Постепенно лейтенант обошел все отсеки. Ни тел убитых, ни оружия. Лишь бесконечное множество гильз - на полу, в нишах, на нарах. В одной из ниш он нашел чудом уцелевшую керосиновую лампу. Зажег ее и снова заглянул в спальный отсек. Там все было перевернуто и разгромлено. На полу валялось несколько обгоревших, расцвеченных бурыми пятнами одеял. Очевидно, прежде чем ворваться сюда, немцы сначала забросали отсек гранатами. К одеялам Громов не притронулся, опасаясь, как бы под ними не оказалось растерзанного тела. Во всех отсеках дота витал чадный запах пороха, крови и смерти.
Лейтенант нашел две винтовки, но у одной был расщеплен приклад, другая оказалась без затвора. В эту, целую, он вставил затвор и прихватил ее с собой - еще могла пригодиться. Куда более ценным трофеем оказались завалявшиеся в разорванном вещмешке две банки консервов. Была там и черствая, покрытая пылью буханка хлеба. Но взять ее Громов не отважился.
- Пошли отсюда, Мария, - сказал он, буквально выскакивая из дота, - где-то здесь неподалеку было одно тихое местечко. Майор показывал.
- Смотри: там, под глиной, что-то лежит.
Это был ручной пулемет. Упавший рядом снаряд, очевидно, накрыл его взрывной волной вместе с пулеметчиком. Солдата откопали, а оружие его не заметили.
Вдвоем с Марией они очистили пулемет и ленту. Пошарив в глине, Андрей обнаружил еще и колодку с нетронутой лентой.
Неизвестно, что там выудит в лесу Крамарчук, но что искали они дот не зря - это уже ясно. Сержант пытался убедить Громова, что нужно идти к ближайшему селу, попроситься в крайнюю хату или переночевать где-нибудь в сарае. Его тянуло поближе к селу, к жилью, но Громов понимал, что появляться сейчас у любого села без оружия равносильно самоубийству.
- Ты ничего не говоришь, Андрей. Но мне нужно знать. Что теперь будет со мной? Что я должна делать?
- Я думал об этом, Мария, думал. Пока переночуем здесь. Из какого ты села? Извини, забыл.
- Родом? Из Гайдамаковки. Но это далеко отсюда, километров за пятьдесят. А работать пришлось в Брацлавке.
- Значит, ни в одной, ни в другой деревне показываться тебе пока не стоит. Где-нибудь вблизи у тебя есть родственники? Или подруга, знакомая? Возможно, вспомнишь кого-нибудь из лечившихся в вашей больнице.
- То есть ты не хочешь, чтобы я оставалась с вами?
- Тебе нельзя оставаться с нами, Мария. Твоя мобилизация кончилась. Части нет, армия отступила. Ты свой долг выполнила. Все, что будет происходить дальше, это уже не для твоей девичьей судьбы. Тут пошли сугубо мужские "развлечения": лесные лагеря, засады, облавы…
Облюбованное когда-то майором местечко между валунами посреди ельника осталось нетронутым. Еловые лапы, высохшая трава, обкуренная дымом костров шинель… И ни одной воронки рядом, ни одного следа пуль на камнях. Неужели те, кто прочесывал лес и хоронил убитых, даже не обнаружили этого убежища? Впрочем, на что здесь обращать внимание?
- Нет у меня здесь никого, Андрей, - сказала Мария, когда они оказались у этих валунов.
- Это неправда. Ты работала в этих местах два года. Или я что-то не так понял из твоих рассказов? И не может быть, чтобы ни в одном из сел у тебя не оказалось знакомых.
- Если немцы узнают, что я была медсестрой в доте, они растерзают меня…
- Это понятно. Поэтому я и не хочу, чтобы ты оставалась в городе или в пригородах. Там, за лесом, есть какое-нибудь село?
- Гродничное. Но в этом селе у меня тоже никого нет.
- За ночь должны появиться. Не в Гродничном, так в соседнем, - жестко посоветовал Громов. - А на рассвете я провожу тебя. Постарайся прижиться в селе. Подружиться с хозяевами, соседями. Скажем, что больницу ты оставила вместе с фронтом. Но сейчас вернулась, ищешь работу. Словом, что-нибудь придумаем.
Где-то в глубине леса вдруг разгорелась стрельба. Трехлинеек было немного, три-четыре ствола, и выстрелы их становились все реже и реже. Зато трескотня шмайсеров нарастала.
- Подожди здесь, - сказал Андрей, хватаясь за автомат. - Я сейчас. Видно, немцы прочесывали лес и обнаружили окруженцев.
Он пробился через густой ельник, проскочил довольно большую поляну, но за первыми же кустами наткнулся на Крамарчука.
- Что за стрельба, сержант?
- Километра за два отсюда. Похоже, что наши отходят в глубь леса. Мы им уже ничем не поможем. - В руках у него Громов увидел кавалерийский карабин. Карманы оттопыривались от лимонок. На поясе висел немецкий штык-тесак.
По инерции они еще метров на двести углубились в лес, но стрельба неожиданно затихла. Последнюю точку в этой лесной трагедии, наверно, поставил взрыв гранаты, который они услышали. Очевидно, немецкой.
- Хороший карабин, но всего два патрона, - первым повернул назад Крамарчук. Говорить о том, что произошло в лесу, им сейчас не хотелось. - Правда, разжился на две лимонки.
- Съестного ничего?
Крамарчук молча повертел головой.
- Зато я раздобыл две банки консервов. Последний гостинец майора Шелуденко.
Мария уже спешила им навстречу, и Громов подумал, что она то ли боится оставаться одна, то ли опасается, что они просто-напросто решили оставить ее, чтобы окончательно избавиться, как от обузы.
- Теперь-то ты все поняла, медсестра? - строго спросил Громов, кивая в сторону леса. - И еще неизвестно, что здесь будет завтра. С нами. Похоже, что фашисты окружили этот лес постами, да еще и время от времени прочесывают его. Впрочем, по науке так и должны…
- По какой науке? По науке войны, что ли? - растерянно переспросила Мария.
- Да, по ней. Наверное, самой древней из всех существующих в нашем цивилизованном обществе. Не знаю только, стоит ли этим гордиться? Вот так вот, медсестра…
- Ты можешь хоть раз назвать меня по имени? - вдруг вспылила Мария, нервно забрасывая за спину распущенные волосы, в которых, уже кое-где серела пока еще едва заметная седина.
- Так вот, медсестра, - продолжал Андрей, - чтобы уже закончить наш разговор… Со временем мы разыщем тебя. Нам нужна будет крыша, нужны продукты, медикаменты… Важно будет знать, что происходит в вашем и в соседних селах. А еще ты постараешься вернуться в больницу. То ли в ту, в которой работала, то ли в другую. Все остальное я объясню тебе потом. Крамарчук, сейчас мы перекусим, и нужно основательно почистить пулемет. Он нам будет очень кстати.
- Странно, - почти прошептала Мария.
- Что? - насторожился Громов. - Что странно?
- Там, в доте, все как-то было по-иному. И проще, и человечнее.
- Ты напрасно обиделась, Мария. В доте действительно все было по-иному. Но ведь действовать мы должны исходя из ситуации.
- "Действовать, действовать!…" - передразнила его Мария. - Тоже мне… вояка бессердечный!
24
Ночь выдалась теплой, сухой, настоянной на запахах сосны, ельника и лесных трав. В этот укромный уголок, который война чудом обошла стороной, не способны были проникнуть ни гарь пожарищ, навеваемая ветром из городка, ни трупно-пороховая чадность дота, да и само воспоминание о недавно пережитых ужасах казалось воспоминанием о давнем кошмарном сне.
Громов и Крамарчук коротали эту ночь, устроив себе постель между огромным валуном и еще теплым кострищем. Марии же отвели лежанку майора, утепленную двумя шинелями, принесенными Громовым из дота.
- Знаешь, комендант, мне почему-то кажется, что это наша последняя ночь, - неожиданно заговорил сержант, хотя Громов был уверен, что он уснул.
- После ада, из которого нам удалось вырваться, тебя еще могут посещать такие предчувствия? Это страх, Крамарчук, обычный страх. Наоборот, мне кажется, что, вырвавшись из подземелья, в котором нас по существу похоронили, я окончательно потерял это чувство. Ярость - да, ярость появилась. Да кое-какой опыт. Надо учиться воевать, сержант. Воевать нужно учиться.
- Может, тебе больше повезет. Ты и опытнее, и сильнее. И наверняка удачливее. Но у меня на душе почему-то тяжело. Как думаешь, немцы уже сумели перейти Буг?
- Не должны. Вполне возможно, что их держат именно на Буге. Где-то же их должны остановить. Мы ведь дали частям возможность более-менее спокойно отойти. Как бы там ни было, здесь, на Днестре, мы подарили многим из них по крайней мере сутки. Почему ты спросил об этом?
- Да так… Вспоминается всякое…
- Все будет нормально. Воспоминания - потом. Спать.
Спал Крамарчук или только притворялся, это уже не имело никакого значения. Он молчал, и Громов тоже затих. Он не хотел вспоминать. Хотя вспомнить есть что. Воспоминание - это последнее убежище человека, спешащего укрыться от того, что ему нужно пережить и решить сейчас. Удобное, уютное убежище. Многих оно спасает от отчаяния, даже от самоубийства, возможно, кому-то придает силы или хотя бы дает возможность передохнуть от страха. Однако он в таком убежище не нуждается.
Дот, словно бурно прожитая жизнь, остался позади. Сегодняшний день он подарил себе и двоим спасенным бойцам для передышки. Но завтра надо решать, что делать дальше. Где сейчас находится линия фронта - об этом можно узнать только от немцев. Он хотел бы также намного больше узнать о том, что собой представляют эсэсовцы, каково их положение в армии. Насколько ему было известно, эсэсовцы считаются армейской элитой. А значит, офицеры-эсэсовцы вне подозрения. Заполучить бы эсэсовскую форму и документы… Вряд ли он смог бы надолго и серьезно внедряться в войска. Но использовать форму и знание языка в каких-то отдельных операциях - это он сумеет.
Раздумья его прервал треск веток. Громов прислушался. Еще треск. Едва слышимое покашливание. Кто-то проходил совсем рядом, по кромке зарослей, в которых они прятались.
Лейтенант подхватил автомат и, неслышно ступая, начал пробираться навстречу идущему.
- Стой, кто идет?!
Тот, кого он окликнул, очевидно, метнулся в сторону и замер.
- Ни с места, буду стрелять, - уже громче предупредил его лейтенант.
- А ты кто? - послышался в ответ густой бас.
- Я… лейтенант Красной армии, - представился Громов, несколько помедлив. - Подойди сюда. Тебе нечего бояться.
- Свой, что ли? - прохрипел бас, и через минуту на освещенную луной полянку вышел невысокий, довольно широкоплечий, грузный человек.
- Брось оружие! - приказал Громов, все еще стоя за елью.
- А я его, чтоб ты знал, давно бросил. И тебе советую.
- Окруженец, что ли?
- Хрен его знает, кто я теперь, - устало ответил тот. - Такой же, как ты. Если, конечно, ты действительно лейтенант.
- Один пробираешься?
- Один. Спички у тебя есть? Костер нужен. На мне сухой нитки не осталось. Из-за Днестра я.
- Из-за Днестра? Вплавь, что ли?
- Нет, птицей сизокрылой… Бревно какое-то выручило. А видел бы ты, сколько мимо меня трупов пронесло! Не река, а судный исход мертвецов.
- Что там, комендант? - услышал их разговор Крамарчук.
- Разведи костер. Вроде свой. Ваша фамилия? Звание?
- Может, тебе еще и честь отдать? - зло проворчал пришлый, проходя мимо Громова. - Во фронт вытянуться, а, лейтенантик? Небось, прямо из училища - и на парад? А я свое отмутузил. Красноармеец я. Готванюк - фамилия. Если тебе так уж интересно.
- Говори тише, - цыкнул на него из темноты Крамарчук. - Медсестра тут с нами. Спит. И не ворчи, отвечай, что спрашивают. Перед тобой командир.
- Ага, ты меня еще на гауптвахту посади, - отрезал Готванюк. - Да разведи ты костер, у меня душа отмерзает. И все прочее - тоже.
Пока Крамарчук разводил костер, а Готванюк снимал с себя сапоги и одежду, Громов пошел проведать Марию. К счастью, голоса не разбудили ее. Шинель, которой он укрыл медсестру, сползла, Мария лежала на спине, слегка изогнув стан и широко раскинув руки. Почти так же, как там, в ущелье, на камне. Лунное сияние разбивалось о нависший над ней валун, и поэтому лица Марии лейтенант разглядеть не мог. А хотелось.
Мучительные дни, проведенные ими в подземелье, никого из них моложе и краше не сделали. Но все же Мария всегда казалась ему удивительно красивой.
Не потерять бы эту девушку, спасти ее. Самому дожить до победы. О нет, это невозможно. Такое везение почти немыслимо.
Громов укрыл Марию шинелью и прилег рядом. Теперь лица их почти соприкасались. Какое-то время Громов лежал затаив дыхание, потом, немного осмелев, благоговейно провел рукой по груди - это почти непреодолимое желание коснуться груди появилось еще тогда, когда видел ее лежащей на камне - и ощутил, как, будто откликнувшись на едва уловимое прикосновение, девушка вздрогнула всем телом и, покоряясь тому, что померещилось ей сейчас во сне, подалась вперед, навстречу его руке.
Еле сдерживая волнение, Андрей нервно посмотрел в ту сторону, откуда потянуло дымком (еще не хватало, чтобы Крамарчук застал его вот так, лежащим возле медсестры), и в предчувствии чего-то таинственного лизнул шероховатым непослушным языком потрескавшиеся, почти бесчувственные губы.
Там, в доте, чувство особой, уже даже не мужской, а сугубо солдатской солидарности подсказывало ему, что он не имеет права ни на какие проявления чувств, ни на какие особые отношения с этой девушкой. Андрей помнит, как в день ее появления в гарнизоне, проходя мимо него и Кристич, самый молодой и, пожалуй, самый смазливый в их гарнизоне, Рондов, совершенно не смущаясь ни командира, ни медсестры, пропел: "Эх, прислали бы еще парочку таких для полного милосердия! Ведь милосердие - это когда или всем, или никому".
При этих воспоминаниях Громов улыбнулся и, нежно отведя с лица Марии растрепавшиеся волосы, поцеловал ее в загрубевшие, чуть-чуть сладковатые губы.
- Что? Что?! - встрепенулась Мария, но лейтенант придержал ее за подбородок.
- Все нормально, Мария, все нормально, - прошептал он. Сейчас он не чувствовал себя скованным святостью гарнизонного "милосердия". - Это я.
- А, ты, Андрей? Уже надо идти? - пролепетала она, все еще не в состоянии вырваться из сна.
- Да нет, рановато.
- Ты только не тронь меня… А так, полежи рядышком…
- Божественная мысль.
Лейтенант погладил ее по щеке, и Мария невольно потянулась к нему в ожидании поцелуя. А когда Андрей прикоснулся губами к ее губам, прошептала:
- Теперь я поняла, что это… было на самом деле. Ты ведь уже целовал меня? Только я решила, что приснилось.
- Точно, приснилось.
- Э, нет, - мечтательно улыбнулась она. - Было, было. Теперь я поняла. Страшно мне, Андрей, оставлять тебя здесь… И самой оставаться без тебя. Мне почему-то кажется, что уцелели мы в доте только потому, что были вместе. Нас оберегала наша с тобой судьба. Но стоит нам разлучиться, стоит только хотя бы на один день…
- Не надо об этом, Мария. Все равно утром придется отвести тебя в село.
- Опять "не надо"? Мы ведь и так никогда ни о чем не говорили.
- И правильно делали. Окруженный, расстреливаемый дот… О чем там можно было говорить, какие планы строить?
- Знаешь, мне казалось, что этот ужасный дот будет сниться всю жизнь. А сейчас, в первую же ночь, приснилось что-то такое… Странное, про любовь. Удивительно устроен человек: еще утром я была на волоске от смерти, а вечером уже такое снится… хоть сразу в монастырь, грехи отмаливать.
Андрей обнял ее, нежно поцеловал в губы, в шею… но Мария уперлась руками в его грудь.
- Нет, нет, нет!… - яростно прошептала она. - Что ты?! Я же не к тому сказала, чтобы…
Объяснить Марии, что он тоже "не к тому", у Громова просто не хватило выдержки. Он резко поднялся и, бросив на ходу: "Поспи еще, разбужу", - пошел к двум небольшим кострам, между которыми было развешено обмундирование Готванюка. Сам Готванюк сидел в гимнастерке Крамарчука, без брюк и без кальсон.
25
- Так почему вы до сих пор оставались за Днестром? Части ведь отходили довольно организованно, - спросил Громов Готванюка, присаживаясь на камень.
- Если бы только я один остался. Но я-то хоть понятно - меня оставили на прикрытие. Двадцать бойцов при двух пулеметах. И держаться сутки. Ротный у нас вроде тебя был - молодой. И тоже ни страха, ни жалости. Такие, наверное, только для войны и рождаются.
- Главное, что не из-за таких она начинается.
- Хотя, может, это я от обиды… Что оставил именно меня. В последнюю минуту присоединил к тем, девятнадцати… Для счета, наверное. Но командир был железный. С таким командиром и в бой идти не страшно, и трусить стыдно. Обычного страха своего человеческого стыдишься.
- Вы местный?
- Да. Село мое километров за двадцать отсюда. Липковое. Я так и думал: мне бы только через Днестр, а там я, считай, дома.
- А что же остальные… те, девятнадцать? - подал голос Крамарчук.
- Ох, курить, братцы, хочется не по-божески. Неужели оба некурящие?
- Бессигарные мы. Сам бы покурил. Так что же с теми?…
- Продержались мы возле маслобойни, на развилке дорог, два часа. Ровно два. И смяли нас. Цепью поперли, так, что пулеметы захлебнулись. Однако мне повезло, меня еще до атаки снарядом похоронило, землей засыпало. Очухался только в колонне военнопленных. К счастью, конвоировали нас румыны. С винтовочками. Пока затвор, то да се… Словом, ночью человек десять сбежало. Врассыпную.
- Понятно. Остаетесь с нами?
- Зачем оставаться? - на удивление спокойно ответил Готванюк. - Что я здесь не видел? Домой пойду. Осмотрюсь, отлежусь. А там посмотрим.
- То есть, как это - домой?! - изумился Громов.
- Куда же мне еще? Я за Днестром уже человек пять встречал таких. У одного ночевал в доме. Вернулись - и ничего. Записали их в комендатуре, на работу определили. У них там новый порядок.
- Но вы же солдат, Готванюк! - взорвался Громов. - Что значит "записали", "определили на работу"? Идет война! В вашем селе враги! В вашем селе, вашем доме.
- Так что, она первая на этой земле идет, что ли? Или, может, это я ее проиграл, эту войну, а, лейтенант?! Мой дед в Первую мировую с трехлинейкой воевал. И я - с той же трехлинейкой. Но в Первую он танка в глаза не видел. А сейчас они десятками прут. Чем их бить, если мне и гранаты завалящей никто в руки не сунул? О чем же вы думали, господа-товарищи офицеры? Неужели действительно не знали, какая у немца армия, сколько у него танков, самолетов, какие автоматы? Ведь мы же вооружены - что румын, что я. Но за спиной у румына - немцы. И самолеты с воздуха. А много ты видел наших самолетов? Что, "Красная армия всех сильней"? Что пели, в то и верили?
- Что мы пели и до чего допелись - с этим будем разбираться после войны. А пока что вы - солдат. Вы живы. И идет война. Что здесь непонятного?
- Ладно, Беркут, - тронул его за плечо Крамарчук. - Что ты ему объяснишь сейчас?
- Так ведь объяснять нужно не мне одному. Увидишь, сколько нас будет по деревням. К зиме полармии разбежится и попрячется от Днестра до Урала, - бормотал Готванюк, поспешно натягивая на себя еще не просушенные кальсоны. - Думаешь, если силой оставишь, я тебе много навоюю?
"А почему он не боится, что я расстреляю его? - молча смотрел на Готванюка Громов. - Почему он даже не предполагает, что могу пристрелить его как дезертира? И что я сделаю это. Сейчас же!"
Громов рванул кобуру и уже пытался выхватить пистолет, но именно в эту минуту, уловив его настроение, Готванюк перепрыгнул через костер и в чем есть, босиком, метнулся в заросли ельника.