Женщина говорила правду. Лаптевич знал, что в окрестных лесах Новоселок находился тайный партизанский склад с зерном, вывезенным осенью со станции во время Житковичской операции, и решил принять меры, чтобы не дать немцам увезти хлеб в Германию.
Невзоров постучал карандашом по столу:
- Минуточку, Саша. В трех словах. Что за Житковичская операция? Вы дважды ее упоминали, но ничего еще о ней не сказали.
- Это была крупная операция. Разработал ее и осуществил старший лейтенант Селезнев. У западного семафора мы отбили у немцев и поставили под разгрузку эшелон с хлебом. Уничтожили гарнизон Житкович. Партизаны бригады Павловского и Бумажкова разбили противника на дальних подступах к станции и обеспечили переброску зерна в надежные места. Один из складов, о котором говорила женщина, староста пронюхал и вызвал немцев… И вот у них - пир.
Дозорные проникли во двор, против которого на улице стоял вездеход. Окружив дом, откуда доносились звуки патефона и пьяные голоса людей, они подошли к крыльцу. Окна со стороны двора замерзли. Так что никто не мог видеть дозорных. А часовой, поставленный у входа, сидел в какой-то дурацкой позе. Тронули - мертвый. Видно, хозяин перестарался. Угостил для согрева лошадиной дозой первака, да так угостил, что прусская утроба не выдержала горячительной заправки и на морозе откинула копыта.
Четверо в полушубках, подняв с крыльца автомат и столкнув в сугроб окоченевший труп часового, прошли на кухню. Ударив ногой в дверь горницы, где за длинным столом протекала бесшабашная попойка, Лаптевич с занесенной гранатой громовым голосом:
- Хенде хох!
Несколько окосевших фрицев попытались встать, но не смогли и сидя потянули кверху руки. Остальные, не поняв, что происходит в доме "бургомистра", открыли совиные глаза, в которых утраивались фигуры в полушубках, и снова уткнулись носами в залитую самогоном скатерть. Один староста стоял у стола и, глядя на вошедших, бормотал "Отче наш".
- Ах, сволочи, и в ус не дуют - спят! - рассердился Лаптевич. - А ну, ребята, на кухню! Я им "Колыбельную" сыграю.
Метнув гранату в центр стола, он закрыл дверь и прислушался. Прогрохотал взрыв. Распахнулась дверь. Толовый дым, перемешанным с морозным паром, ворвался сквозь вышибленные стекла окон и понизил видимость до нуля. Лаптевич дал из автомата очередь вдоль стола и приказал собрать оружие.
На улице конники уже завели вездеход и развернули фарами на запад.
- Поехали к отряду, - сказал Лаптевич и тронул поводья.
Ян Францевич остановил колонну и поднял бинокль.
- Что это значит? - спросил он, когда подъехал Лаптевич.
- Трофеи, Ян Францевич.
- Неужто немцы были в Новоселках?
Лаптевич неторопливо рассказал о похождениях конников и, ожидая похвалы от руководства отряда, прищелкнул пальцами:
- Так-то, Ян Францевич! Принимайте трофейную колымагу.
Комиссар снял очки и, глядя в упор на комэска, начал их протирать:
- А вы уверены, что староста убит?
- Конечно, уверен, - без колебания ответил Лаптевич. - Староста стоял у стола, когда я бросил гранату, и сомнений быть не может.
- А я убежден, - сказал комиссар, - что староста сейчас настегивает вороного по дороге в Копцевичи, чтобы оградить себя немецкими штыками взамен на партизанский склад с хлебом.
Селезнев соглашался с комиссаром. Командир с интересом поглядывал то на Ивана Игнатьевича, то на Лаптевича, не зная, кто из них прав.
- Это вам шестое чувство подсказывает? - спросил наконец Лаптевич.
- Нет, - ответил комиссар, - элементарная логика. Учтите. Спаивая гостей, хозяин никогда сам не напьется. Так что староста был трезв. И пока летела граната, юркнул под стол…
Лаптевич круто повернул жеребца и поскакал к деревне. За ним устремились конники из головного дозора. Ян Францевич тоже подал команду, и колонна тронулась в Новоселки.
Остановившись у знакомого двора, Лаптевич заскочил в дом. Комиссар был прав. Среди трупов старосты не оказалось. Лаптевич открыл дверь в спальню, где застал старостиху. Она лежала в кровати за пологом и стонала. Рядом сидела девочка лет восьми и всхлипывала. Это была внучка старосты. Увидев чужого, она взвизгнула и ухватилась ручонками за бабушку.
- Где староста? - строго спросил Лаптевич.
- Хиба ж я знаю, - ответила старостиха, поднимаясь с постели.
- А кто должен знать, кроме тебя?
Старостиха закатила истерику, когда Лаптевич достал пистолет.
- Дяденька! Не стреляйте! - закричала девочка. - Дедушка в Копцевичи поехал к немцам.
- Ах, ты, зелье! - накинулась на нее старостиха. - Ты дедушка сваяго погубила, - и, схватив за волосы, начала безжалостно ее таскать.
- Не смей трогать ребенка! - пригрозил Лаптевич и. выбежал на крыльцо. - Давай, ребята, в погоню! Староста к немцам укатил.
Настигли его в четырех верстах от Новоселок. Вооруженный винтовкой, он первый открыл огонь по всадникам, которые стороной обогнали сани и стали на пути. Завязалась перестрелка. Длинная очередь Лаптевича догнала старосту, когда тот, израсходовав патроны, поднялся в рост и бросился в кусты. Староста упал, распластавшись на снегу.
- Ваша взяла, - сказал он, умирая, и попросил не трогать старуху да пожалеть сиротку, внучку Алесю.
Вернувшись в Новоселки, Лаптевич спешился у дома старосты и увидел бегущую к нему Алесю, одетую в дубленый казакин и теплый платок.
- Дяденька! Возьмите меня, - взмолилась девочка. - Бабушка повесилась.
Сердце Лаптевича дрогнуло. Он вспомнил свою белокурую дочурку, тоже Алесю, которую немцы живьем сожгли в сарае вместе с матерью, и ему примерещилось, что это его Алеся. Он схватил девочку на руки и крепко прижал к груди. Алеся маленькими ручонками обвила его шею и стала целовать колючую щеку, пропахшую махоркой. С девочкой на руках Лаптевич отыскал штаб отряда и был доволен, что встретил комиссара одного.
- Настигли старосту? - спросил Иван Игнатьевич.
- Настигли…
- Откуда у вас такая славная девочка?
- Это внучка старосты.
- Гм… А где у тебя, девочка, папа? - поинтересовался Иван Игнатьевич и с отцовской нежностью погладил ее ворсистый платок.
- У меня нет папы, - всхлипнув, ответила Алеся.
- А мама?
- Мама еще до войны отравилась…
- А бабушка, - добавил Лаптевич, - час тому назад повесилась. - И, помолчав, решительно заявил комиссару:
- Я хочу девочку удочерить.
Под очками Ивана Игнатьевича блеснула слеза.
- Благородный вы человек, Станислав Станиславович,
- с гордостью сказал комиссар. - Отряд поможет вам воспитать ее настоящей партизанкой.
- Спасибо, Иван Игнатьевич.
- На первое время препоручите девочку Зосе. Она все-таки женщина… А ребенку нужна материнская ласка.
Вечером конники захватили еще одну машину, хотя и не воспользовались ее лошадиными силами. Машина пришла из Копцевич на поиски пропавшего вездехода и сама попала в западню. Подъезжая к деревне, машина забуксовала. Десятка два промерзших до костей вояк в коротких шинелях и натянутых на уши пилотках повыскакивали из кузова и стали толкать грузовик сзади. Колеса провертывались в сугробе и не повиновались окрикам офицера, вышедшего из кабины. Зажженные фары усиливали темноту вокруг, а словесный ералаш солдатни позволил конникам спешиться и незаметно приблизиться к машине.
Затрещали автоматы Лаптевича, и прежняя галдевшая орда, не успев схватиться за оружие, валялась уже в снегу, истекая кровью. Уезжая, Лаптевич подбросил в кабину гранату, чтобы вывести грузовик из строя…
Трофейный вездеход вызвался водить Шилов. Он подсчитал, что горючего хватит до Копаткевич. Но если пополнить его запас за счет подбитого грузовика, то хватит и на дольше. А там - видно будет.
Объезжая колонну, Ян Францевич заметил Лаптевича и комиссара и сошел с коня. Подойдя к машине, он заглянул в кабину, где, кроме Шилова, сидела Зося, державшая на коленях маленькую Алесю.
- Это что еще такое? - гневно спросил он Ивана Игнатьевича. - Только что освободились от лазарета - и на тебе - детский сад… Убрать!
- Не приказывайте, Ян Францевич, - резко возразил Лаптевич. - Это моя приемная дочь. И если вы ее гоните, я тоже уйду в другой отряд.
- Никаких дочерей! Здесь партизанский отряд, а не сиротский дом.
- Не надо, - тихо сказал Иван Игнатьевич. - Не надрывайте ребенку сердце. Оставьте девочку в покое. Мало еще фашисты убивали наших детей? Кто ее защитит, если не мы? Опомнитесь. Вы же командир.
Сконфуженный Ян Францевич поднялся в седло и поскакал в голову колонны. Ему стало не по себе, что обидел своего любимца.
Колонна тронулась. Следуя в хвосте, за кухнями, Шилов остановил вездеход у грузовика, слил бензин и через четверть часа догнал колонну.
- И долго он ездил с Зосей? - поинтересовался Невзоров.
- До весны. Лаптевич снабдил его горючим на весь санный рейд.
- Значит, Шилов в боях не участвовал в составе отряда?
- В одном участвовал. Правда, случайно.
- При каких обстоятельствах?
- В феврале, когда зима, выдыхаясь, ополчилась снежными вьюгами на проселках Пиншины, в деревне Милевичи к нам присоединился еще один отряд, во главе которого стоял генерал Константинов. Я сопровождал его в штаб колонны и доложил командующему о прибытии генерала.
- Пригласите ко мне, - сказал Мачульский, - и можете быть свободным, товарищ сержант. - Потом остановил меня у выхода и спросил: - Ваша фамилия?
- Ершов.
- Вам известно, что Ян Францевич за Ствигу и Житковичи представил вас к Красному Знамени? У меня ваш наградной лист.
- Нет, не известно, товариш командующий. А Шилов не представлен?
- Шилов - нет. Кроме вас представлены Селезнев, Черняев и Лаптевич.
- Спасибо.
Я сказал Константинову, что его ожидают, и попросил разрешения уйти.
Мачульский предложил генералу расформировать его карликовый отряд и передать личный состав, особенно офицеров, другим отрядам для укрепления штабов, а самому возглавить оперативный отдел колонны, пока его, генерала Константинова, не отозвали в Москву.
Приняв предложение командующего, он рьяно взялся за дело. Разработанные им операции по разгрому вражеских гарнизонов Барановичской области, когда колонна повернула на север, прошли успешно…
В то утро Шилов оставил свой вездеход в тылах и находился с нами на высоте. Колонне предстояло штурмом овладеть городом Несвиж и взять станцию Городея. По насыщенности огневыми средствами эту операцию можно было бы сравнить с битвой на Ствиге.
На рассвете, когда растаял туман и мартовское солнце скользнуло вдоль Копыльской гряды, многочисленные штурмовые подразделения, оседлав высоты, выдвинулись на исходные для атаки рубежи.
Наш отряд располагался на левом фланге. Он должен был обогнуть овраг - исток реки Уша - и устроить засаду, чтобы лишить противника путей отхода на запад. Тут же развертывалась батарея сорокопяток.
Противник нанес упреждающий удар. Послышались глухие выстрелы из нескольких орудий, и снаряды ударили по высоте.
- Ложись! - крикнул Селезнев соседнему отряду, бойцы которого, пораскрыв рты, глазели на город, стоя во весь рост.
Я поднял бинокль. В окулярах вырисовывался средневековый город с двумя католическими монастырями.
Поодаль возвышался иезуитский костел с маленькими куполами, несущими на себе шпили с черными крестами.
Из-за оврага вынырнули четыре легких танка и начали вести обстрел левого фланга, быстро продвигаясь вперед. За ними одна за другой показались цепи противника. Немцы начали наступление на высоту.
Батарея открыла беспорядочную стрельбу по танкам. Трассирующий снаряд пролетел метрах в десяти от цели.
- Прекратить огонь, мазилы! - приказал Селезнев, подбежав к орудию. Оторопевший расчет, увидев незнакомого офицера, отошел от щита, не зная, слушать старшего лейтенанта или ждать комбата.
- Кто прекратил огонь? - спросил подоспевший комбат. Судя по всему, это был рядовой артиллерист из числа окруженцев.
- Я прекратил! - бесцеремонно сказал старший лейтенант.
- Почему?
- Стрелять не умеете.
Селезнев подозвал меня с Шиловым. Комбат окончательно растерялся.
- По головному, - скомандовал Селезнев, - одним снарядом, - и пока произносил слово "огонь!", я загнал в казенник снаряд, захлопнул затвор, а Шилов прирос бровями к наглазнику прицела и, вращая механизм наводки, сказал - Готово!
Я произвел выстрел. Головная машина остановилась, и сизый дымок показался над присмиревшей башней.
- Вот как надо стрелять! - сказал Селезнев. - Понятно?
- Понятно, - опустив голову, ответил комбат, сгорая от стыда.
Селезнев приказал нам ударить по второй машине, а сам подошел к соседнему орудию, отстранил прислугу, произвел наводку и выстрелил. Три танка пылали на склоне высоты. Четвертый повернул назад.
- Дай, сержант, по четвертому, - попросил Селезнев. - Уйдет.
Я закрыл казенник с третьим снарядом, и Шилов дольше обыкновенного двигал винтами наводки, останавливался, вглядывался в цель. Рука его то замирала на холодном металле, то снова вращала маховики. Он ожидал, когда корпус удаляющегося танка выйдет из дыма. Наконец Шилов встал.
Снаряд разворотил неуклюжий зад машины и воспламенил мотор. В красных языках огня оказался весь корпус. Раздался взрыв, и черные клубы дыма завихрились над склоном высоты.
Как рассказывал наш связист, находившийся тогда с телефоном у Мачульского, горящие танки увидели с наблюдательного пункта.
- Смотрите, Михаил Петрович, - протягивая бинокль Константинову, сказал командующий. - Какой молодец комбат! Четыре выстрела - четыре танка.
- А вы уверены, что их подбил комбат? - спросил генерал, вглядываясь в наступавшие цепи противника.
- Разумеется.
- А я сомневаюсь. До этого шесть снарядов пущено на ветер. Значит, подбил не комбат, а кто-то другой.
- Михаил Петрович! Кто же еще может подбить?
- В колонне есть мастера своего дела… Сигнализируйте…
В небо поднялась и прошипела ракета.
- Вста-ать! В ата-аку! - Десятки голосов командиров больших и малых подразделений, штурмующих групп продублировали приказ командующего, и извивающаяся огромной змеей цепь с криками ура понеслась вниз.
Высоты опустели. На огневых остались одни артиллеристы.
Немцы залегли и открыли прицельный огонь по наступающим.
- Прикажите батарее поднять противника, - потребовал Константинов.
Роман Наумович нажал зуммер и загудел в трубку телефона:
- Литвиненко! Подними немцев.
Батарея ударила осколочными. Гитлеровцы повскакивали с мест, заметались по склону, не зная, куда податься, чтоб выйти из-под обстрела. А генерал, увидев, что наш отряд форсировал овраг и скрылся за строениями, опустил бинокль. Довольный ходом протекающей операции, так не похожей по размаху и характеру на партизанскую, он встал и, потирая руки, сказал:
- А теперь, дорогой Роман Наумович, потрудитесь пустить ваших кавалеристов, наступил их черед.
Мачульский дал вторую ракету - и с правого фланга, рассыпавшись лавой показались конники, с гиком и свистом устремившиеся на врага.
Немцы не выдержали фланговой атаки и под перекрестным огнем наступавших начали бегство к городу. Небольшая группа достигла окраины и укрылась в замке Радзивиллов. Втащив пулемет на четвертый полуэтаж с тремя окнами, каратели задержали партизан, пока блокирующая группа не проникла в замок с тыла и не забросала их гранатами.
Вечером колонна овладела станцией Городея и повернула на восток. Проходя мимо батареи сорокапяток, которая двигалась в составе нашего отряда, Роман Наумович подъехал к комбату:
- Поздравляю, товарищ Иванов, с первым боевым успехом!
- С каким, товарищ командующий?
- С четырьмя подбитыми танками. Комбат покраснел и начал заикаться:
- Благодарите Селезнева. А я тут ни при чем. Он подбил танк…
Командующий нахмурился и с презрением взглянул на комбата:
- А остальные?
- Остальные - сержант Ершов и его наводчик.
- Фамилия наводчика?
- Не запомнил, товарищ командующий. Кажется… Шилов.
- Надо знать, кто тебя спасает. Сдашь батарею Литвиненко.
Я слышал этот разговор и оставил его при себе…
- Ясно, - сказал Невзоров. - Сегодня еще один вопрос, Саша. Как вы с Шиловым оказались на Большой земле?
- Прошло несколько дней. Западнее Слуцка маршруты обеих колонн сошлись в одной точке. Головной дозор, следовавший из Дзержинского и Уздненского районов на юг, столкнулся с левым боковым дозором Мачульского, продвигающимся на восток, началась перекличка на расстоянии.
- Вы чьи будете? - спрашивали конники головного дозора.
- Мы из второй колонны - отвечал левый боковой. - А вы кто такие?
- Мы из первой, Василия Ивановича Козлова. Нам приказано вас задержать как подозрительных личностей.
- Нам тоже приказано.
- Кто же из нас в плену? - смеялись в головном дозоре.
- Командующие разберутся? - шутили в левом боковом.
Колонны остановились на привал. Поприветствовав друг друга, командующие ограничились рукопожатием. Обменявшись несколькими фразами с Романом Наумовичем о делах рейда, Василий Иванович посетовал, что быстро сходит снег, что надо спешить на базы, пока не разлились реки, и посоветовал двигаться ночами по насту. Перед тем как проститься, Василий Иванович сообщил Мачульскому, что его, Козлова, с генералом Константиновым с первым самолетом с Зысловского аэродрома отзывают в Москву и что секретарем Минского подпольного обкома остается он, Мачульский. Козлов стал прощаться.
- Минуточку, - задержал его Роман Наумович. - У меня к вам просьба. Передайте это товарищу Пономаренко. - Он достал десятка два наградных листов и вручил их Козлову. Козлов обещал передать, когда будет в Москве.
Отряды расходились по своим базам, расставаясь с Яном Францевичем, Мачульский на прощание пожал ему руку и сказал:
- Доволен вашим отрядом. Берегите своих героев.
В начале апреля мы прибыли к Червоному озеру. Начхоз снял замки, повешенные в декабре. Люди не успели освоиться в нетопленых землянках, как в расположении, у поста дневального, спешился всадник:
- Где командир?
- В штабе… Кто такой?
- От товарища Комарова.
Корж сообщал Яну Францевичу, что разведка доставила директиву Гитлера от 5-го апреля номер 41 о подготовке весеннего наступления на советско-германском фронте, и потребовал усиления диверсий на железной дороге. В тот же день мы получили задание взорвать мост у станции Житковичи.
Селезнев вызвал меня для уточнения боевой задачи.
- Знаю, товариш старший лейтенант. Этот мост мы уже взрывали.
До наступления темноты мы добрались до окрестностей Житкович на лошадях. Остановились в лесу, привязали коней, уточнили план действий на месте. Ночью проделали лазы в проволочном заграждении и, согнувшись, на ощупь шли вдоль насыпи, Шилов не отставал от меня, держался рядом, потом взял шаг влево и наступил на мину. Послышалось шипение… - Ложись! - крикнул Бек. Голос его утонул в грохоте разрывающейся мины.