Андрей снял сапоги и, улегшись на застеленную солдатским одеялом койку, уперся влажными портянками в еще тепловатую стенку. "Ты все еще жив. А война все еще продолжается. Так что обижаться тебе не на что: все по-солдатски…"
Еще там, в доте, ложась отдохнуть после отчаянной ночной атаки, во время которой они попытались вырваться из окружения, он сказал себе эту странно слепленную фразу: "Ты все еще жив. А война все еще продолжается. Так что обижаться тебе не на что: все по-солдатски". И с тех пор повторял ее каждый раз, когда осознавал, что и на сей раз смерть миновала его, подарив несколько часов жизни, отдыха, словом, предоставив еще одну отсрочку. Повторял, как заклинание, как единственно приемлемую формулировку сути своего солдатского бытия.
Ефрейтор Арзамасцев, его давний, вечно ворчащий спутник и не самый храбрый на этой войне солдат, конечно, по существу, прав: они встряли в эту заварушку по собственной глупости. Да и сам этот гарнизон возник только потому, что здесь оказался он, Беркут. Остановил бы тогда машину сразу же за мостом, или сошел бы с нее еще на том берегу – судьбы бойцов, которые заперты сейчас здесь, да и их собственные, могли бы сложиться совершенно по-иному. В конце концов самолет сел на своей территории. Каких-нибудь полчаса ходьбы по дороге в ту сторону, откуда пробивался грузовик Ищука, и они оказались бы в штабе его части. А значит, то, о чем он, Андрей Беркут, мечтал годами, наконец сбылось бы. Это ж какое нужно иметь "везение", чтобы после стольких мытарств попасть на эту, совершенно чужую для них "свадьбу"!
Но, с другой стороны, не окажись он волею случая на этом плато, вряд ли кому-нибудь другому удалось бы сформировать в Каменоречье такой вот гарнизон. Окруженцы попросту начали бы уходить на тот берег. И многие еще успели бы преодолеть реку до того, как немцы достигли косы. Да и потом, на следующую ночь, еще можно было пробиваться, уходя плавнями, или на плотах, вниз по течению. Но тогда командование не получило бы этого великолепного плацдарма. И некому было бы сковывать здесь сотню-другую немцев.
А раз так, значит, он, капитан Беркут, оказался здесь не зря. Ему, солдату, не много нужно от судьбы. Но, как любому другому солдату, все же хочется верить, что его храбрость, его раны, даже гибель – все это не зря. Что он тоже помог своей армии, что почти такая же невероятная, как второе пришествие Христа, победа, которая в конце концов когда-нибудь наступит, будет освящена и его потом-кровью.
"Нет, Громов-Беркут, – сказал он себе уже более уверенно, – ты действительно все еще жив, а война все еще продолжается. Так что обижаться тебе на судьбу и командиров нечего. Жаль только отца не смог повидать. А надо бы… Как-никак в роду Громовых мы последние. И никого у старика, кроме меня, нет. Невозможно даже представить себе, как он переживал, как мучился догадками относительно того, что же произошло с его лейтенантом-наследником, где он оказался: в окружении, в плену, или, как говорил дед, "в вечном натомсветном фронтовом резерве""…
Уже засыпая, Андрей услышал, как шумно отворилась дверь комнаты, в которой жили старик и парнишка, потом уловил едва слышимые шаги прокрадывавшегося к его двери человека, легкий скрип петель…
– Спит он уже. Лучше утром напоим. Устал.
Однако голос принадлежал не мальчишке. Обычный женский… Даже как-то по-особому приятно звучащий женский голос.
"Бред какой-то, – мысленно нашептал он себе. – Привык к прокуренной солдатской хрипоте, вот и мерещится…".
И все же снилась ему в эту ночь… женщина. Русоволосая, с распущенными косами, широкоскуло улыбающаяся. В точно таком же сарафане из китайского шелка, в каких ходили молодые приамурские казачки. Стояла она на берегу реки, на косогоре, и улыбалась: незнакомая, неласканная, непонятно как и почему возникшая в его сонном сознании.
– Спите, товарищ капитан? – вдруг ворвался в этот сон чей-то нахрапистый голос.
– Уже не сплю. Что произошло?
– Привидение привел вам, капитан. Персональную тень генерала Манштейна.
– Не понял, – подхватился Беркут, сонно уставившись на неясно вырисовывающиеся тени, представшие перед ним в серовато-синем сумраке рассвета. – Ты, Мальчевский?
– Немецким разведчикам на "язык" достанетесь, если и дальше спать будете вот так, не закрываясь и без личной охраны младсержа Мальчевского…
– Партизанская привычка. В землянках замков не существовало. Так что произошло?
– Привидение, говорю, то самое… – подтолкнул он поближе к командиру несуразную в своей шинельной бесформности тень, – что на первой заставе, у "ворот", воевало. Всю ночь подстерегали. С одной стороны немцы, с другой – мы с Зотовым.
– Так это вы? – обратился капитан к "привидению", на ощупь стаскивая свои сапоги. – Вы палили там двое суток подряд?
– Получается, что я, – неожиданно густым басом ответило "привидение".
– Кто такой? Из какой части?
– Да часть моя теперь далеко, – продолжало оно натужно басить архиерейским каким-то басом. – И остался я там не по приказу командира моей части, а по вашему, личному.
– Моему?! – застыл Беркут с сапогом в руке. – То есть как это – по моему?
– Да вашему же.
– Слушайте, давайте поконкретнее.
– Звонарь я. Рядовой Звонарь. Вы когда, товарищ капитан, прибыли сюда, сразу же оставили меня на прикрытие. Ну, словом, немцев приказали попридержать.
Услышав это, Беркут яростно помотал головой, пытаясь окончательно развеять остатки сна. Он попросту отказывался что-либо понимать.
– Постойте, но ведь я же приказал задержать врага минут на десять. В том случае, если фрицы сунутся сразу же, то есть раньше, чем успеем перекрыть дорогу и наладить оборону.
– Ну, они и сунулись… Двое. На мотоцикле. То ли связные, то ли просто продукты куда-то везли. Я им дорогу на тот свет показал. А в коляске – пулемет, гранаты-автоматы, все, как у немцев положено. Но главное – десять банок консервов, немного галет и бутылка шнапса.
– Во кардинал эфиопский! – возмутился Мальчевский. – Он же там не воевал, товарищ капитан, а нагло жрал-пил, от товарищей своих голодных, непивших, таясь! Знал бы – сразу в расход пустил бы!
– Но пока я все это конфисковывал да за камни относил, пихтура ихняя подвалила, – не обращал на него внимания Звонарь. – Десятка два – не меньше.
– Почему же вы не отошли?
– А куда отходить? Немцев за собой вести?
– Ты лучше про шнапс, от товарищей "зажатый", – пытался вернуть его в "нужное" русло разговора младсерж Мальчевский, однако капитан прикрикнул, и тот умолк.
– Да и не привык я… отходить без приказа. Отучили, – объяснил Звонарь. – Я там пещеру отыскал. В рост не встать, но ползать можно… Три выхода.
– Так-так, это интересно…
– Один прямо на немчуру, приметный. Два других – "змеиные", из-под камней. Ну, немцы меня возле того, приметного, подстерегают, а я выползу с фланга, одного-двух уложу или раню – и под каменья, как пес под лавку. Пробовали сунуться вслед за мной, так я опять же одного успокоил так, что еле его свои за ноги оттащили.
– И так двое суток?
– Немчуры там на все десять хватило бы. Только вот сержант на рассвете прибился, и все гуляния мои с фрицами испортил, говорит: "Очень уж мой капитан видеть тебя хочет".
– Нет, полтора десятка немцев он там отпанихидствовал – это точно. И мотоцикл в расход пущен. Стоит, обгоревший, – охотно подтвердил Мальчевский. – Тут все под орден. Но самому шнапс выдудлить! За такое расстрелять-повесить-утопить – и то мало!
– У немцев этого добра – сколько хочешь, – огрызнулся Звонарь. – Не способен сам в бою "оприходовать", так выменяй за свои сержантские лычки. Что за армия такая? Плюнуть некуда – везде по сержанту.
Обувшись, Беркут наконец поднялся. С высоты его роста Звонарь казался щуплым подростком, на которого кто-то в шутку набросил изношенную, пропахшую всем букетом окопных благовоний шинель.
– Вы хороший солдат, рядовой Звонарь. Настоящий солдат, – сдержанно проговорил он, не зная, как следует по-настоящему благодарить этого бойца. Не выстраивать же ему сейчас гарнизон, собирая его по заставам и подземельям. – То, что вы сделали, это по-гвардейски. Как только соединимся со своими, представлю к медали "За отвагу". За исключительную храбрость и находчивость.
– Это уже дело ваше, командирское. Только вряд ли у них там найдется для меня хоть какая-то медалька, – тихо, взволнованно ответил Звонарь. – Награждать у нас есть кого. Это в окопах пихтуры не хватает, а под наградные всегда находятся. Особенно сержанты, – добавил уже исключительно для Мальчевского.
– Мало того, что шнапс сам выдудлил, так он еще и от медали отнекивается! – изумился младший сержант. – Хотя, конечно, зачем ему медаль?! Ему лишь бы втихомолку обжираться.
– Так что дозвольте отбыть на заставу, – в упор не слышал его Звонарь. – Я их, егерей нестреляных, еще немного понервирую.
– Вы опять хотите вернуться туда?! – удивленно уставился на него Беркут. – Не скрою, штык-другой в той пещерке нам бы не помешал. Но сегодня немцы наверняка подбросят подкрепление. И начнут загонять нас в подземелье.
– Ничего, один ход, тот, что поближе к вам выводит, оставлю про запас. Немцам открою только два. Воевать есть чем. Там остались пулемет, шмайссеры. Жратвы бы чуть-чуть выдали мне сухим пайком, и…
– Ему еще бы жратвы, тля музейная! – изобразил возмущение Мальчевский. – Провиант двух немецких батальонов сожрал втихомолку и все ему мало!..
– Ничего-ничего, старшина Бодров накормит, выдаст паек, – скороговоркой разрешил эту проблему капитан, считая, что не она сейчас важна. – Но вы уверены, что сможете еще продержаться? Твердо решили пойти на такой риск?
– Чего ж… Если прикажете.
– "Если прикажете…"! Приказать нетрудно. Поймите, для нас очень важно, чтобы кто-то остался там, у самых "ворот". Кто бы первым встречал немцев, отвлекая их на себя, сбивая с толку, и в то же время предупреждая нас. Тем более что местечко вы себе подыскали славное, из которого немцам вас не выковырять. Подыскать вам еще одного добровольца?
– Только не меня! – сразу же, отвел свою кандидатуру Мальчевский. – Чтобы я, да с таким жмотом…
Звонарь помолчал, переступил с ноги на ногу, громко вздохнул, словно ему приходилось решать какую-то очень трудную житейскую задачу.
– Не надо никаких добровольцев. Я один привык. Тесновато там вдвоем, – мрачно проворчал он. – Лучше уж одному.
– Воля ваша, рядовой Звонарь. Если вы так решили…Один – значит один. Мальчевский, к старшине его. Выдать пару банок консервов, сухарей, словом, что сможете…
– Остальное немцы шнапсом отпайкуют, – проворчал Мальчевский, все еще не в состоянии простить Звонарю его "алчности".
– Что, Звонарь? – спросил капитан, видя, что на пороге солдат замялся. – Есть еще какие-то просьбы? Или, может быть, передумали?
– Есть. В случае чего… узнайте в штабе адрес. Напишите моим… Об этом, ну… что, мол, хотели к медали представить. Или просто: воевал, как полагается. Храбро, значится. Но лучше сообщите, что чуть было не представили…
– Отыщу. Сообщу. И обязательно представлю. Желательно – живого.
– Да нет, ни к чему меня, в натуре, представлять не нужно. Только нервы себе портить. Таких, как я, вшу лагерную, к наградам не представляют.
– Вы что, были под судом?
– Боже упаси, – нервно улыбнулся Звонарь. – Это у меня поговорка такая. Дружок подарил. Ну, я пошел… "Отпайковываться шнапсом", – добавил он исключительно для Мальчевского, с которым явно не собирался сходиться характерами.
22
– Мальчевский, кто это там плавни расстреливает?! – спросил капитан, выбежав из штольни, где он только что закончил осматривать наспех оборудованный в довольно просторной, и в то же время как бы разделенной на три отсека выработке подземный лазарет.
– Сезон королевской охоты, – с убийственным спокойствием ответил младший сержант, устроившись на подстилке из сена, возле остывающей полевой кухни. – Немец вальдшнепы на поминки заготавливает.
– Что за балагурство? Берите двух бойцов – и быстро проверить, что там происходит. Наших в плавнях не должно быть. Значит, кто-то прорывается.
– Был бы приказ, отцы-настоятели, – неохотно расставался со своим лежбищем младший сержант. – Повелят – исполним. Вы двое, рысаки неаполитанские… – по очереди указал пальцем на артиллеристов из группы старшины Кобзача, которые, вернувшись с дальнего поста, доедали то, что повару удалось наскрести.
– Чего тебе? – проворчал один из них.
– Хватит овес переводить. Быстро за мной!
– Так ведь поесть же нужно.
– На ходу, как сам главврач армии рекомендует. Лучше усваивается. Да ты не за котелок, ты за автомат хватайся, нахлебник монастырский!
– Ох, и поганый же ты на язык, сержант, – сокрушенно покачал головой морщинистый, в летах солдат, на усах которого каши оставалось значительно больше, чем попадало в рот.
Видя, сколь неуклюже и неохотно тащится этот боец за Мальчевским, Беркут, недолго размышляя, сам бросился к склону плато, уже на окраине плавней обогнал обоих солдат, и, поравнявшись с младшим сержантом, сказал:
– По-моему, это палят у охотничьего домика.
– Похоже.
– Тогда давайте так: мы с этим парнем…
– Дзохов, – подсказал Мальчевский. – Великий воин Абхазии.
– Так вот, мы с ним возьмем левее домика, со стороны степи. А вы со своим "нахлебником" заходите со стороны реки. Только не очень петляйте.
– Как слоны, напролом пойдем.
– Судя по перестрелке, дело движется к развязке. Когда будем приближаться, побольше крика: "Вперед! В атаку!" и все такое прочее. Пусть думают, что нас много.
– Что-что, а кричать мы умеем, – согласился Мальчевский. – Полвермахта криком распугали.
Перебегая от одного островка камыша к другому, пробиваясь через заросли ивняка и еще какой-то болотной поросли, Беркут и Дзохов добрались до охваченной предвечерними сумерками рощицы и, уже прячась в ней, заметили несколько немцев, спускавшихся по поросшему карликовым лесом и усеянному камнями склону.
"Значит, те, кого они преследуют, – в домике, или возле него, – быстро уяснил для себя ситуацию капитан. – И отходили туда, отстреливаясь".
Беркут отстучал густой заливистой очередью по ближним к нему серо-зеленым фигурам, метнул гранату и, крикнув: "В атаку! За мной! Огонь!", снова прошелся очередью по жиденькой цепи. Его команды тотчас же подхватил Дзохов. Откуда-то из-за домика, вслед за своей порцией свинца, прокричали что-то воинственно-нечленораздельное Мальчевский и его спутник. И сразу же до капитана донесся крик кого-то из вражеских командиров:
– Назад! Засада! Отходить! Всем отходить!
Пока под градом пуль Беркут чуть ли не на четвереньках продвигался к домику, Дзохов, поддерживаемый огнем группы Мальчевского, отчаянно бросился наперерез отступающим. Андрей успел заметить, как, то ли ранив одного из них, то ли просто настигнув, Дзохов схватился с ним в рукопашную, сбил с ног и оба исчезли в кустарнике.
Уже из-под окна домика капитан, как мог, прикрывал его огнем своего шмайссера, и был удивлен, услышав, что прямо у него над головой стреляет еще кто-то, из пистолета.
– Эй, парень, гранаты у тебя не найдется? – спросил он, вставляя в автомат последний рожок.
– Откуда ж она у меня? – проговорил в ответ испуганный девичий голосок. – Есть автомат. Но я не умею как следует…
Немец отметился очередью прямо под подоконником, на несколько сантиметров выше головы Беркута и на столько же – ниже руки стрелявшей. Она взвизгнула, и капитан почувствовал, что что-то обжигающе-металлическое оказалось у него за воротом шинели.
– …Объясните, как следует стрелять из него? – почти прошептал все тот же испуганный голос.
– "Как следует" – я тоже не умею.
– Ой, мой пистолет!..
"Уже за моим воротником", – понял капитан, однако доставать его было некогда. Переметнувшись к углу дома, он крикнул своим, чтобы отходили. Потом еще раз успел скомандовать: "Ложись" и, упав за углом, только чудом спасся от целого роя осколков не долетевшей до окна гранаты.
– Живая?! – ворвался он в дом еще через несколько секунд.
– Кажется, да! Автомат вон там, возле майора. Откуда вы только взялись? Я уж думала: все!
– Интереснее узнать, откуда взялись вы, вместе со своим майором? – последнюю очередь Беркут выпустил уже наугад, по гребню довольно крутого склона.
Немцы отступили, однако он понимал, что это ненадолго. Через несколько минут они хлынут сюда снова, но уже попытаются отрезать их от косы.
– Извините, но это скорее ваш майор, а не мой, – голос девушки значительно окреп, и Беркут открыл для себя, что он довольно приятный. Хотя в нем уже улавливались нотки возмущения. – Его занесли ко мне в дом, когда немцы вот-вот должны были войти в село. Обещали вернуться за ним, как только найдут машину. Но потом им уже, видно, было не до машины. Или же просто сбежали, не желая возвращаться за своим командиром.
– Ну, в это трудно поверить, чтобы красноармейцы вот так вот, взяли и бросили командира… – попытался оправдать неизвестных ему бойцов Беркут. – Что-то произошло, как-то не так сложились обстоятельства.
Майор горемычно простонал, однако это был стон в бреду. Когда Беркут окликнул его, раненый не отозвался.
– Так вы не медсестра?
– Можете в этом не сомневаться.
– И не намерены больше ухаживать за этим офицером?
– Представьте себе, не намерена, – с вызовом ответила девушка. – Никакого желания, тем более что и получается это у меня кое-как. Надеюсь, у вас в отряде есть какой-нибудь медслужащий?
– К сожалению, нет.
– Значит, совсем худо. Когда майора занесли в мой дом, он был ранен только в ногу. Это еще куда ни шло. Солдаты обещали вернуться, но пока я перевязывала, на улице уже появились немцы. А я ведь учительница. У меня и сарая подходящего возле дома нет, то есть спрятать его негде было.
– И где же вы его все-таки спрятали?
– Стыдно признаться, но пришлось под койку, как в старых водевилях прятали любовников. Узнал бы кто-нибудь в селе…
– Стыдно, говорите? А вы хоть понимали, что если бы немцы обнаружили у вас раненого офицера, дом бы сожгли, а вас повесили?
– Вы так думаете? – испуганно спросила учительница. – Не взирая на то, что я учительница и делала это из гуманных побуждений?
В ответ Беркут лишь грустновато рассмеялся. Вряд ли он мог признаться, что, направляясь сюда, в тайне рассчитывал, что к болоту пробился кто-нибудь с правого берега. Вчера ночью телефонист доложил ему, что связь с правобережьем на какое-то время ожила и что из штаба сообщили: "Попробуем помочь вам с воздуха".
Что под этим подразумевалось, капитан не знал, однако сама эта весточка порождала надежду. Ту надежду, которая только что развеялась вместе с голосом обычной тыловой женщины.
– Здесь вы, капитан? – послышался голос Дзохова. И, не дожидаясь ответа, каким-то цирковым кувырком боец переметнулся через окно. – Слава богу, живы!
– Живы пока. Так куда его во второй раз ранило? – вновь обратился Беркут к учительнице.
– Даже не знаю. Куда-то в спину. Мы уже на склоне были. Но два немца… Патруль. Майор еще отстреливался. Одного, по-моему, убил.
– Ясно. Дзохов, возьмите его на спину.
– То есть как "на спину"? Вы что?! – испуганно вскрикнула учительница. – Вместе возьмем. На шинель.