце. Текинцы шутливо закричали: "Елдерне, егит. Чалма, егит!"
Кумыки бросились бежать, достигли крыльца и замахали треухами перед донцом. Текинцы посмотрели друг на друга, заулыбались. Они знали заранее, чем окончится посещение штаба степняками. Денег им не дадут, но вручат расписки, подписанные генерал-квартирмейстером Плющик-Плющевским. Выйдя из штаба, кумыки с растерянным видом будут крутить бумажки, пока на них не цыкнет и не прогонит их часовой.
Деникин мучительно ожидал конца богослужения в небольшой, до отказа набитой и душной церкви. Он стоял на почетном месте, у самого клироса, а причт, усиленный тремя полковыми священниками, служил полную и торжественную обедню, чтобы угодить командующему. За спиной Деникина разговаривали Кутепов и Марков. Они перебирали даты великой войны, даты решающих сражений, вспоминая, чем же был раньше знаменит полковник Дроздовекий, теперешний герой Ростова. Дроздовекий был им известен понаслышке как способный боевой офицер, но не больше. Марков хвалил его за поход из Бессарабии в Ростов, а Кутепов поругивал генерала Кильчевокого, который не смог выполнить поручения генерала Щербачева, поручения, принесшего теперь Дроздовскому славу.
Выдвижение новых имен в этой войне, где популярность достигалась не интригами, а настоящими делами, немного пугало Деникина. Но поход Дроздовского был весьма кстати. Прибрав к рукам его офицерский корпус, Деникин приобрел бы явное преимущество перед своим неожиданным соперником, атаманом войска Донского генерал-майором Красновым.
Обедня подходила к концу. После нее предполагалась панихида. Вышел дьякон с багровым от выпитой водки лицом. Он раскатисто провозгласил многолетие, от себя добавив здравицу в честь "ныне царствующего дома". Дьякон решил угодить знатному прихожанину, но переусердствовал. Перемахнувшись крестом во славу "ныне царствующего дома", Деникин все же остался недоволен. Кадровому белому офицерству, связанному с прошлым русской истории крепкими военными традициями, конечно, безразлично было, упоминался или нет бывший царствующий дом во время официальных богослужений, но что могли подумать "левые" элементы, находившиеся при армии, а тем более простые казаки. И те и другие открыто выступали против монархистско-реставрационных стремлений некоторой части армии.
Деникин считал себя тем вождем националыго-во-енной диктатуры, которому предстояло объединить и использовать усилия различных политических группировок - правых, либералов и умеренных социалистов, порознь слишком слабых, чтобы нести бремя борьбы.
Он мысленно упрекал своего предшественника Корнилова, не умевшего сочетать в одном лице и солдата, и государственного деятеля. Вспомнил, как Корнилов третировал кубанское правительство за стремление к самостийности, наживая тем лишних врагов. А вот теперь то же самое правительство, обласканное им, Деникиным, помогает ему взрывать почву Советской Кубани. В душе у Деникина мелькнула тщеславная мысль, что он, пожалуй, в интеллектуальном отношении выше Корнилова, дальновиднее и хитрее. Мысль эта ему понравилась.
Деникин приосанился, поправил неудобный стоячий воротник, подпиравший его рыхлые щеки.
Он первым пошел к кресту, и уже за ним, по чинам и рангам, цепочкой вытягивались остальные. Командующий ткнулся усами в металл и пошел к аналою, где готовились к панихиде…
Вот окончилось нудное богослужение. Чьи-то руки торопливо расхватывали освященные просфоры. Церковный сторож - плутоватый мужик, давно потерявший всякую веру, - побурчав на жадность господ, отошел и, сплевывая на пальцы, торопливо загасил свечи у отдаленных киотов. Остановился, нетерпеливо посматривая на начальство, возле которого зря горел воск.
Деникин пошел к выходу в сопровождении Эрдели, Гурдая, Маркова, Кутепова и Покровского. Алексеев шел позади, со своим сыном и с Кулабуховьш. Тот что-то говорил генералу, склонившись к нему. Алексеев безразлично поддакивал.
У выхода, на паперти и до самых ворот, стояли местные жители, в большинстве своем низкорослые крепыши-донцы, мужчины и женщины. Они встретили Деникина сдержанно-осторожным шепотом, расступились.
"После тяжелого похода очутиться вновь в такой спокойной солнечной станице!" Деникину захотелось поделиться с Марковым своим ощущением умиротворенности, но, вспомнив, что за спокойствие надо прежде всего поблагодарить немецких оккупантов, отвлекших внимание красных, сдержался и до штаба ехал в несколько подавленном настроении. Еще бы. Ему приходилось не только восстанавливать русскую монархию, но и опираться при решении этой политической задачи фактически на войска кайзеровской Германии.
…Романовский вышел к столу и с усталым видом разломил пропитанную вином просфору, поданную ему женой. Украдкой перекрестившись, он съел половину, а вторую отложил на столик, стоявший в "святом углу". Все утро Романовский потратил на прием маклеров из ставропольских прижимистых полупомещиков, которые должны были закупить и подогнать косяки лошадей в села по пути предполагаемого марша нового похода. Кроме того, он строго конфиденциально побеседовал с Шаховцовым, прибывшим из советской ставки и передавшим ему интересные новости о серьезных трениях между главкомом Автономовым и чрезвычайным штабом обороны Республики.
Усиленную деятельность своего начальника штаба Деникин ценил выше работы строевых командиров и вообще кого бы то ни было. Деникин считал Романовского прямым продолжателем своего дела и прочил себе в преемники. В армии не любили Романовского, обвиняли его в интриганстве, и это предвзятое, иногда даже враждебное отношение к Романовскому Деникин объяснял завистью.
Проголодавшийся, утомленный непривычно долгим церковным стоянием, командующий расстегнул ворот, высвободил шею и заложил за ворот салфетку. Кругом стучали ножами и вилками. Вестовые, помогавшие хозяйке, смущались и неловко прислуживали за столом. Завтрак был обилен и из свежих продуктов. С едой к Деникину возвращалось хорошее расположение духа. Он ел, похваливал, доставляя тем удовольствие хозяйке дома - жене, как она сама себя называла, "интеллигентного купца". Только баранина не пришлась ему по вкусу, он отодвинул ее и сострил, что "баранина определенно пахнет текинцем".
Романовский тихонько рассказал о конфликте, в лагере красных, и Алексеев улыбнулся.
- Мы ставили этот прогноз, - удовлетворенно сказал он. - К власти привыкали веками.
Романовский передал Деникину диспозицию Краснова по овладению селением Батайск. В ней значилось, что в правой колонне действовали германский батальон и батарея, в центре - донцы, а в левой - отряд полковника Глазенэпа.
Деникин внимательно перечитал диспозицию и ткнул пальцем в слова: "германский батальон".
- Вы укажите Краснову. Нельзя же фиксировать в Документах подобные операции: немцы - Добровольческая армия! Это же пища! Пища для врагов! - воскликнул он, приподняв брови. - Я захвачу эту диспозицию с собой, Иван Павлович. Я сам укажу Краснову.
За столом распили вина немного, по Марков, обычно сдержанный и корректный в обществе, опьянел и неудержно разошелся. Он размахивал руками и громко, как будто командуя, рассказывал подробности известного всем эпизода с разоружением "краснокожего" бронепоезда под станицей Медведовской. Голос Маркова назойливо звенел в ушах. Деникин умоляюще поглядывал в его сторону, но Марков продолжал громко говорить и время от времени стучать по столу ножом.
Рядом вполголоса разговаривали Гурдай и Алексеев. Смерть сына, поставленная Гурдаем в вину "большевикам", окончательно ожесточила его, и он высказывался за немедленное выступление во второй поход. Алексеев же был осторожен и тщательно, сам и через Романовского, подготовлял базу, в первую очередь путем развертывания широкой агитации и агентурной работы.
- Вы не правы, Никита Севастьянович, - сухо говорил Алексеев, внимательно смотря на Гурдая. - Покойный Лавр Георгиевич прежде всего принадлежал к категории воинов, но и он никогда не возражал против применения агентурной службы. По опыту последней войны нам известно, что зачастую один хороший агент стоит десятка выигранных сражений. После любого сражения, даже окончившегося победой, чрезвычайно туманны дальнейшие перспективы. Но ловкий соглядатай-лазутчик, тем более пользующийся у врага доверием, всегда сумеет рассеять этот туман.
- Мне не по душе такие методы борьбы, Михаил Васильевич, - вспыхнул Гурдай, - может быть, потому, что в здоровой" среде Кубанского войска воспитывалось прежде всего стремление к прямому боевому действию, умение наносить прямые и честные удары.
Алексеев потер лоб, что было у него признаком раздражения, и еще более сгорбился.
Деникин приподнял брови.
- Минуточку, Никита Севастьянович, одну минуточку, - оказал он Гурдаю, - боевые-то части никогда и не знают, в результате каких комбинаций их посылают на прямое сближение. Вероятно, и вам в свое время, как строевому офицеру, эти комбинации тоже не были известны. Теперь же, волею судьбы и некоторых обстоятельств, вы подвинулись ближе к мозговому центру армии, и вам в большей мере открыты некоторые пружинки.
- Я и раньше не так уж далек был от "мозгового центра", как вам кажется, - возразил Гурдай.
Деникин покровительственно качнул головой.
- У нас пока не так велика армия, чтобы рисковать ею на прямом ударе, как вы выразились, - сказал Деникин. - Запальчивость не всегда хороша, и храбрость главнокомандующего отлична от храбрости командира дивизии и от храбрости капитана гренадерской роты. Лавр Георгиевич, к сожалению, не всегда помнил эту истину. - Деникин допил чай. - Так вот какие дела, Никита Севастьянович…
Гурдай обидчиво возражал:
- Все же я не помню, Антон Иванович, чтобы значительные битвы были выиграны в результате донесений шпиков и лазутчиков. Я сторонник войсковой разведки, безусловно способствующей успеху боя…
- Кроме непосредственных боевых операций, существует еще политика, которую вам не советую игнорировать, - строго заметил Деникин, не любивший возражений. - Когда война перестает быть национальной, она становится классовой и, как таковая, должна иметь успех у населения. Кто убедит население, тот победит. К сожалению, в своем арсенале мы не имеем демагогического оружия большевиков, а нам до зарезу нужно равноценное оружие. И вы не представляете, как это трудно, весьма трудно, ибо его нужно не только отковать, но и изобрести. И тогда на помощь приходит вековая школа агентурной службы. Вспомните хотя бы такого агента, как Малиновский, о котором нам не так давно поведал Родзянко.
- Но Малиновский бесславно погиб, - сказал Г урдан.
- Вы имеете в виду его расстрел? - сухо спросил Алексеев.
- Безусловно.
- Казнь после долгих лет плодотворной работы не бесславна. Он выполнил свой долг и погиб. У живых обычно больше бывает неприятностей, чем у мертвых.
Деникин сочувственно кивал головой.
- Верно. Вот, например, у нас с вами, Михаил Васильевич. Надо ехать чуть ли не на поклон к главе "всевеселого войска". А вам, Никита Севастьянович, придется принимать делегации станиц и отделов, - Деникин посерьезнел, - но только в разговоре с ними, без… вы, конечно, понимаете, о чем я говорю? Мы, конечно, избавили бы вас от столь неприятных - и несовместимых с вашими принципами - обязанностей, - но что делать… С кубанцами должен говорить кубанец, а ваше правительство предпочло "степной глуши"- Новочеркасск… Вы готовы? - обратился он к Алексееву.
- Да, - сказал Алексеев.
- Я быстренько переоблачусь, и тронем, господа.
Степная дорога к Дону, к станице Манычской, где должно было состояться свидание Деникина с Красновым, имела славу небезопасной, и Романовский, кроме текинцев, выделил для сопровождения главнокомандующего еще сотню кубанцев, поручив общее командование Брагину.
Весьма польщенный назначением, Брагин рано поднял казаков, заставил почиститься и вывел на еще влажный от росы выгон. Он выделил старшиной Никиту Литвиненко, отличного служаку, известного ему еще по жилейскому полку, и приказал проверить четкость службы. Никита в течение двух часов добивался "четкости". Выстроив сотню, он подъезжал манежным галопом, кричал:
- Здравствуйте, орлы!
"Орлы" лихо кричали:
- Здравия желаем, ваш-выс-приц-ство!
Так продолжалось до тех пор, пока казаки не научились молодцевато и все сразу гаркать приветствие.
Когда Деникин вышел из штаба и, приняв рапорт Брагина, небрежно подкинул руку к шапке, здороваясь с конвойцами, они рявкнули так, что командующий вздрогнул от неожиданности. Оправившись, милостиво улыбнулся есаулу и сказал ему, как равному:
- Восстанавливаем армию?..
Деникин опустился на раскаленную кожу седла. Он не понимал прелестей верховой езды, но его воины, в большинстве конные, должны были видеть предводителя в седле. Алексеев и Кутепов уселись на тачанку.
Текинцы, державшиеся отдельной конвойной группой, хотели пристроиться непосредственно за Деникиным, но Литвиненко скомандовал, и его казаки оттеснили текинцев в хвост.
Текинцы заволновались, сгрудились в кучу, схватились за эфесы клинков. Рахмет подскочил к Литвиненко.
Алексеев кивком головы подозвал растерявшегося Брагина.
- Текинцев в голову, - сказал он, - это их право.
За околицей Деникин пересел в тачанку. Брагин попросил разрешения затянуть песню.
- Не советую, - Деникин поморщился, - у ваших казаков медные глотки. Зачем привлекать внимание противника.