- Ну, так вот, вхожу я в парк Карол. Народу, братец, полно, как листьев на дереве, будто нет ни войны, ни бомбежек. Зато облава за облавой. Полицейские, шпики, жандармы цепью окружают толпу и у всех проверяют документы. Пустили слух, будто сброшенные на парашютах большевики собираются взорвать Бухарест. На самом же деле ищут дезертиров с Восточного фронта. Но они не такие дураки, чтобы гулять в парке Карол. Кто знает, где они прячутся, несчастные. Я их не осуждаю: было б за что умирать, а то за фашистов! Все равно все рушится.
- Ах, Наста, а какие там девушки, - продолжал Илиуц, - как весенние цветы на лугу; а какие на них платья! А парни, черт бы их побрал… каждый с двумя-тремя девушками. Некоторые совсем мальчишки, молоко на губах не обсохло, а иные как мы, а вот в армии не служат! На этих-то облав не делали. Полицейские даже пожимали им руку, а потом находили в ладони сотни лей. Чего другого, а денег у этих молодчиков хватает. Они приезжают и уезжают на машинах. Ресторан на берегу озера кишит, как муравейник. И в парке, на озере, лодки, лебеди, музыка гремит, танцы. Понимаешь, браток?
Но Наста слушал невнимательно. Что же Илиуц ничего не говорит об отпусках? Сержант нетерпеливо перебил его:
- Ну ладно, ладно, Бог с ними, с этими молодчиками, с их машинами, ресторанами, лебедями. Хватит об этом. Расскажи лучше, что ты узнал в штабе.
- Почему это мне кончать про парк? Ведь командование тоже там. У них современные бомбоубежища со всеми удобствами и даже с лифтами, им не о чем волноваться. На улице страшная жара, а там внизу такая прохлада, как в винных погребах с рейнскими винами в Шарлоттенбурге. Я ведь там учился. Ну да ладно, слушай. Прихожу я в штаб полка, подаю табель отпусков и увольнений, полковник посмотрел на него и разорвал на мелкие кусочки. Затем говорит мне:
- Что ж это, сержант? Разве ваша батарея не знает, что со вчерашнего дня по всей армии запрещены всякие отпуска?
- Нет, господин полковник!
- А чем же там занимается младший лейтенант Сасу?
- Не знаю, - говорю я, а самого так и подмывает сказать: "Пьет шампанское с гауптманом и с дамами пик и треф…" Вот и все, Наста. Ясно? Отпуска отменили!
- Хорошо, но ведь ты говорил, что их отменили из-за каких-то событий на фронте в Молдавии.
- Да, правда, я ведь тебе еще не все сказал. По всему Молдавскому фронту сегодня с утра поднялись в воздух сотни советских самолетов! Двинулись тысячи танков. А ночью немцы будто бы оставили Яссы. Скоро тут такое начнется… Так что ты очень скоро будешь в Турде. Я в свой дальномер далеко вижу.
Наста глубоко вздохнул.
- Скорее бы прийти в Ардял да повидать своих в Клуже.
- Как в Клуже? Ведь ты же собирался в Турду? Так было написано и в табеле.
- Ну да, в Турду, потому что там у меня сестра и шурин, а я и сам из Бондицы, из-под Клужа. Там мои родители. Как ты думаешь, сержант, если придут советские войска, будет мир?
Илиуц снимает очки, дышит на них, протирает носовым платком, опять надевает и смотрит на всех собравшихся в палатке.
- Когда-нибудь, конечно, будет. Поживем - увидим. Я слышал, что наше правительство добивается в Каире, в Египте, перемирия с американцами.
- Почему же в Египте, а не здесь, в Бухаресте? - удивленно спрашивает Олтенаку.
- Потому что здесь гитлеровцы. Разве они позволят нам заключить перемирие? Думаете, наденут ранцы и уйдут так же, как пришли? Плохо вы их знаете. Я-то за четыре года хорошо их узнал. Ведь они хотели меня заставить служить в их армии.
- Может, это было бы и лучше, ты бы не попал в Джулешти под бомбежки.
- Как бы ни был черств хлеб, он всегда вкусен на родине, Олтенаку. И потом, разве ты не слышал, что в Германии еще почище дела творятся?
Наста нервно теребит пуговицу на рубашке, затем свертывает толстую самокрутку и жадно затягивается. Мы все ждем, что еще скажет Илиуц, но он только бормочет:
- Черт его знает, что теперь будет. Если прорвут фронт, многое может случиться. Кажется, придется нам еще повозиться с нашими соседями-фрицами…
- А что они нам? Если будет мир или перемирие, они уйдут в Германию. Не так ли?
- Нет, Олтенаку. Плохо ты их знаешь. Они расправятся с нами, если узнают, что мы добиваемся перемирия.
Наста бросил окурок и растер его ботинком.
- Я бы стрелял по ним без всякой жалости, - сказал он, вытирая рукавом вспотевший лоб. Я их заставил бы рыть траншеи, так же как они заставляли меня. А потом они выкопают сами себе могилу.
- А я бы им сам вырыл могилу, ей-богу, вырыл бы, - вмешался Безня, хранивший до этого полное молчание.
- Посмотрел бы я тогда на Сасу, - задумчиво сказал Илиуц и вдруг замолчал.
Послышались чьи-то шаги. Илиуц вошел в палатку и увидел Романа и ефрейтора Луку. У Романа за спиной висел барабан, а Лука нес бухту. Роман чему-то радостно улыбался, а Лука вздрагивал и гневно раздувал ноздри.
- Ну их к дьяволу, чтобы я стал еще этим заниматься, - сказал он, бросив бухту на землю. - Если бы нас кто-нибудь поймал, нам бы не поздоровилось. Каково это, ребята, целый вечер зря тянуть провод только для того, чтобы господин капрал мог полюбезничать со своей милой.
- Что это значит, капрал Роман? - строго спросил сержант Наста.
- Ничего, господин сержант. Просто с тех пор как патрулируют фрицы, я никак не могу повидаться со своей женой. Она пришла, бедная, пешком из Бэнясы на станцию Бухарест-товарная… Разве я мог не повидать ее! Я попросил Луку, чтобы он взял меня в свою группу телефонистов. И мы тянули провод до станции. Три раза наталкивались на немецкие патрули. Без провода разве нам удалось бы пройти!
Наста смягчился. Он сам скучает по дому. Особенно теперь, когда все отпуска отменили.
- Хорошо, что немцы не застукали вас. Младший лейтенант ничего не должен знать об этом. А как же с проводом до дивизиона?
- До завтрашнего дня остальная часть взвода дотянет его туда, господин сержант.
Никому не хотелось ложиться спать. Я с нетерпением ожидал возвращения Романа. Но Роман не обращал на меня никакого внимания. Он подсел к Насте.
- Знаете, завтра мы снова договорились встретиться с женой там же.
- Да ты что, с ума сошел? Сейчас такое время, что твоей жене лучше сидеть дома, а не ходить на свидания. Вот Илиуц сказал нам, что в Молдавии…
- В Молдавии советские войска начали наступление. Вчера они взяли Яссы, сегодня - Роман. А другая их армия громит фрицев в дельте Дуная.
- Откуда ты знаешь?
- Слышал. Да и жена рассказывала. Она проходила мимо дворца, возле него толпы народа, машины с министрами, генералами, гитлеровскими офицерами; говорят, что король и Антонеску вызвали к себе Маниу и Братиану.
Это было действительно новостью. Все в палатке слушали разинув рты. Значит, началось! Дворец зашатался! Каждый старался представить себе, что там творится. Король и Антонеску собрали министров, столько лет правивших страной, и спрашивают: что же теперь делать? Но министры в черных фраках, словно могильщики, охают: "Не знаем, теперь мы ничего не знаем. Подождем известий из Каира, попросим американцев выбросить миллион парашютистов; надо сдаться им. Лучше отдать им Прахову со всеми нефтяными вышками, горы с их богатствами, железные дороги, все, что они захотят, чем допустить, чтобы сюда пришли русские…"
Но дело в том, что советские войска уже подходят к Бухаресту, к королевскому дворцу. Молдавский фронт уже не существует. Многие румынские полки бросили оружие, и солдаты разбрелись по домам. Говорят, что в Пьятра-Нямц разбежались все офицеры, солдаты остались без командиров. А когда подошла Советская Армия, нашим солдатам указали только место, куда складывать оружие. Потом русский генерал приказал: "Домой!" Это русское слово облетело весь Молдавский фронт. Его знают теперь все румынские солдаты. И, несмотря на угрозы гитлеровцев, они послушались советского генерала. "Домой! Домой!" По всем дорогам и тропинкам Молдавии шли румынские солдаты. На мосту через Бузэу гитлеровцы остановили их, чтобы направить на Плоешти. Но румыны перехитрили их; ночью они бросили все, переправились вброд через реку и разошлись по домам.
В ту же ночь солдаты 101-й зенитной батареи, стоявшей в Джулештях, с замиранием сердца слушали новости, принесенные Романом.
- Роман, завтра вечером опять пойдешь на свидание, - сказал сержант Наста. - Может случиться, что не сегодня-завтра что-нибудь произойдет, а мы и знать ничего не будем.
Роман выслушал Насту, взял под козырек и, обрадовавшись полученному приказу, продолжал:
- Мне кажется, что немцы держатся настороже, может быть, они что-нибудь пронюхали. Видите, как они усилили патрули вокруг Трияжа, Гривицы и Северного вокзала. Помните моего двоюродного брата - он приходил сюда месяц назад? Теперь он работает сторожем на станции Бухарест-товарная. Я с ним тоже разговаривал. Он сказал, что король серьезно поспорил вчера вечером с Антонеску. Ведь король вместе со всем правительством, либералами, царанистами и генералами стоит за американцев. Ну что ж, они хотят лишь сменить хозяина. А Антонеску продолжает держаться за Гитлера. Только народ уже сыт по горло. По всему Бухаресту рабочие требуют заключения перемирия с Советским Союзом. Они хотят воевать против фашистов. Мой двоюродный брат сказал, чтобы мы смотрели в оба за немецкой батареей, что рядом с нами. Сегодня или завтра, когда придет время, мы должны разделаться с ними…
Пронзительный свисток паровоза разрывает тишину ночи. Наста встает, расправляет рубашку, подтягивает пояс.
- Чудеса, братцы, подумать только, как все повернулось, нам даже во сне не снилось ничего подобного. Ну ладно, уже поздно. Лука, иди проверь телефонную связь с дивизионом. А я позабочусь о немецкой батарее, надо нам усилить наряд. Остальные - отдыхать. Отбой!
Я лег, вытянувшись на соломенном матраце, и вдруг услышал шепот Романа:
- Иляна чуть было не попалась. Из сигуранцы пришли два шпика, все перевернули у нее в конторе и нашли там сводки командования Советской Армии за последнюю неделю. К счастью, она в это время была на Северном вокзале с поручением. Шпики позвонили по телефону на вокзал и велели ее задержать. А она уже пять минут, как ушла оттуда и отправилась обратно на Товарную. Шпики стали ждать ее на Товарной. Но товарищ Георге - ведь он там работает сторожем - узнал об этом от одного своего товарища и, когда увидел подходившую Иляну, издали подал ей знак об опасности. Иляна быстро поднялась на мост Гранд и исчезла. И только вечером товарищ Георге смог поговорить с ней.
Иляна сказала, что в эти дни она уже не сможет с нами увидеться, и просила передать тебе привет. Она уезжает на другой конец Бухареста, в Отопени, с новым заданием. Завтра вечером я снова увижу товарища Георге. Ты тоже пойдешь со мной.
В палатку вошел Наста. Роман замолчал. Спать мне не хотелось. Я думал о дворце, где господа и бояре метались, как крысы, в предчувствии гибельного для них пожара, о солдатах, вереницей тянущихся по всей Молдавии, о продвижении Советской Армии, о немцах, которые были здесь рядом, на батарее. Но больше всего я думал о своей Иляне, хрупкой, маленькой школьнице, которая ходит рядом со смертью, чаще, чем мы - бойцы. И меня очень мучило то, что я ее, вероятно, долго не увижу.
День 23 августа выдался ясным. Кругом - тишина. Немного грустная тишина города, по которому прошли огонь и разрушение. Мы встали позже, чем обычно. Вот уже неделя, как у нас кончился ячмень, и мы не пьем по утрам горький кофе.
Капрал Олтенаку вынул из заботливо поставленных с вечера сетей килограммов десять мелкого карпа. Из дивизиона нам прислали два мешка кукурузной муки, и наш стол выглядел вполне прилично. К тому же у нас было еще немного растительного масла и помидоры с огурцами. Мы приготовили роскошный салат и обильно полили его уксусом, оставшимся в подвале трактира, разрушенного бомбой.
Однажды вечером Лука, проверяя провод, связывающий нас с дивизионом, заметил, что подвал этого трактира наполовину залит вином, которое вытекло из разбитых бутылок. Вино прокисло, но немцы все-таки черпали его ведрами и пили вовсю, подслащивая мармеладом.
Утром мы почистили все орудия, подсчитали боеприпасы, подмели двор.
Сасу появился на батарее только к обеду. Он был чисто выбрит, сапоги его сияли. Он прохаживался между орудий и беззаботно насвистывал. Попробовал из нашего котла ухи, одобрил ее и потребовал, чтоб ему принесли в комнату мамалыги, рыбы и салата. Он заставил Олтенаку вынуть снова сети и поджарить ему десятка два рыбешек. Потом пошел к соседям, на немецкую батарею. Немецкий часовой по всем правилам отдал ему честь.
Мы уже отвыкли от тревог. Бомбежки становились все реже и реже, а в августе почти совсем прекратились.
После обеда мы чинили и чистили одежду, стирали белье и играли в кости, карты или орлянку.
Этот день показался мне особенно длинным. Я с нетерпением ожидал вечера, ведь вечером я должен встретиться с товарищем Георге. Но вот сумерки окрасили в лиловый цвет разрушенные дома, палатки, орудия.
Гудок мастерских казался таким же усталым, как и рабочие, выходившие оттуда в этот час. Изнуренные годами непосильного труда, с узелками или пустыми сумочками, в которых они носили еду, мужчины и женщины двигались непрерывным потоком, как древний Дунай. А у Дуная много невидимых водоворотов! Есть они и у этого потока людей, такого спокойного с первого взгляда. Рабочие проходили мимо наших орудий и, улыбаясь, здоровались с нами. Но около немецкой батареи на них на всех вдруг нападал приступ кашля.
У главного входа остановился старый капрал, примерно такого же возраста, что и мой отец. Несколько зенитчиков подошли к нему поближе. Он был в грязных залатанных штанах и рубашке, вместо ботинок на нем были изношенные опинки, а на голове рваная, вся в пыли пилотка. Увидев сержанта Насту, он устало произнес: "Здравия желаю" - и, смахнув набежавшую слезу, сказал:
- Я, ребята, жил на улице Арцара - вон на той стороне. Год назад меня взяли из запаса на Молдавский фронт. Ох, и досталось же нам! Бежали что было сил. Думал два-три дня побыть дома со своей бабой и невесткой, а потом уж явиться в какую-нибудь тыловую часть, чтобы меня не считали дезертиром. Но домой не попал. Нет теперь моего дома. Я трудился двадцать лет, чтобы построить две комнатушки с глиняным полом. А теперь все пошло прахом. От дома не осталось и следа: даже места не найдешь, где он стоял. Кругом только ямы и щебень. А жена с невесткой погибли, их похоронили в общей могиле. И теперь я совсем один на белом свете.
Старик устало прислонился к липе, искалеченной осколками снарядов, и смотрел на нас глазами, полными слез, как бы ища сочувствия и поддержки. Сержант Наста дотронулся до его руки:
- Ты не голоден, папаша?
- Я и сам не знаю, сынок. Три дня ничего не ел, но сыт своим горем… Что скажет сын, когда вернется? Он уже два года в армии. А где - не знаю. Спрашивал о нем всюду, где б ни проходил, но все напрасно. Скажите, что же мне теперь делать, братцы?
- Прежде всего, папаша, поешь и отдохни, ты ведь устал.
- Спасибо, ребятки, спасибо.
Роман налил ему полный котелок ухи. Олтенаку притащил откуда-то бутылку, в которой еще оставалось глотка три абрикосовой водки.
Старик ел не спеша, видимо, стеснялся нас и вскоре опять заговорил:
- Повсюду горе, великое горе. Пять дней я добирался сюда из Молдовы! Немцы охотились за нами, как за зайцами. Матерь божия дала мне силы пройти эту страшную дорогу. Господи, спаси и помилуй! Только бы здесь ко мне не прицепились. Ведь я был возчиком в батальонном обозе. Когда уходил оттуда, с фронта, мне некому было передать повозку с имуществом. Меня встретили русские вот так одного, с имуществом и с лошадьми. Один русский солдат распряг моих коней и говорит: "Иди, дед, домой, для тебя война кончилась". Спасибо, говорю, вижу я - ты добрый человек, но откуда ты знаешь румынский язык? "Я бессарабец". А, тогда другое дело, говорю. Но как же я уйду без приказа? Пока не увижу господина майора, я не уйду и не отдам тебе коней!
Солдат засмеялся, взял коней, привязал их к дереву. и написал мне расписку в том, что он получил повозку и лошадей. "На, держи эту расписку и отдай ее майору, если тебе удастся его найти", - сказал он мне.
Старик опять принялся за еду. Затем, отложив ложку, он вынул из кармана вчетверо сложенный лист бумаги и протянул его нам:
- Вот эта расписка. Теперь меня ни в чем не могут обвинить.
От усталости, еды и выпитой водки старика разморило. Наста предложил ему прилечь в палатке.
- Нет, браток, я посплю на улице, ведь сейчас тепло. Да и вшей у меня хватает.
Солдаты разошлись по палаткам. Все затихло. Одна за другой на небе зажигались звезды. С нетерпением я ожидал часа, когда мы с Романом увидим Георге. Я тоже был в отделении телефонистов. Провод уже протянули до самого дивизиона. Лука проверял работу телефона, а мы с Романом вооружились проводом и катушками.
Сержант Наста пошел на квартиру Сасу, чтобы узнать у него пароль на эту ночь, но вернулся ни с чем, так как офицер был приглашен вместе с Лили на квартиру гауптмана.
У нас оставалось только полчаса, а мы все еще не получили пароль. Мы нервничали. Но тут в расположении батареи появился Георге. Он незаметно пробрался между двумя постами через кукурузное поле.
Наста хотел арестовать его, но дядюшка Георге засмеялся и сказал:
- Не торопись, господин сержант, прежде я тебе скажу, зачем я пришел, давай только войдем в палатку. И скорее позови Романа и Тудора.
Мы были поблизости и вместе с ними вошли в палатку. При тусклом свете фонаря я разглядывал товарища Георге. Он был не брит. Лицо его заметно осунулось, но глаза светились живым огоньком. Георге вынул из-за пояса револьвер и положил его около себя на матрац. С минуту он прислушивался к ночной тишине, а потом начал говорить:
- Друзья, я пришел к вам от имени Коммунистической партии и рабочих-железнодорожников. Сегодня вечером арестован Антонеску. Королю не оставалось ничего другого, как просить перемирия у Советской Армии. Через несколько минут об этом сообщат по радио. Будет отдан приказ румынской армии немедленно повернуть оружие против гитлеровцев. Понимаете? Время настало, братцы! Так что будьте готовы. Вам нужно взять на себя немецкую батарею. Она нас очень беспокоит. А о разгрузочной платформе и главном немецком складе на станции Бухарест-товарная мы позаботимся сами. Как раз сейчас рабочие получают оружие.
Эти новости опьянили нас, как старое крепкое вино. Сержант Наста встал, подошел к Георге и обнял его.
- Значит, я скоро увижу своих! Сейчас я соберу батарею.
Но Георге остановил Насту, который хотел уже выйти из палатки.
- Спокойно, парень, спокойно. Шум никогда к хорошему не приводит. Собери незаметно батарею. Будьте наготове. А когда услышите звон колоколов и вой сирены - начинайте действовать. Партия ждала и готовилась к этому моменту много лет, а ты не можешь подождать несколько минут.