Сержант Каро
Его я встретил возле штаба полка. Он стоял с поварихой Марией и на ломаном русском рассказывал ей что-то смешное. Повариха смеялась…
- Ну и чертяка же ты, сержант!
Это был армянин - я сразу признал. Лицо у него было какое-то пепельное и жесткое, будто вытесанное из камня. Лицо у него было строгое, но когда он переводил глаза на собеседницу, все оно освещалось какой-то тихой детской улыбкой. Я подошел к ним. Сержант привычным движением поправил ремень, одернул гимнастерку и отдал честь.
- Откуда? - спросил я по-русски.
- Из Еревана, - ответил мне сержант.
- Значит, армянин? - спросил я по-армянски.
- Конечно! - Лицо сержанта приняло гордое выражение. И он добавил: - Извините, а вы откуда сами, товарищ лейтенант?
- Из Джавахка, - с не меньшей гордостью ответил я.
Сержант так и засиял, заморгал влажно заблестевшими глазами. Потом вроде бы застыдился:
- Да ведь я из деревни Лусагер, что неподалеку от Джавахка, и, стало быть, ваш земляк, товарищ лейтенант!
- А Ереван?..
- Ереван же тут знают все, а Лусагер, Джавахк - только мы с вами.
Долго стоять не было времени, к тому же подошел мой друг и поторопил:
- Нас ждут. Зайдем, пока начштаба у себя.
- Ну, земляк, - сказал я сержанту, - попрощаемся. Я командир третьей роты первого батальона. Встретимся…
- Я вас найду, дорогой земляк, - сказал сержант, и мы расстались.
… Штаб полка находился в маленькой деревне, добрую половину которой война сровняла с землей. Он помещался в одноэтажном здании школы, зияющем чернотой разбитых окон и пустых дверных проемов.
Нам оформили документы, приказали остаться в деревне и ждать пополнения.
- В окопах почти нет людей, - озабоченно сказал начальник штаба, - взводы переформированы в отделения, а роты во взводы. И я, по правде говоря, не знаю, как с такими малыми силами мы начнем это большое наступление. - И потом - дружеским тоном: - Дорогие новоприбывшие товарищи офицеры, скоро подоспеет пополнение - и вы возьмете своих людей и двинетесь на передовую… Ну, в добрый час… Да, - обратился он ко мне, - я видел, вы разговаривали с сержантом Каро; кажется, это ваш земляк. Учтите, человек он легендарный, нет ни одной разведывательной операции, не связанной с его именем. Я не преувеличиваю, милок, ничуть не преувеличиваю.
Когда мы вышли из штаба, сержанта Каро уже не было, повариха Мария хлопотала в своей кухне, а несколько солдат у входа в школьный двор кололи дрова…
Стояла весна, был месяц май; обильная зелень затопляла поля, сады, приметные холмы братских могил; и на брустверах свежевырытых окопов покачивались мокнущие под вешним дождем синеголовые фиалки.
Мы свободны, и нам нечего делать. Мы - ново испеченные командиры и еще не отличаем грохота весеннего грома от пушечного залпа. А в двух-трех километрах от маленькой деревни за отлогой возвышенностью кипит и клокочет фронт. Наши не привычные к пушечным выстрелам уши уже побаливают. Мы знаем, что война - дело не шуточное. Знаем, что на войне от жизни до смерти только один шаг. Между тем весна нашептывает свое, по-своему томит сердце. Взгляд моего друга, Василия Грицая, блуждает в пустоте окна, откуда вместе с клубами пара вырывается обжигающий смех круглолицей поварихи.
- Мария славная, правда? - спрашивает он вдруг.
- Славная, но тебе-то что? - отвечаю безразличным тоном.
- Действительно славная?
- Да, действительно…
Мы идем посреди деревни. Моросит тихий теплый дождь, и тягучая, как резина, густая черная грязь цепляется за наши сапоги. Над развалинами домов, как протестующие руки, простерлись к небу дымовые трубы. Скелеты обгорелых деревьев черными своими ветками тянутся к развалившимся жилищам. Дальнобойная пушка, накренившаяся набок, уперлась стволом в бревенчатую стену избы. Возле нее валяются три каски и несколько десятков стреляных снарядных гильз. В близкой луже лежит неподвижно тряпичная кукла. Два немецких и три советских сгоревших танка довершают картину прифронтовой деревни. В деревне много бездомных кошек. Их удивительно много, и они, как это ни странно, не любят людей. При виде солдат они взъерошивают свою блестящую шерсть и, злобно шипя и скалясь, тотчас убегают прочь.
- А собак что-то нет, - говорит Василий, - немцы, должно, поубивали.
- Здесь и жителей не осталось. Где они, жители-то?
Переходим дощатый мостик, перекинутый через неглубокий овраг. Часть деревни, лежащая за этим оврагом, почти цела. Здесь сосредоточена вся служба тыла, посылающая на огневой рубеж оружие и боеприпасы, живую силу и продовольствие, приказы и связных.
У начальника тыла седые волосы, усталое лицо и подполковничьи погоны. Мы протягиваем ему наши документы.
- Направить в царство Марии. На время, конечно, - говорит он ворчливым голосом сидящему рядом лейтенанту.
- Что это за "царство", товарищ подполковник?
- Мы прикрепляем вас к полковой кухне, - поясняет подполковник. - Значит, так: обмундирование у вас есть - не получите, пистолетов нет - не получите, места для спанья нет - не получите, курева нет - получите, пайка нет - получите…
Подполковник, перечисляя все это, щелкает на лежащих перед ним счетах костяшками. И после небольшой паузы:
- Ясно, лейтенанты?
- Не совсем, товарищ подполковник, - говорит Грицай.
- Почему?
- Потому что… Чего у нас нет, получить бы надо.
- Чего нет у вас, нет и у нас. Ясно, мой дорогой?
- Ясно. Но когда-то будет?
- Будет… А теперь отправляйтесь к Марии. У нее за пару деньков отъедитесь, сие уж точно, но на передовой вам это отрыгнется… Нет, не нравятся мне ваши диетические физиономии… Идите, не задерживайтесь, вас ждут превосходные блюда Марии.
Подполковник обращается к нам, а кажется, будто говорит сам с собой. Мы стоим, переминаясь с ноги на ногу.
- Вы свободны, ребятки.
- Вот так без ничего и явимся к Марии, товарищ подполковник?
- Да, Иван, дай-ка им бумагу, чтобы их на довольствие зачислили.
- Бумага готова, товарищ подполковник.
- А Мария как, хорошо нас примет? - пытается пошутить Грицай.
- Накормить накормит, а на большее, лейтенант, не рассчитывай: сердце ее занято.
- Это правда? - нахмуривается Грицай.
- Чистая правда. Сердце ее принадлежит разведчику Каро.
Опять этот Каро!..
- Они любят друг друга? - выпаливает Грицай.
- Насчет разведчика - не утверждаю, но что до Марии, могу сказать с уверенностью: она любит его. Впрочем, - вдруг как бы спохватывается подполковник, - не разболтались ли мы?! Вы свободны, идите.
Выходим. Вокруг весна, а Грицай, мой веселый товарищ, повесил голову: еще бы, рассчитывать на внимание Марии уже не приходится.
- Твой землячок, наверное, крепкий орешек, - говорит он мне.
- Здесь все его знают, человек он, видать, заметный, - с гордостью отвечаю Василию.
* * *
Мы в "царстве" Марии. Пол в избе устлан соломой. Сидим на полу, поджав под себя ноги, и уплетаем приготовленную Марией великолепную уху. Мария и стряпуха, и раздатчица хлеба, и официантка. Полненькая, однако подвижная, расторопная, и, главное, обслуживает так приветливо, так охотно, что уха делается вдвое вкуснее. Грицай провожает ее глазами и тихо вздыхает.
- Сегодня же, вот хоть сейчас женился бы, - говорит он, обжигаясь. - Как раз о такой и мечтаю. Моей женой должна быть или она, или такая, как она, черт побери!
- Ты же слыхал, сердце ее занято. Значит, ищи-ка, братец, похожую на нее, но дождись сперва окончания этой войны.
- А если погибну?
- Между прочим, на войне убивают не только холостяков, убивают и женатых. Так что, брат, женившись, ты не только не застрахуешь себя от смерти, но и можешь сделать Марию или какую-нибудь другую несчастной вдовой.
Грицай слушает, держа ложку у рта. Ему по душе повариха Мария, и он, забыв о горестях войны, мечтает о женитьбе. Как знать, может, Грицай и прав… Может, это одна из реальных возможностей хоть как-то отомстить войне - возможность вырвать из ее кровожадной пасти кусочек жизни, кусочек счастья.
За окном лениво льет дождь. В избу наносит весеннюю сырость. Глухо погромыхивает за ближним пригорком фронт. Великая печаль сошла на мир. Смерть вцепилась ему в горло. А мой товарищ хочет жениться.
- Что ж, давай женись, - говорю я ему, - буду твоим дружкой.
- Зря насмехаешься, - сердится Грицай. - Ты считаешь, что если война, то жизнь остановилась?
- Женись, - повторяю, - буду твоим дружкой, я не шучу.
- Шутишь, конечно, - примиряется он. - Сейчас не до женитьбы. Особенно здесь, на переднем крае. Здесь не гармошки, а пушки наяривают краковяк…
Входит Мария, и наш разговор прекращается. Она приносит новую еду.
- Ну, ребята, - непринужденно, как стара" знакомая, обращается Мария к нам, - какую же отметку я получу за этот обед?
- Отлично, - говорю я.
- Отлично, - говорит Грицай.
- Отлично? - Маруся польщена. - Спасибо, если не врете. А если это просто комплимент, все равно - спасибо.
- Такой вкусный обед могла бы состряпать только моя мама, - искренне добавляет Грицай.
- Приятно слышать. Может, еще поели бы, - потчует она Грицая. - Поешьте, небось истосковались по домашним обедам.
Грицай расплывается в улыбке.
- Не хочу вас затруднять, - говорит он с жаром, - но если вы дадите даже яду - приму с удовольствием.
Девушка удивленно таращит глаза.
- Яду? Почему же яду? - спрашивает она. - Ваша жизнь и без того отравлена этой войной. Для хороших людей у нас и получше лекарства найдутся.
- Вы не так меня поняли, - поправляется Грицай. - Я хотел сказать, что у человека, который тебе по сердцу, что угодно возьмешь с удовольствием.
- А-а! - тянет девушка. - Тогда примите от меня добавку: моя стряпня куда приятнее, чем, скажем, яд.
Мария ловко притворилась, будто бы не поняла Грицая. Вспыхнувшие в ее глазах озорные искорки, однако, тут же выдали ее. Но в глазах поварихи промелькнуло также и другое: "Поешьте - и счастливого пути. Ох, уж эти мне ухажеры!"
- Скажите, а где сейчас может быть сержант Каро? - вдруг вырывается у меня.
Круглое лицо Марии сразу светлеет и делается красивым. Глаза становятся горячими и лучистыми. Она скашивает их в мою сторону и подходит ко мне:
- Значит, вы армянин?
- Разве из документа не видно, кто я?
- А я только заглянула в документ-то. Стало быть, вы с сержантом земляки?
- Из одного района, соседями были.
- Вы оттуда его знаете или здесь познакомились?
- Часа два назад познакомились, - отвечаю, - вот здесь, перед этой дверью.
Девушка смеется. На щеках - ямочки. Теперь она еще красивее, эта кругленькая, невысокого роста стряпуха.
- Подождите немного, отдохните, он вот-вот появится, еще не обедал. Ночью ему в разведку, линию фронта переходить.
Мария убирает со стола посуду и уходит. На воле тот же монотонный влажный шорох дождя и то же глухое орудийное уханье. С отяжелевших листьев срываются и падают на мокрую землю крупные дождевые капли. После того как пройдешь долгий трудный путь, отдых - пусть даже кратковременный - дороже всего на свете. Но Грицай сидит и, полузакрыв глаза, грезит. Я знаю, о чем он грезит. Он, конечно, не может уснуть, а я, кажется, уже почти сплю.
- Здравствуй, земляк!
Я вскакиваю с места, тру глаза. В дверях стоит сержант Каро, стоит и своими голубоватыми с прозеленью глазами с умилением глядит на меня. Потом подходит ко мне и растягивается рядом на устланном соломой полу.
- Поспал немного? Помешал я тебе, но ничего, - говорит он на родном языке, - ты ведь как с неба свалился! Давно уж ищу тут земляка, искал, искал, да все напрасно, и вдруг откуда ни возьмись - ты! Эх, коли бы ты знал, как я по говору нашему соскучился! До того соскучился, что иногда в разговоре с русскими начинаю по-нашему говорить… Да опомнюсь… Так-то.
Одним духом, со скоростью автоматной очереди выговорив накипевшее на сердце, сержант Каро нежно обнимает меня за плечи и смотрит в лицо. Может, какие-то отражения знакомых с детства картин ищет он сейчас в глазах своего соотечественника? Затем он некоторое время молчит, устремив взгляд в пол. И потом:
- Смотрю я на тебя и наши края вспоминаю. Мать мою покойную вспоминаю… как она из тонира лаваш доставала. Жену и ребятишек вспоминаю…
- Значит, жена у тебя, дети…
- Двое. Мальчики оба! Двойняшки вдобавок! Они мне жизни моей дороже, - растроганно отвечает сержант.
- А Мария? - срывается у меня с языка.
- Мария? - настораживается сержант. - А при чем тут Мария?
- Да говорят, она влюблена в тебя.
- Ну, это другой разговор, - успокаивается Каро. - Дело в том, что раз я отомстил за нее, а она, как видно, взяла да и влюбилась в меня. Я же ни о какой такой любви и не помышляю. По мне человек должен любить только одну, чтоб эта его любовь и чистая была и сладкая. Я человек честный, знай, брат.
- Говоришь, ты отомстил за нее… Что это за история?
- Длинная история, лейтенант, на голодный желудок не расскажешь. Расскажу, когда пообедаю.
Каро с аппетитом, молча съедает оставленную ему на теплой печи еду и снова подсаживается ко мне.
- Тебе уж кое-что про меня рассказали, да?
- Конечно. Здесь все тебя знают. Это хорошо, говорят, что мы с тобой земляки. Сержант Каро, говорят, знаменитый разведчик.
Каро беззвучно смеется. От смеха все его лицо покрывается морщинами, но два ряда крепких зубов делают это сухое пепельное лицо довольно привлекательным.
- Я так и знал. Здесь очень уж раздувают мои приключения. И то сказать, по-моему, никакой я не разведчик. Разведчик - это не шпион?
- Нет, не шпион.
- Значит, я разведчик? - приосанивается Карс.
- Конечно, - подтверждаю.
- Ну да! Это я-то разведчик? Я ведь никаких чужих языков не знаю, чтобы быть разведчиком. Мое дело - красть немцев. - Каро вытягивает из-под шинели ножку от венского стула. Потом показывает на висящий у него сбоку пистолет.
- Главное мое оружие - вот эта ножка. Легонько стукнешь фрица по головке, он и ложится, и не умер, и не жив. А я взваливаю себе на спину полумертвого - и к своим.
Слишком уж просто изображает Каро охоту за "языком". Слишком уж скромной выглядит в представлении Каро его трудная фронтовая специальность. Между тем в системе разведывательной службы охота за "языком" - дело не только самое тяжелое, но и самое опасное.
- Не чересчур ли ты скромен, Каро?
- Такой уж, лейтенант.
Я долго упрашиваю его рассказать, как он отомстил за Марию, и наконец мне удается уломать сержанта.
- Мария, земляк, славная девушка, хорошая девушка, строгая… Она любила заместителя начштаба нашего полка. У них была клятва - после войны пожениться. Но этот капитан сукиным сыном оказался, будь он неладен!..
И Каро рассказывает… Рассказывает, что Мария любила этого капитана девической первой любовью; что капитан обольстил ее - наивную девушку - и однажды ночью исчез, как в воду канул, захватив с собой очень нужные секретные бумаги и карты. Его искали. Выяснилось, что в ту ночь он показался на передней линии, затем на рассвете, по словам бойцов первого батальона, перешел позиции и удрал к немцам. Кто-то из младших командиров открыл огонь, но туман и темнота помешали, он не попал в этого негодяя.
- На следующий день, - продолжает Каро, - я пришел сюда обедать и застал Марию в таком большом горе, что не приведи бог. Она плакала, я стоял, сочувствовал. И в те минуты я поклялся в душе - своими руками отомстить предателю. "Поскольку этот капитан и Марию обманул, и родину продал, давай ты, сержант Карс, найди этого гада, укради его у немцев и сам перед лицом Марии учини над ним расправу".
И, облачившись в немецкую шинель, сержант Каро перешел линию фронта. Трое суток подряд вблизи расположения немецкой дивизии он следил за всеми передвигавшимися в поле его зрения людьми и наконец увидел и узнал переодетого фашистским офицером предателя. Он последовал за этим новоиспеченным обер-лейтенантом, потом ночью проник в избу, где тот спал.
- Он чуть было не выстрелил в меня, но я двинул его ножкой стула по черепу, и мой обер так и грохнулся на пол.
- Сдох, что ли?