– Точно, вместе, – появился в двери Мальчевский. – Кого несем? Кому опять крупно повезло?
– Майора тут одного ранило, – объяснял Андрей, снимая свою шинель.
– А что, на войне бывает такое, что ранят даже майоров?
– Попридержал бы ты язык, Мальчевский, – попытался урезонить его кто-то из бойцов.
– Поскольку все уже в сборе, – вновь взял инициативу в свои руки комендант, – положили раненого и быстро понесли. Где этот ваш "нахлебник монастырский", как вы изволили выразиться, сержант? – спросил он, уже когда, ухватившись вчетвером за шинель, они вышли из довольно просторного каменного дома, который трудновато было считать "охотничьим домиком", как называл его старик Брыла.
– Не удалось остановить. Погнал немцев к шоссе. Увидев его, полбатальона фрицев в ужасе разбежалось. А, нет, вру: вот он, в кустах. Эй, ты чего там… меченосец бургундский?!
– Как "чего"? В засаде.
Все, даже заплаканная, насмерть перепуганная учительница, рассмеялись:
– Дурак, спрятался бы понадежней. Я тут капитану про тебя на Звезду Героя наговорил.
– Боец, как вас там, быстро смените женщину! Всем внимательно смотреть по сторонам и быть готовыми к нападению.
– Кротов – фамилия моя. Рядовой Кротов. Отдайте, пожалуйста, – несмело топтался он возле учительницы, но та вцепилась в полу шинели обеими руками и, казалось, никакая сила не способна была оторвать ее.
Чуть в стороне, правее их, появилось несколько фигур.
Свободной рукой Беркут сорвал с плеча автомат, но в то же мгновение услышал голос лейтенанта Глодова:
– Капитан, это вы?!
– Все сюда. Сколько вас там?
– Шестеро. Будем прикрывать. Вон, немцы уже на гребне. Сейчас мы уведем их в сторону.
– Не стрелять! – успел остановить его капитан. – Отходим, пока не заметили. В бой не ввязываться.
– Так мы ж никогда и не ввязываемся, – популярно объяснил ему Мальчевский. – Фрицы сами напрашиваются.
23
Четверо бойцов из группы лейтенанта подбежали и молча сменили их всех. Только учительница все еще шла рядом. Держалась-то всего лишь за болтающийся рукав шинели, но все-таки от раненого не отходила. И эта преданность удивляла Беркута, ведь всего несколько минут назад учительница заявляла, что не намерена ухаживать за раненым.
– Как же вы дотащили его одна? – удивился лейтенант, услышав короткий пересказ майорской одиссеи от балагура Мальчевского, который уже черно позавидовал раненому в том смысле, что учительница ухаживала не за ним.
– Да второй раз его ранило уже недалеко от домика. А что было бы с нами дальше – не знаю. Немцев вон сколько шло. Хорошо, что майор еще там, у меня в доме, показал, как из пистолета стрелять. Мол, на всякий случай.
– Правда, манера стрелять из пистолета у вас своеобразная, – напомнил ей Беркут, вспомнив, как ее оружие оказалось у него за воротником.
– Не ехидничайте, капитан. Я ведь еще только училась держать его в руках.
– Надо было так немцам и объяснить. – Кто-то из солдат прыснул от смеха, но остальные не поддержали его: то ли щадили самолюбие учительницы, то ли не хотели вмешиваться в диалог коменданта с учительницей. – Мальчевский с остальными, чуть поотстаньте, – негромко скомандовал капитан. – Будете прикрывать наш отход, уводя немцев к реке.
– А еще лучше – к тому свету, – проворчал младший сержант, – архиереи магдебургские.
Они прошли еще метров сто и, углубившись в небольшую ивовую рощицу, сделали привал, прислушались. Теперь немцы уже были далеко и, судя по всему, преследовать их не собирались.
– Ночью переправим вас по плавням в степь, – объяснил Андрей учительнице, понимая всю неопределенность ее судьбы. – Попытайтесь вернуться в село.
– Насколько я поняла, у вас даже санитарок нет. И вообще вы окруженцы.
– Санитарок нет.
– Так на кого прикажете майора оставить? На вас, что ли?
– Вы ведь отказывались… – попытался было напомнить ей Беркут, однако учительница прервала его:
– Потому что думала, что майора поместят в санчасть и им займется хирург. Но поскольку этого не предвидится, придется по-прежнему заниматься судьбой этого человека.
– Боевая женщина, – вполголоса молвил кто-то из солдат.
И Беркут пожалел, что это сказал не он: действительно боевая. Или, может, святая?
– Как же вы тутычки, на болоте, оказались? – спросил тот же боец. – Зачем подались сюда?
– Майор настоял. Говорил: "Помогите дойти до реки. Сооружу какой-нибудь плотик, попытаюсь доплыть. Или дождусь, пока подмерзнет и переползу".
– Долговато ждать пришлось бы.
– Несколько соседок знало, что у меня скрывается офицер, – объяснила учительница, когда группа вновь тронулась в путь. – Одна из них предупредила: могут выдать. А тут, как назло, немцы снова бросились выискивать окруженцев. Ко мне тоже заглянули. Но… я ведь учительница немецкого.
– Даже так? – удивился комендант. – Это уже божественно. – Однако о своем знании языка умолчал.
– … Поэтому я поговорила с офицером. Вроде бы поверил, расшаркался. Решил, что я немка. – Она вдруг споткнулась о кочку, упала, и так, лежа на заледенелой луже, потянулась вслед за рукавом, боясь хоть на мгновение оторваться от него.
Беркут успел подбежать, подхватил, поставил на ноги. И еще раз убедился, какая она хрупко-невесомая. Даже в своем коротком полушубке.
– Они считали, что я "своя", то есть немка. Но сама я так ненавидела их, что готова была перестрелять. Всех. У меня, когда я с ними говорила, пистолет был в кармане. Верите, всех постреляла бы, если бы не майор.
– Из пистолета – да, конечно, перестреляли бы, – поддержал ее Беркут, явно иронизируя. – Мне просто жаль их всех.
– Издеваетесь, – полушутя обиделась учительница, скопировав обиженный голосок какой-то из своих учениц.
– Наоборот, восхищаюсь.
* * *
Они уже поднимались на плато, когда немцы вдруг обнаружили группу Мальчевского, и там, в плавнях, вновь завязалась перестрелка. Кто-то из бойцов, сидящих в засаде на плато, попытался помочь своим, выбросив в темноту несколько пулеметных порций, но его тотчас же остудил Беркут:
– Отставить! Беречь патроны! Разве что попрут сюда, на штольни!
Как только они занесли майора в дом Брылы, Клавдия, так звали учительницу, сразу же почувствовала себя хозяйкой положения:
– Лишним немедленно выйти. Кто обитает в этой берлоге? Быстро вскипятите воды. Капитан, организуйте бинты, вату.
Она сняла полушубок. Беркут приятно удивился: перед ним предстала довольно красивая женщина с прекрасной, почти идеально сложенной фигурой, которую выразительно подчеркивал строгий черный костюм, наподобие тех, в коих обычно появлялись перед классом учителя еще той, старой учительской гвардии.
"Господи, она собиралась в плавни так, словно шла на выпускной бал! – изумился Беркут, не в силах оторвать взгляда от завораживающей фигуры Клавдии.
Глодов почувствовал это, и, как только капитан спросил: "Где Арзамасцев? Он у нас единственный хоть кое-что смыслит в медицине", – тотчас же ускользнул из комнаты. А старик Брыла молча принялся подкладывать в печь, чтобы поскорее подогреть стоявший на ней котелок с кипяченой водой.
Тем временем Клавдия и Андрей начали оголять спину раненого. Близость женщины, степной аромат ее волос привораживали и пьянили Беркута.
"Оч-чень подходящее время ты выбрал, – пытался охладить свою прыть капитан, – для чувств и всяких там нежностей. Лучше даже нафантазировать себе невозможно!".
На какое-то время майор пришел в себя и даже, едва выговаривая слова, попытался расспросить, что с ним, где находится, но, так и не дождавшись объяснений, вновь потерял сознание.
– Арзамасцев, за которым вы послали, он действительно что-то смыслит в медицине? – вполголоса поинтересовалась учительница, когда, оголив спину майора, они увидели два пулевых отверстия, и стало ясно, что при таких ранениях и такой потере крови без хирурга ему вряд ли выжить.
– Санитар-самоучка. Просто охотнее других берется перевязывать раненых.
– Странно, вы говорили о нем так, словно имели в виду профессора медицины.
– Извините, мадемуазель, другим "светилом медицины" не обзавелись.
– Значит, придется пойти по окрестным селам, – задумчиво проговорила Клавдия. Раненый лежал на широкой лавке, а они стояли над ним, склонив головы, почти касаясь лбами друг друга. – Где-то же должна быть хотя бы медсестра.
– Мы блокированы вражескими постами, поэтому поход по селам, мадемуазель, отменяется.
– Не дерзите, – произнесла она голосом суровой учительницы, пытающейся образумить расшалившегося ученика. – Когда вы уходите на ту сторону реки?
– Нескоро.
– Что значит "нескоро"? Как это понимать?
– Это следует понимать так, что на тот берег реки мы пойдем не скоро, – задело Андрея.
– А еще яснее вы не могли бы?..
– Мы не будем переправляться. Держимся здесь до подхода наших. Таков приказ.
Клавдия удивленно посмотрела на капитана. У нее было смуглое лицо, со строгими, почти римскими чертами, темные глаза и черные, смолистые, с едва заметными завитушками – на лбу и висках – волосы.
– Вы это – серьезно?
– Я ведь уже объяснил вам, что выполняю приказ особый командования.
– То есть вас оставили здесь на гибель? Вы обречены точно так же, как этот офицер?
– Мы всего лишь солдаты.
Закрыв глаза, Клавдия кивала головой, размышляя о чем-то своем.
– Что там с водой, отец? – вдруг испуганно спросила она, почувствовав, что Беркут слишком неосторожно приблизился лицом к ее лицу. Сама она в это время обеими руками зажимала раны майора его же окровавленной рубашкой.
Беркут тоже спохватился, достал из карманов два немецких перевязочных пакета…
– А куда девалась женщина, которая была здесь, когда мы вошли? С нею мы бы справились с майором значительно быстрее.
– Женщина? Здесь не было женщины. Это парнишка.
– Да? – недоверчиво переспросила Клавдия. – Странно. Значит, я слишком устала. Там, в доме, не смерти боялась… Просто представила себе, как бы вели себя солдаты, схватив меня. С офицерами еще можно о чем-то говорить, но солдафоны…
– Об этом лучше не думать.
Появился Арзамасцев, набрал в котелок воды, не задавая никаких вопросов, оттеснил капитана и, не обращая внимания на учительницу, принялся за дело.
– Эта, левая, навылет, – деловито констатировал он, приподнимая майора с помощью Беркута и старика, и пропуская бинт у него под животом. А с этой хуже: задела позвоночник. Достать ее сможет только хирург.
– А без хирурга – никак? – с надеждой спросила Клавдия.
– Службу свою я начинал санитаром в госпитале. Так случилось. Да и то служил я там недолго, в строевую перевели. Вот и вся моя "медицина". Правда, и за это время успел насмотреться да наслушаться. А что касается раненого, то боюсь, что даже после очень удачной операции майору уже не ходить.
– Помолчите вы, ради бога! – взмолилась Клавдия. – Зачем же так сразу обрекать?!
– Это его немец обрек, – грубовато заметил Арзамасцев. – Говорю, что есть и как сам понимаю. Сюда бы какого-нибудь знающего врача, только где его взять?
– Как только пробьемся к своим, попрошу командование направить тебя в медицинский институт, – вклинился в эту стычку Беркут. – Суть не в опыте, а в том, что ты любишь, или хотя бы терпишь, это лекарское дело.
– Вас от ран тоже не мутит, – заметил ефрейтор. – И вам легче было бы поступить.
– Э, нет, убивать я еще кое-как научился, а вот возиться с ранеными – для меня мука.
– Где же ваши остальные раненые? – поинтересовалась Клавдия, когда перевязка была закончена.
– В каменоломнях.
– Значит, майора тоже перенесите в подземелье. Я сама буду ухаживать за ним.
Вошли двое солдат, уложили майора на носилки и унесли. Учительницу Беркут попросил на какое-то время задержаться. Нужно было выяснить, что происходит в селе, много ли немцев и не обнаруживались ли окруженцы в лесу по ту сторону села. Но как только все ушли, оставив его вместе с Клавдией и хозяином, капитан почти непроизвольно спросил:
– Мне кажется, что этот человек, майор, уже очень дорог вам.
Клавдия изумленно уставилась на капитана: он спросил это по-немецки. И именно то, что он спросил по-немецки, сразу повысило интерес к нему.
– Вы… владеете их языком? – спросила она по-русски.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Дорог. Естественно. Как любой умирающий, – тоже перешла на немецкий учительница. – Правда, будучи легкораненым, еще там, в доме, он действительно успел объясниться мне в любви – если вас интересует именно это.
– Не из ревности, скорее из любопытства.
– И даже попытался обнять. Но я отнеслась к этому, как, ну, к слабостям больного.
– Вы, конечно, не фольксдойч. Но языку, судя по всему, обучались у русских немцев.
– Да? – зарделась Клавдия. – Вы сумели определить даже это? Чувствуется по произношению?
– И по тому, как употребляете некоторые конструкции. Но, может, только это вас и спасает. Немцы принимают вас за истинную фольксдойч.
– Но вы-то… вы вообще… настолько уверенно владеете языком. Даже не чувствуется, что подбираете слова. Удивительно. Тоже из русских немцев?
– Будем считать, что из немецких русских, – сдержанно улыбнулся Андрей. – Так ближе к правде. Однако стоит ли превращать этот вечер – в вечер исповеди? Общаться предлагаю исключительно на немецком. Чтобы не терять языковую практику.
– Думаете, вам это еще пригодится?
– Весь мой фронтовой опыт убеждает меня в этом.
– Впрочем, конечно же пригодится: после войны вы можете стать преподавателем немецкого.
– Вряд ли это прельстит меня. Перед вами – профессиональный и потомственный военный.
24
Вскипел чай. Клавдия взялась помогать старику наливать в кружки, но в это время в комнату ворвался Мальчевский.
– Капитан, самолет появился! Над рекой, чуть ниже косы.
– Немецкий, что ли? – прислушался капитан.
– Наш, "кукурузничек", фанеру ему под хвост. Только что телефонисту передали: "Принимайте груз".
– Костер разожгли? – спросил Беркут уже на ходу, выбегая вслед за младшим сержантом. Он был несказанно рад, что ни штабисты, ни предчувствие его не обманули.
– Два. Да пилот нас и так видит. Вечер ясный. Коса приметная.
– Следите за грузом! – крикнул капитан бойцам. – Как только приземлится, немедленно достать его и доставить сюда.
Первый парашют раскрылся над плавнями, и группа во главе с Мальчевским ринулась туда. Второй упал у самой косы, но старшина Бодров быстро извлек его из заиленного промерзшего мелководья. Третий же приземлился в небольшое ущелье на краю косы уже тогда, когда самолет был обнаружен зенитчиками, окопавшимися где-то у переправы, возле разбомбленного моста.
Тем не менее летчик сумел развернуться под их огнем и сбросить еще два тюка, один из которых чуть не утонул: у самой косы немецкие пулеметчики прострелили его парашют. К счастью, он упал на мелководье, и несколько бойцов, круша тонкий лед, сумели довольно быстро пробиться к нему.
В знак благодарности Беркут выпустил по курсу самолета красную ракету. Пилот слегка помахал крыльями "кукурузничка" и, снизившись, спасаясь от зениток, пошел над самой рекой, чтобы где-то там, в низовье, где его не ждут, свернуть к правому берегу, к линии фронта.
– Что ж они все гранаты да гранаты?! – возмущался Мальчевский, распотрашивая надежно упакованный в мягкую упаковку груз первой партизанской посылки (Беркут не раз видел такие в соседних отрядах, в районе Подольска.) – Ага, нате вам еще пулемет и автоматы. Будто нам их у фрицев занять трудно? Нет, чтобы по бутылке на брата. Хоть по две наркомовские на каждую промерзшую душу, циклопы иерихонские!
– Что ты молишься там, сержант? – подошел к нему Андрей.
– Не молюсь, но блаженствую! Послушайте, а нет такого парашюта, чтобы отослать им все это назад? Какой же лапоть ферапонтовский все это укладывал, отставные ключники царя Ирода?! Мы что, оружие в бою добыть не способны? Лучше бы канистру спирта сбросили.
– Следующим заходом, сержант. Пока же благодари за то, что бог послал.
Мальчевский с тоской взглянул на капитана, как бы не понимая, почему такие грубые, не способные понять солдатскую душу офицеры все еще держатся на этой войне, и, грустно почесав затылок, изрек:
– А не кажется ли вам, капитан, что этот самый бог, глядя на всю эту шмайссер-трехлинеечную богадельню, всех нас давным-давно послал к чертям собачьим?.. Причем по обе стороны фронта сущих. И молиться нам теперь до конца жизни воинскому уставу да старшинской портупее.
– Списать бы тебя, сержант, с фронта за богохульство и непочитание начальства…
– Точно. Списать. И… на фронт отправить.
Рассмеявшись, она оглянулась на приближавшегося связиста – мрачного и злого на всю уцелевшую в войне часть мира.
– Все, товарищи командиры, отговорили мы свое по телефону.
Беркут и Мальчевский переглянулись.
– Что ты там каркаешь, Иуда о тридцати трудоднях? – осклабился младший сержант. – Я тебя сейчас так "отговорю", что в братскую могилу без справки не примут.
– Без связи мы теперь, – демонстративно не обращал на него внимания телефонист. – То ли рвануло где-то на том берегу, то ли немец линию нащупал.
– Может, не в ту степь крутил, барышня петербургская? – усомнился Мальчевский.
– Сам иди покрути.
Все трое с тоской посмотрели на сереющий сразу за белой полосой правый берег. Каждый из них понимал: пока связь действовала, гарнизон каменоломен оставался частью действующей армии. Что-то можно было узнать, на что-то рассчитывать. А главное, в штабе дивизии могли знать, что они все еще в строю. А потеряв связь, в штабе дивизии уже завтра в этом усомнятся.
– Вот что, связист: о том, что связь с тем берегом опять потеряна – никому ни слова. До поры.
– Понял, товарищ капитан.
– Зато связь между штольнями должна действовать безотказно. Иначе противник расчленит нас по каменоломням.
– Тоже понял.
– А может запустить его по кабельку через реку? – предложил Мальчевский. – До штаба доползет – еще понятливее станет, грыжа Лжедмитрия второго.