Позитивная роль генерала сводится главным образом к прямому или косвенному воспитанию Мрочного. А тот прилежно проходит школу Болдына, и далее в предельно запутанных порой ситуациях в нем берет верх воспитанник, единомышленник генерала. Причем эту верность учителю адъютант сохраняет и после героической смерти Болдына. Верность тому лучшему, что было у генерала и что необходимо нести с собой дальше в великом походе.
…Генералы Домб-Фридеберг, ограниченный служака, пилсудчик, всю жизнь воевавший только с комплексом своего неславянского происхождения, и Пороля, старый алкоголик, с лакейской подобострастностью одобряющий явно провальный план обороны страны ("Сентябрь"), полковник Туронь, главарь реакционной банды, палач, мечтающий о генеральских звездах ("Перепутья")… Они исчезают бесследно, люди вчерашнего дня. Партизанский генерал Болдын, погибая, продолжает жить в Мрочном, в сотнях бойцов, которые с его именем на устах атакуют врага. В этой преемственности - неодолимость идей, олицетворяемых народными избранниками.
Успешному воплощению замысла романа "Болдын", несомненно, способствовала очень точно подобранная интонация задушевного разговора, исповеди. Когда читаешь книгу, невольно оживают в памяти следующие знаменательные строки из мемуаров Путрамента: "Недавно Макс издал свои военные воспоминания, пользующиеся большим успехом. Правильно сделал. То, что писал о нем некогда я, оставалось - как бы там ни было - только литературной обработкой, а тема, как говорил нам когда-то Павленко, требовала подачи в духе дневниковой непосредственности". Такой безыскусности, непосредственности манеры изложения писателю удалось достичь в романе "Болдын", именно это и делает достоверной метаморфозу Пакоша-Мрочного, который на голову выше своих литературных собратьев.
Положительный герой - представитель поколения "Колумбов" - это прежде всего герой трудный. Он был рожден в спорах, и творческая дискуссия о нем не стихает по сей день. Варьируются старые решения, предлагаются новые. Р. Братный представил своих аковцев в героическом ореоле, а затем развенчал их. Т. Конвицкий в романе "Современный сонник" (1963) вывел "Колумба", осознающего свою вину перед обществом за свое прошлое. Герой Путрамента - человек с чистой совестью. Он осуществляет нелегкий шаг в наименее благоприятных условиях, задолго до победы, до первых успехов социалистического строя. Мечислав Пакош не просто меняет свою прежнюю аковскую кличку Арнольд на новую - Мрочный. Он усваивает и новые духовные ценности. Проникается верой в справедливость идей, за осуществление которых еще предстоит сражаться. Он обретает способность подыматься ради них под огнем в атаку. И подымать других.
Трудно отрываться от земли под обстрелом. Мрочному это было бы труднее вдвойне, если бы далеким сентябрьским днем не вставал под пулями на подступах к окруженной Варшаве подпоручик Маркевич. Этот офицер из интеллигентов твердо уяснил одно: с коммунистами можно идти в атаку - не подведут, не залягут. Мрочный сам становится коммунистом. И, приняв боевую эстафету от Маркевича, оставшегося уже где-то позади, у варшавской бессмертной баррикады, продвигается дальше и дальше…
Путрамент с I съезда польских писателей, состоявшегося еще в прифронтовом Люблине осенью 1944 года, выступает за активную роль литературы в воспитании нового человека, сознательного строителя социализма. Он поддерживает новаторство, обогащение арсенала творческих средств. Принципиальный противник серости, схематизма, писатель вместе с тем категорически отвергает псевдоэкспериментаторство, слепое подражание чуждым западным образцам. "Авангардизм, - подчеркивал Путрамент, - предполагает наличие литературы с минимальным радиусом воздействия, адресованной снобам. Художник обязан обновлять средства изображения, это ясно. Но не путем чрезмерного их усложнения. Слишком многое надо нам рассказать, чтобы стоило тратить время на подражательство. Прежде всего следует писать, а не мудрствовать лукаво".
Путрамент за героя, который всегда в наступлении. Он за наступательную литературу.
М. Игнатов
Часть первая
1
- Подвиньтесь, черт возьми! Здесь всем места хватит!
Высокий детина с орлиным носом и густыми черными бровями, не ожидая ответа, прыгнул в узкую траншею и очутился рядом с двумя мужчинами, с остервенением орудующими лопатами.
- Куда вы лезете? - крикнул человек в черном жилете и накрахмаленной рубашке без воротничка. - Тут и без вас всякого сброда хоть отбавляй. Как вы копаете, как вы лопату держите - хотите людям глаза землей запорошить? - набросился он на своего соседа, худенького старичка в очках.
- Спокойно, граф, спокойно! - Детина слегка отодвинул дядю в жилете. - Разве вы не видите, что профессор и так из кожи вон лезет?
- А почему вы меня графом обзываете? - обозлился дядя в жилете. - Прошу объяснить!
- Нет, нет, что вы, - замахал руками детина. - Я со всем уважением… Только, видите ли… Вы с самого утра в черном… Ну совсем как пан Михоровский …
- Не знаю такого! - отрезал мужчина в жилете. - А что в черном, так потому, что отсюда прямо на работу! Надо же мне было на свое горе приемник купить. Как услышал, что копать зовут… Черт побери, это же моя специальность… Ну и растяпа, черт вас возьми… Опять песком в глаза… Профессор, а не понимает, что лопату полагается держать ровно…
- Пан профессор, - наклонился к старичку детина. - Граф сердится… Может, подниметесь наверх и отдохнете в скверике…
- Нет-нет! - тоненьким голосом запротестовал старичок.
- Да-да! - Детина ласково похлопал его по плечу. - Зачем гневать графа? А лопатку мне одолжите, а то я свою забыл в родительских апартаментах.
- Нет-нет! - упирался старичок. - Я тоже…
- Фу ты пропасть! - крикнул человек в жилете. - Какого черта пускают всяких разинь? Того и гляди все осыпется. Сухой песок надо брать умеючи!
- Видите ли, профессор… - С этими словами детина подсадил старика на край траншеи и схватил лопату. - Ну, граф, теперь держитесь!
- С меня хватит! - не успокаивался тот. - Брошу все к черту, и работайте без меня! Вон опять кто-то лезет. И куда вы все прете? Профессоров тут и без вас хватает.
- Ну-ну, граф, каждый имеет право… - начал детина.
- И что вы меня все графом обзываете? У меня приличная профессия, работаю на кладбище - на Повонзках.
- А-а-а! - Детина на минуту перестал орудовать лопатой. - В таком случае - мое почтение! Значит, Гитлеру могилку готовите!
- Готовлю, готовлю! С вами приготовишь! Ну вот, и бабы туда же. Нет, к черту, брошу все и уйду, - ругался он, но работы не бросал.
В скверике красовались три молоденькие липки с запыленной листвой, чахлые газоны пересекала зигзагообразная траншея, вокруг толпились люди, августовская жара и пыль настроили всех воинственно. Малиновые лица, белые руки, бронзовые торсы. Возле клумб резвилась стайка ребятишек. Лопат не хватало.
Не прошло и пяти минут, как к детине подошел старичок в очках.
- Дайте мне лопату, я тоже хочу…
- Да вы что? - Детина пытается вразумить его, как ребенка. - Неужели вы думаете, что мы без вас с Гитлером не управимся?
- Да нет, дело не в этом… - старичок мучительно подыскивает слова, стараясь найти наиболее веские аргументы. - Сын у меня больной, в армию его не взяли… Но ведь кто-то должен… его заменить…
Подъезжает мотоцикл - старичок загляделся на него, а детина тем временем берется за лопату. Из коляски вылезает полицейский комиссар, подходит к траншее и кричит:
- Пан начальник Кебысь здесь?
Люди поднимают головы, но никто не отзывается. Двое полицейских, дремавших до сих пор на обшарпанной скамейке под липой, подбегают к комиссару и указывают ему на ближайший перекресток.
Оттуда как раз выходит колонна людей, построенных по четверо в ряд, - всего человек сорок. Те, что в двух последних рядах, несут лопаты. Шествие возглавляет лысый господин в пенсне.
Комиссар подходит к тротуару, останавливается в лозе командующего, принимающего парад. Господин в пенсне - это и есть Кебысь.
- Что же вы опаздываете? - кричит ему комиссар. - Уже одиннадцатый час!
- Так точно, пан комиссар. Что делать, народ гражданский, пока их соберешь…
- Когда такое дело, надо и гражданских брать за глотку. Как-никак, государственные служащие!
- Да, но ведь еще есть время…
- Это уж не ваше дело. Вы должны были быть здесь в девять, а теперь вон, смотрите, сколько тут всякого народу набралось.
- Ай-ай! - испуганно засуетился Кебысь. - Что я натворил, что же теперь делать?..
Комиссар молча отвернулся и кивнул полицейскому постарше чином:
- А ну, очистить территорию, живо!
Полицейские ринулись к траншее.
- Вылезать, всем вылезать!
В траншее замешательство, лопаты замерли, покрасневшие лица обращены в сторону комиссара.
- Живо, живо! - кричит полицейский. Но никто не трогается с места. Мертвая тишина.
Полицейские вопросительно уставились на комиссара. Кебысь шепчет:
- Ах, как нехорошо! Может, пусть тут остаются? Настроение у людей патриотическое…
- Плевать я хотел на их настроение! - рявкнул комиссар. - Кому отвечать придется? И все из-за вас!
- Может, нам перейти в другое место?
- А пресса, кино, радио?.. Может быть, вы сами уведомите министерство, что адрес изменился?
Кебысь снял пенсне и вытер лоб. Комиссар подошел к траншее.
- Граждане, прошу немедленно очистить территорию…
- Что значит очистить? - крикнул кто-то из толпы. Этот возглас развязал всем языки.
- Что мы, хуже других? - раздались голоса. - Здесь мы начали, здесь и закончим! Чего вы нам мешаете, мы для Гитлера копаем! Опять какие-то ведомственные махинации…
В наступившей внезапно тишине слышится крик комиссара:
- Кто, кто это сказал?
Молчание. На краю траншеи столпились чиновники. На лицах недоумение.
- Кто это сказал?! - продолжает бушевать комиссар и бежит туда, откуда донеслись голоса.
- Вот этого берите! - кричит он, тыча пальцем в детину с орлиным носом. Подбегают полицейские.
- Да вы что? - Детина недоуменно развел руками. - Пошли вы…
- Забирайте его, забирайте! - подгонял комиссар своих подчиненных.
- Что за шум? - Человек в черном жилете вышел вперед и заслонил собой детину. - Мы здесь с утра… бесплатно…
К комиссару подошел старичок в очках.
- Извините, пожалуйста, но все с таким воодушевлением…
Комиссар оглядывается, ища глазами Кебыся. Тот мгновенно понял, чего хочет он него комиссар.
- Граждане! - обратился он к толпе. - Это недоразумение! Тут слишком мало места для всех, а рядом большой ров, еще не начатая траншея - всего в двух кварталах отсюда.
- Ну и ступайте туда, раз это близко! - крикнул кто-то в ответ.
- Та траншея для нас слишком велика… Мы не справимся…
- Сказки все это!
- Да нет же, граждане. Даю слово!
- Сказки, ложь, надувательство! Как всегда!
- Граждане, мы тут ссоримся, а там работа стоит. Гитлеру как раз на руку, чтоб мы ссорились и работа не двигалась с места… Очень прошу вас, комиссар погорячился, но теперь все в порядке.
Люди один за другим вылезают из рва, забирают лопаты, рубашки, пиджаки и идут в указанном направлении. Детина с орлиным носом, наверное, пригнулся: в кучке самых яростных крикунов его не видно. Во рву остались только женщины.
- Может, пусть остаются? - наклонился Кебысь к комиссару. - Нам одним, пожалуй, не справиться… Вы ведь баб не боитесь?
Комиссар, ища глазами детину, нетерпеливо кивнул:
- Давайте.
Жалуясь на неразбериху, женщины остаются. Служащие, сняв пиджаки, прыгают в траншею, рассыльные в потрепанной форме принимаются раздавать лопаты. Едва начали копать, послышался какой-то шум. Комиссар помчался на мостовую. Кебысь заметался по скверику. Полицейские на всякий случай вытянулись по команде "смирно".
Но весь этот переполох оказался напрасным. К скверику подъехали две автомашины и, затормозив, выпустили облако голубоватого вонючего дыма. Из первой выскочили двое в черных очках, за ними третий, с укрепленным на треножнике ящиком, похожим на фотоаппарат, только побольше. Из второй автомашины тоже вылезли трое мужчин с болтающимися на пестрых летних рубашках блестящими "лейками".
- Пресса! - бросают они небрежно комиссару.
- Кто здесь старший? - задев комиссара локтем, спросил самый высокий из них. - Вы начальник? Или тот лысый? Пан начальник, разрешите… Я - Кунстман, из кинохроники "Пата". Мы должны, так сказать, наметить эскиз сценария. Вы тут роете? Почему не по прямой линии?
- Правила противовоздушной обороны…
- Ох, уж эти мне правила. Сколько вас человек?
- Из конторы - тридцать семь. Четверо отсутствуют.
- Это же насмешка! Приедет вице-министр, пресса, кино, радио, а вы…
- Есть представители… гм… общественности… домохозяйки…
- Домохозяйки! Вы думаете, что эти торговки получатся в моей хронике? Да от их задов у меня объектив лопнет. Ха-ха-ха! - Кунстман отрывисто, но сочно рассмеялся. - Да что с вами говорить? Одним словом, киноаппарат будет здесь, людей расставьте от этой клумбы до той липы. И пусть не копают. Велите им обождать!
- Но почему же? Работа оборонная…
- Оборонная! Вы надеетесь, что именно в этой ямке Гитлер сломает себе ноги? Ха-ха! Выкопаете настоящую траншею, министр приедет, его из этой ямы не увидишь, а мне что тогда со своим аппаратом делать? Прекратить работу! Обождать! - крикнул он на весь скверик. - Давайте, начальник, расставляйте своих людей - одних под липой, других влево, у той скамейки, остальные останутся здесь, только, пожалуйста, не сомкнутыми рядами, а, так сказать, в художественном беспорядке. Давайте сюда ребятишек, они всегда хорошо смотрятся. Ну, пошли, действуйте!
Служащие вылезли из траншеи и вместе с домохозяйками укрылись от солнца в подворотне ближайшего дома. Подъехала еще одна машина, но она не вызвала тревоги: еще издали было видно, что это радиоретрансляционная машина. Из нее вылезли люди в очках и без очков, протянули провода, приладили микрофон, что-то пробубнили в него. Установленный на машине громкоговоритель повторил их многократно усиленное бормотание. Впрочем, Кунстман и здесь сумел распорядиться: отдал приказ передвинуть микрофон на два метра назад и прекратить проверку, пока не будет дан сигнал. Журналисты с "лейками" расположились сбоку и закурили. Солнце поднялось еще выше и заглянуло в подворотню. Домохозяйки совсем осовели.
Только около двенадцати, когда журналисты успели уже выкурить по третьей сигарете, появился наконец вице-министр. Кунстман заметил эскорт мотоциклистов, приближающийся со стороны Нового Свята. Подгоняемые Кебысем чиновники ринулись в атаку. За ними, огрызаясь на полицейских, затрусили домохозяйки.
- Направо! - скомандовал Кунстман. - Несколько человек направо, надо загородить эту яму…
Но было уже поздно. Три черных длинных лимузина один за другим бесшумно остановились у скверика. Мотоциклисты незаметно заняли стратегические позиции. Комиссар, взяв под козырек, вытянулся в струнку, шофер в фуражке с галуном распахнул дверцу средней машины.
Из машины вылез высокий, худощавый, импозантный мужчина - вице-министр. Глубоко посаженные серые глаза и орлиный нос прекрасно гармонировали с несколько выступающим вперед подбородком, русые волосы на висках слегка тронуты сединой. Вице-министр неторопливо сделал несколько шагов и сдержанно улыбнулся. Прищуренные глаза смотрят холодно. К нему подскочил юркий, как пескарь, секретарь. Любезно поклонился; став на цыпочки, дотянулся до вице-министерского уха и что-то зашептал.
Вице-министр повернулся и пошел направо. Сотрудник радио подсунул ему под нос микрофон. Вице-министр непроизвольно кашлянул и произнес двадцатиминутную речь о том, что польский народ независимо от политических убеждений тесно сплочен вокруг президента республики Игнация Мосцицкого, маршала Рыдз-Смиглого и правительства. "Доказательством этого служат сегодняшние оборонные работы, - говорит вице-министр, - в которых наряду с государственными служащими приняли участие представители самых широких кругов населения".
Вице-министр говорит с пафосом, и речь его полна достоинства, в ней нет ни ораторских эффектов, ни дешевых приемов. Цель ее - поднять дух. О немцах вице-министр отзывается достаточно резко, но без кабацкой ругани. Больше всего он говорит о польской армии, о ее выучке, вооружении, силе. Заканчивает он свою речь патетическими призывами. Все кричат "да здравствует!".
Секретарь снова шепчет ему что-то на ухо. Вице-министр улыбается в последний раз и идет к газону. Рассыльный в новенькой форме преподносит ему словно хлеб-соль, только без полотенца, отполированную лопату.
Впереди стоит Кунстман. Вице-министр нагибается. Кунстман приседает с киноаппаратом в руках и снимает. Вице-министр ставит ногу на лопату. Высушенный августовским зноем дерн рассыпается на куски и, отброшенный в сторону, падает, окутанный облаком пыли. Комиссар отскакивает и незаметно вытирает носовым платком запылившиеся рыжие сапоги.
Вице-министр еще раз ставит ногу на лопату. Кунстман с аппаратом забегает сбоку. Вице-министр повторяет движение. Кунстман пятится, взбирается на скамейку и, балансируя, карабкается на ее спинку. Коллега Кунстмана в черных очках поддерживает его за бедра, подпирает плечом.
Вице-министр трижды отбрасывает лопатой серый варшавский дерн. Кунстман слезает со скамейки, оглядываясь, куда бы ему забраться повыше. Но тут он замечает, что копает один лишь вице-министр - остальные с почтением ждут. Он шипит на полицейского комиссара, тот кивает начальнику работ. Люди бросаются к лопатам, клубами вздымается пыль, пожелтевшая листва липы становится седой. Журналисты лихорадочно царапают что-то карандашами в блокнотах.
Прошло пять мучительных минут. Кунстман уже на дереве: его подсадили мотоциклисты. Он осторожно лезет по стволу и, усевшись верхом на толстый сук, снова снимает.
Вице-министр выпрямляется, стряхивает землю с лопаты и с минуту стоит, переводя дыхание. Минута тишины, клубится пыль, скрежещут лопаты о камешки и битый кирпич. На мгновение Кунстман прерывает съемку и машет рукой помощнику: запасной диск! Помощник разводит руками. Кунстман грозит ему кулаком, прыгает с дерева и что-то тихонько говорит секретарю. Секретарь подбегает к вице-министру. Тот, улыбаясь, окончательно выпрямляется и с облегчением опускает лопату. Кебысь на лету подхватывает ее и передает рассыльному.
Сотрудник радио бархатным голосом говорит в микрофон:
- Вице-министр Бурда-Ожельский, призванный безотлагательными обязанностями…
Кунстман обращается к комиссару полиции:
- Мальчишку, скорее какого-нибудь мальчишку.
Начальник работ бросается к группе детей, с восхищением глазеющих на автомашины.
Вице-министр обращается к людям с лопатами: