– Да нет, о полицае, с которым… Из-за этого вся охота к любви у тебя враз пропала.
Беркут и сам не мог понять, что происходит, почему он так ведет себя. Но он действительно перестал воспринимать ее как женщину. "Или, может, сам себя перестал воспринимать как мужчину, – ехидно заметил Андрей. – Так и признайся, если не Калине, то хотя бы самому себе".
– Точно, не нужно было рассказывать о полицае, – продолжала искать объяснение того, почему мужчина вдруг так резко охладел к ней. Однако поняв, что уже ничего не исправить, вновь напропалую ударилась в воспоминания. – Но так оно и было на самом деле. Пока вытаскивала его через этот лаз, через штольню… Пока хоронила в плавнях… сама чуть не рехнулась.
– Вот только потом этого "охранника" долго искали… – напомнил ей Беркут.
– Так и было. Целый отряд полицаев нагрянул. Их мать этого самого Корзова – фамилия его была Корзов – привела. Предчувствовала, что именно здесь он смерть свою… Правильно, по-матерински предчувствовала. Все обыскали, весь хутор. К нам, правда, только заглянули. Они ведь не знали, что я здесь прячусь. И мать его не знала. А все равно почему-то возле нашей хаты бродила. И причитала. Прямо перед крыльцом. Пока полицаи, дружки Корзова, не увели ее отсюда. На партизан смерть его списали и успокоились. Они-то успокоились, а мне каково?.
– Я же сказал: хватит исповедей! – резко прервал ее Беркут. – Убить – это я еще понимаю, потому как война. Но исповедываться в этом перед каждым встречным – выше моего понимания.
– Почему перед "каждым"? – осеклась Калина, вцепившись в рукава его шинели. – Ну, почему сразу перед "каждым"? Почему ты так… жестоко со мной?
– Все, от-ставить! – рявкнул Андрей, словно стоял перед строем. – Думаю, нам самое время выйти отсюда. Не то через несколько дней будешь рассказывать, как пристрелила третьего, – теперь уже пристававшего к тебе капитана. И тоже в порыве страсти нежной…
– Ты просто струсил, – разочарованно пробормотала девушка, объясняя себе его поведение. – А зря. Тебя бы я убивать не стала…
– И на том спасибо, Юдифь благочестивая. Все, выходим.
Начался артобстрел. Значит, скоро снова попрут.
– После артобстрела – да, – согласилась девушка, окончательно смирившись со своим поражением.
27
Калина поправила пистолет, застегнула пиджак и, взяв фонарь, вновь пошла впереди капитана. Уже поднявшись в застенок возле мастерской, она остановилась, и, пряча фонарь за спиной, чтобы не очень освещать себя и Беркута, спросила:
– Ты еще наведаешься сюда?
– Даже если бы не хотел, немцы загонят. Если, конечно, продержусь до того времени среди живых.
– Нравишься ты мне, – твердо, но без женской чувственности произнесла она. – Нравлюсь ли тебе, не спрашиваю, знаю, что не из красавиц.
– Да нормальная ты женщина, вполне нормальная. Дело не в этом. Видно, я и в самом деле смертельно устал.
– Но все же сам, не под натиском немцев, усталость свою слегка развеяв, придешь?
– Вряд ли решусь, после всего услышанного.
– Потому и говорю себе: не нужно былo каяться перед тобой, не ко времени это.
– Грешить со мной всегда легче, нежели каяться, – согласился Беркут.
– Ты сегодня приди.
– Доисповедаться хочешь?
– Слова не скажу. Я ведь не из тех баб-ревунь, что чуть что – в истерику. Война меня жестоко измяла. Да и характером бог не обделил.
– О да, о характере мне уже кое-что известно.
– Ей-богу, лучше бы уж ты пришел. Именно ты. Не продержусь я в монахинях среди стольких мужиков – честно говорю… Бешеная я чего-то на них стала. По ночам ребенок под грудью чуется. Замуж пора. Давно пора. Так что лучше уж ты. Ты хоть приглянулся, а все остальные… Не потому, что капитан… Просто так случилось, душа, считай, избрала.
"Такие страсти?! Здесь, в этом подземелье?! – почему-то не поверилось Андрею. – Хотя… Уже ведь был дот. Наверное, так уж тебе суждено: пройти все подземелья, какие только имеются в Украине. В этом твой рок. Но там была Мария… И там была та, истинная любовь. Здесь такое не повторится. Даже если приду сюда… Всего лишь обычное фронтовое свидание".
– А что, может, и наведаюсь. Жизнь коротка, но полна приключений, – молвил только для того, чтобы как-то успокоить Калину. И прикосновение пальцев к щеке – тоже, как подаяние.
Калина уловила это, но все равно задержала пальцы мужчины и потерлась о них.
– А то женился бы потом, а? Я хорошей женой была бы, справной. Лучше, чем многие другие. У тебя рука твердая. Такой удержал бы.
– Божественная идея! Боюсь только, что всю жизнь мне пришлось бы спать с пистолетом под подушкой, – грубовато отшутился Андрей. – Вдруг чем-то не угожу. Ладно-ладно, это я уже по глупости, хотя, кто знает. Ты вот что… С сегодняшнего дня выходи из подполья. Будешь гарнизонной сестрой милосердия. Когда наши подойдут, постараюсь пристроить тебя в медсанбат. Для начала – санитаркой. А там, глядишь, и медиком станешь. Специальность у тебя какая-нибудь есть?
Калина молча смерила его обиженным взглядом и направилась к двери.
– Так есть у тебя специальность? – задержал ее Беркут за плечи. – Чего ты отмалчиваешься? Где ты до войны работала, училась? Чем вообще занималась?
Не оборачиваясь, девушка подалась к нему спиной, и капитан явственно ощутил тепловатую округлость ее бедер. А еще почувствовал, как девушка медленно повела ими – возбуждая и заманивая.
– Я обязательно должна рассказать тебе об этом? – запрокинула она голову, упираясь затылком ему в грудь.
– Тоже что-то страшное?
– Тогда лучше рассказать, – решилась Калина.
– Если такое же страшное, как все предыдущие…
– Еще пострашнее, – резко молвила Калина. – И коль я уже решилась, то перескажу.
– Смотри, чтобы потом не пожалела.
– Может, нас и впрямь судьба надолго сводит, поэтому лучше будет, если ты сразу же узнаешь обо всем, что все равно долго скрывать не удастся.
– Тогда слушаю, – согласился Беркут после некоторого колебания.
Калина покряхтела, прокашлялась, однако решилась не сразу, еще какое-то время молчала, но теперь уже стояла, отстранившись от капитана.
– Тебе приходилось слышать капитан, что километрах в двенадцати отсюда, вниз по реке, в болотах, находился лагерь. Женский. Что-то вроде пересыльного. Потом оттуда многих в Сибирь отправляли. В основном жен "врагов народа" и членов куркульских семей… В общем, ты все понял. А рядом такой же мужской был.
– Так ты сидела в лагере? Тебя что, тоже судили?..
– Да уж лучше было бы, как я теперь понимаю, самой отсидеть.
– Раз уж взялась объяснять, то объясняй по-человечески.
– Надзирательницей я там была. В женском, конечно.
– Ты?! Надзирательницей?! – глотнул Андрей настоянный на подземельной плесени воздух. – Ты говоришь об этом всерьез?
– Пистолет, который у меня под пиджаком, – мое табельное оружие. Не успела сдать. И не таращись на меня так. Не я одна приставленной к ним была. Существовали лагеря, значит, нужны были и надзиратели. Ты-то в тридцать восьмом небось офицерский или курсантский паек жрал. А я этим, надзирательским, пайком, и себя, и мать с двумя сестрами содержала. Потому что здесь, на болотах да камнях, и в тридцать восьмом не шибко сытно жилось.
Снаряд лег совсем близко, у мастерской. Качнулась каменная твердь, выгнулся и дал трещину простенок, которым подземелье было отгорожено от мастерской, и на головы им опал метеоритный дождь крупного каменистого крошева.
Пригнувшись, Беркут инстинктивно захватил голову Калины, налег на плечи, прикрыл ее, опасаясь, что вместе с этим крошевом рухнет и весь карниз. Тот, правда, устоял. Однако, чуть сместив прицел, артиллеристы, которые впервые обстреливали их с того берега, положили второй снаряд недалеко от крыльца. И вновь только карниз спас их от погребения под грудой развалин, в которую, как он понял, превратился если не весь дом, то по крайней мере вся пристройка.
Выпавшая из руки Калины лампа разбилась и погасла.
Часть простенка обвалилась, и в кромешной темноте они на ощупь пробирались через груду камня и щебенки.
– Какое счастье, что у этого склепа есть запасной выход, – проговорил Андрей, когда Калина зажгла лампу, висевшую на стене. – Иначе нам пришлось бы пробиваться через завалы.
– А может, и не стоило бы пробиваться? Все равно все погибнем. Кого не убьют снарядами – выловят по штольням. Этой обороны немчура нам не простит.
– Ну, это мы еще увидим. Жаль, что свой фонарик я забыл в комнате, от которой уже, наверно, ничего не осталось. Да черт с ним. Гаси фонарь. Пусть он остается здесь. Дальше пойдем на ощупь.
Калина приподняла стекло "летучей мыши", однако гасить не спешила.
– Что случилось?
– Слушай меня. Я действительно выйду с тобой. Но никто не должен знать, откуда мы появились. И хода сюда тоже никто знать не должен.
– Но мы уже говорили об этой обители. Превратим ее в лазарет.
– Никаких лазаретов! Никаких! Решишься настоять на своем – убью!
– Ничего не понимаю. Что с тобой происходит?
– Пока ничего, но может происходить. Когда нас окончательно прижмут, мы с тобой, понимаешь, только мы с тобой, только вдвоем, забьемся сюда. И дождемся своих. А хочешь – вообще не выходи, пока не придут наши. Кто там станет потом разбираться? Попал под завал – и все тут. Не бойся, я, лагерная стерва, тебя не выдам.
– Божественный вариант: остаться, отсидеться. Только это исключено, – вздохнул Беркут. – Я – солдат. И "лагерной"… – не решился он выговорить "стервой", – больше себя не называй.
– Говорю как есть, – отрубила девушка. – А здесь… Ты видишь, что происходит? Осколочный ад. Нас просто-напросто убивают. На кой черт тебе погибать в этих каменоломнях? Ради чего? Я слышала, ты вообще случайно оказался на нашем хуторе. Солдаты в штольне говорили. "Если бы не этот антихрист-капитан, мы бы давно ушли к своим".
– Не нужно передавать все, что слышала обо мне.
– Не нравится?
– Мне этими людьми командовать и вместе с ними встречать смерть.
– Нервишки подводят? Понятно. Словом так: приберегаем эту каморку на крайний случай. Двое-трое суток мы сможем просидеть, даже если немцы перекроют и этот выход. Вон там, в закутке, вентиляционная щель. Я ее замаскировала. Через нее, чуть расширив отверстие, и наверх пробиться можно. Лом я припасла. Только пока никому ни слова.
– Ладно, договорились, – неохотно согласился Беркут.
– И чтобы "завязано" было. А то ведь кто-то из бойцов обязательно попадется немцам и выдаст. Все, иди. Я присвечу. К выходу, к выходу, и не жди, я чуть попозже.
* * *
Когда через несколько минут капитан увидел Калину на выходе из узкой скалистой горловины, в руках у нее уже был кавалерийский карабин.
– Ты когда успела вооружиться? – удивился он.
– У меня тут в разных местах по ружьишку припасено, – доверительно объяснила девушка. – Так, на всякий случай. Когда то ли те, то ли эти, брать придут. Еще бы несколько гранат порастыкивать. Несколько по тайникам своим уже пристроила, но маловато.
– "То ли те, то ли эти", говоришь?
– Что слышал, то и сказано. Никогда не переспрашивай и не уточняй, особенно когда в руках у меня оружие. Пристрелю. И вообще…
Она хотела сказать еще что-то, но в это время со стороны въезда в Каменоречье, как раз оттуда, где стояла замаскированная машина Ищука, донеслись звуки стрельбы.
Скомандовав всем, кто мог слышать его: "Тревога! В ружье!", комендант бросился на пологий склон, завершавшийся невысоким, похожим на крепостную стену гребнем. Как оказалось, он прибыл туда вовремя: у скальных ворот Каменоречья десяток бойцов гарнизона действительно сдерживали до взвода немцев, которые пытались прорваться в глубь каменоломен. Но пока там шел бой, еще с полтора десятка вермахтовцев разбрелось между валунами и скалами, пытаясь подняться на гребень и таким образом зайти оборонявшимся в тыл.
Едва Беркут разобрался в ситуации, как увидел, что справа от него залег Мальчевский.
– Кто ж так в гости ходит, архаровцы некастрированные?! – возмутился младший сержант. – Не против, если мы сейчас причешем их, комендант?
– Да, видно, придется. Только не горячась, патронов маловато прихватил.
– Вот и поберегите их, – молвила Калина, укладываясь слева от коменданта.
Они дали по короткой автоматной очереди, однако немцы без потерь залегли и, сначала затаились, а затем принялись подползать.
– Да не палите вы! – прикрикнула на бойцов Калина. – Поберегите патроны на тот случай, когда поднимутся в атаку. А пока что спрячьтесь, затаитесь, пусть немного осмелеют. У меня тут с ними "кровавое танго" намечается.
Первым, кого она сняла, был то ли офицер, то ли фельдфебель. Выглянув из-за валуна, он крикнул: "Поднялись! Пошли!", и тут же упал под пулей "танцовщицы". Второго она достала, когда тот едва приподнял левое плечо, очевидно, в попытке достать из-за голенища запасной магазин к автомату. Он был ранен и орал, посылая русским проклятия. Третьего же Калина скосила, когда тот метнулся от одного валуна к другому. Причем этот выстрел поразил Беркута: у девушки было всего несколько секунд, чтобы среагировать, сориентироваться и прицелиться, тем более что снимать пришлось движущуюся "мишень".
– Нет, ты смотри, комендант, что эта Сибилла инквизиторская вытворяет! – изумился Мальчевский, наблюдая за тем, как, быстро сменив позицию, Войтич сумела подстрелить четвертого немца, уже когда все оставшиеся в живых вермахтовцы с криками "Там русский снайпер! Снимите кто-нибудь этого снайпера!", начали оставлять склон каменореченского плато.
– Не каркай под руку, сволота лагерная! – попыталась осадить его Войтич.
– Но ведь эта Жанна д'Арк безлошадная весь наш гарнизон дисквалифицирует и без работы оставит! – не унимался Мальчевский, хотя Беркут тоже прикрикнул на него.
И наконец, еще одного Калина сумела то ли убить, то ли ранить уже за дальними валунами, когда в вечерних сумерках силуэты вражеских солдат едва улавливались. Весть о не знающем промаха снайпере, очевидно, остудила пыл и тех солдат, которые пытались прорваться через заваленные камнями ворота. И были эти пехотинцы явно не из роты гауптмана Вильгельма Ганке; тот бы попросту не позволил себе так глупо терять солдат. Да и располагалось его подразделение туда, поближе к болоту.
– Что ж ты, нераскаявшаяся блудница войны, до сих пор не признавалась, что так метко стреляешь?! – возмутился Мальчевский, когда все трое возвращались к дому Брылы. – И вообще откуда ты здесь взялась?
– Еще один глупый вопрос задашь, – пристрелю, – деловито молвила Калина, передергивая затвор. – Или "под руку" во время боя нявкнешь, – тоже пристрелю. При мне лучше молчать.
– И можешь не сомневаться, эта пристрелит, – развеял остатки его сомнений Беркут.
28
– Капитан, разведчики! – возник на пороге в клубах пара лейтенант Глодов.
– Немецкие? – спокойно уточнил Беркут, отрываясь от книги.
Эту потрепанную книжицу Арзамасцев обнаружил за кроватью, в комнате, где лежал старший лейтенант Корун. Очевидно, отходя из хутора, кто-то из германских офицеров забросил ее туда или случайно обронил. Называлась она "Призванные войной" и была написана в виде дневника немецкого лейтенанта, прошедшего с боями Польшу и воевавшего в сорок первом в Белоруссии, на Брестчине.
Книжка показалась Андрею довольно правдивой, не похожей на все то, что приходилось читать в "трофейных" немецких газетах. А главное, видно было, что писал самый настоящий окопник. Там были детали, которых журналисты и люди, наслышанные о войне, обычно не улавливают.
– Почему "немецкие"?! Наши разведчики! – с радостью уточнил Глодов. – Трое их, и порядком подморозились. Говорят, несколько часов ползли.
– Где они?! – подхватился Андрей, быстро одевая шинель и хватая "шмайсер". Тот самый, с которым прилетел из-за линии фронта и с которым сейчас почти не расставался.
– На косе. Старшина Кобзач со своими артиллеристами чуть не перестрелял их на льду. Хорошо, что один из них, тот, что полз первым, выматерился по-русски. Убедительно так, знаете…
– Власовцы, белогвардецы и полицаи матерятся не хуже, – напомнил ему Беркут. – Так что это еще не доказательство.
– Да нет, эти – действительно наши, – поморщился Глодов, удивляясь подозрительности Божественного Капитана.
– Очевидно, им нужен "язык"? Сюда они, наверно, попали случайно?
– Подробностей не знаю. Старшина позвонил, – объяснял лейтенант уже на ходу. – Успел только сказать, что чуть не перестреляли. И что их трое. Один легко ранен и основательно подморожен.
Молодая луна зарождалась между двумя полумесяцами синевато-дымчатых туч, и казалось, что там, на небе, постепенно раскрывается огромный галактический бутон.
Лунное сияние величественно струилось из его глубины, словно гигантский изумруд, излучающий свою красоту из наполненного леденящей родниковой водой колодца. Вот почему, вместе с сиянием, из этого космического родника источался странный, всепоглощающий холод, от которого невозможно было укрыться. И от которого просто не было и не могло быть спасения.
– Опять ночь лунная, – будь она проклята, – зло проворчал Глодов, поднимаясь из зияющего между белесых глыб заснеженного оврага. Словно в том, что он почти перекувыркнулся через камень, повинно именно лунное сияние. – Немцы могут попереть с того берега. Прямо по лунной дорожке.
– И правильно сделают. Зря терять такую ночь. Самый раз выбивать полусонного уставшего противника.
– Ох и трудно же вас порой понять, товарищ капитан… Говорите о намерениях противника, как о само собой разумеющемся. Вместо того чтобы материть фрицев и молить Бога.
– "Материть и молить" – это непрофессионально. А мы – профессиональные военные. И рассуждать должны, как профессионалы.
– Странно слышать: "профессиональные", "профессионалы". В Красной армии говорят все-таки "кадровый". Профессиональный это уже что-то от "военспецов", от беляков.
– Или от старой русской армии, подвигами которой мы должны гордиться. Впрочем, вы правы: "профессиональный" – из немецкого лексикона. Но суть отражает точно.
Очевидно, с того берега их заметили, потому что вдруг психопатически занервничал пулемет. Пули врезались в скалы чуть правее и позади них и с воем уходили в поднебесье. Но после четырех очередей, ублажив свое раздражение, пулемет умолк так же неожиданно, как и заговорил.
"Бои на каменистой местности… – вернулся капитан к тем размышлениям, которые уже не раз посещали его во время немецких обстрелов и артналетов. – Богом выписанные траектории рикошетящих пуль… Сотни непредвиденных, уже не металлических, а каменных осколков при взрыве любого снаряда или гранаты. Только от них мы потеряли убитыми и ранеными более десяти человек. А если бы не спасительные каменоломни, куда мы прячемся во время каждого налета?"
– Эй, кто ходит?! – своеобразно окликнул их часовой, прятавшийся в небольшом распадке между входом в штольню и берегом.
– Не ходит, а ползает, – почти прорычал в ответ Глодов. – Следи за подступами к косе. Сумели подползти наши разведчики, сумеют и немцы.